Здоровье мистера Бонфорта постепенно улучшалось, и вскоре стало ясно,
что после выборов он вполне сможет приступить к своим обязанностям.
Кое-какие следы паралича еще оставались, но мы уже знали, как сохранить
это в тайне: сразу после избрания он отправится на отдых. Это обычная
практика всех политических деятелей. Отдых будет проходить на борту
"Томми", вдали от всего. Во время этого полета меня приведут в
естественный вид и забросят обратно на Землю, а у шефа произойдет легкий
удар, как следствие перенапряжения во время кампании.
После этого Роджу придется заняться кое-какими отпечатками пальцев,
но, в принципе, с этим можно и подождать с год или даже больше.
В день выборов я был счастлив как щенок в кладовке для обуви. Моя
роль окончена, хотя мне и предстояло еще сделать кое-что. Я уже записал
две пятиминутные речи для передачи в эфир. В одной из них я выражал
удовлетворение победой, в другой - отважно смирялся с поражением. Как
только вторая речь была записана, я обнял Пенни и поцеловал. Кажется, она
была ничуть не против.
Что мне оставалось сделать, так это выступить в роли еще раз, но
теперь уже перед самым сложным зрителем. Мистер Бонфорт пожелал увидеть
меня - в его облике - до того, как я избавлюсь от него. Я был не против.
Теперь, когда все было позади, повидаться с ним я даже и сам хотел бы.
Играть его самого для его же собственного удовольствия, будет похоже на
комедию, только делать мне это придется всерьез. Нет, что я говорю? Ведь в
комедии только и можно играть всерьез.
Все семейство должно было собраться в наружной комнате - потому что
мистер Бонфорт уже несколько недель не видел неба и соскучился по нему.
Здесь мы узнаем о результатах голосования и отметим наш успех или
поражение и поклянемся в следующий раз не допустить его. В последней части
торжества я участвовать не собирался: это была первая и последняя в моей
жизни политическая кампания и с меня было довольно политики. Я даже не был
уверен, что хочу сыграть в последний раз. Непрерывная игра на протяжении
более шести недель равна по продолжительности примерно пятистам обычным
представлениям. А ведь это очень много.

Его подняли наверх в кресле-каталке в лифте. Я держался в тени, давая
им возможность поудобнее устроить его на кушетке до моего появления - ведь
это естественное человеческое право: не выказывать слабости перед
посторонним человеком. Кроме того, я хотел соответствующим образом
обставить свой выход.
Когда я увидел его, то удивился настолько, что чуть было не вышел из
образа. Как он похож на моего отца! Это было чисто "семейным" сходством;
мы с ним были гораздо более похожи друг на друга, чем каждый из нас в
отдельности на моего отца, но сходство несомненно было, да еще тот же
возраст, так как он выглядел действительно старым. Я даже не представлял
себе, скольких лет жизни стоило ему это похищение. Он был страшно худ, а
волосы его совсем поседели.
Для себя я отметил, что во время предстоящих каникул в космосе я
должен помочь привести в подходящий для обратной замены вид. Доктор Кэнек
наверняка сумеет нагнать ему недостающий вес, а если даже и не сможет, то
есть много прекрасных способов сделать так, что человек будет смотреться
гораздо более полным, чем на самом деле. А его волосами я могу заняться
сам. А запоздалое сообщение о постигшем его ударе поможет скрыть все
несоответствия. Кроме того, ведь все эти изменения произошли за последние
две недели, поэтому надо скрыть их потщательнее, чтобы снова не возникли
слухи о подмене.
Но все это откладывалось где-то в дальних уголках моего сознания. Я
же был переполнен впечатлениями. Хотя человек, полулежащий передо мной был
тяжело болен, он просто дышал силой и мужеством. Я испытал примерно такое
же теплое, почти священное чувство, которое охватывает человека у подножия
гигантской статуи Авраама Линкольна. Глядя на него, укрытого пледом, с
бездействующей левой стороной тела, я вспомнил еще один памятник -
раненому льву из Люцерна. Бонфорт обладал теми же силой и достоинством,
даже будучи беспомощным. "Гвардия умирает, но не сдается".
Когда я вошел, он взглянул на меня, и на его лице появилась теплая
дружелюбная и даже ласковая улыбка. Я улыбнулся ему той же самой улыбкой и
подошел к кушетке. Его рукопожатие оказалось неожиданно сильным. Затем с
теплотой в голосе он сказал:
- Я счастлив, что в конце концов увидел вас. - Речь его была немного
неразборчивой, и теперь я видел, что левая половина лица безжизненна.
- Для меня также большая честь и счастье познакомиться с вами, сэр! -
чтобы не расслабить при этих словах левую сторону лица, мне пришлось
сделать сознательное усилие.
Он окинул меня взглядом с ног до головы и улыбнулся.
- Такое впечатление, что вы меня уже видели раньше.
Я тоже оглядел себя.
- Я старался сделать все как можно лучше, сэр!
- Старался! Да ведь вы все сделали просто замечательно. Более чем
странно увидеть вдруг самого себя.
Тут я вдруг с жалостью понял, что он не понимает полностью, как он
выглядит; то, как выглядел я, и было для него собственной внешностью - и
любое изменение ему казалось временным и имеющим причиной исключительно
болезнь. Он продолжал:
- Вас не затруднит несколько раз пройтись по комнате, сэр? Я хочу
посмотреть на вас... на себя... на нас. Хочется хоть раз побывать
зрителем.
Я выпрямился, прошелся по комнате, что-то сказал Пенни (бедное дитя
совсем ошалело переводило взгляд с него на меня и обратно), взял со стола
газету, почесал ключицу и потер подбородок, вытащил из-под руки жезл и
поиграл с ним.
Он с восхищением наблюдал за мной. Я встал посреди ковра и произнес
одну из лучших его речей, не стараясь повторять ее слово в слово, а
немного изменил ее, заставляя слова перекатываться и грохотать, как любил
это делать он сам - и закончил ее собственными словами: "Раба нельзя
освободить, если только он не добьется освобождения сам. Нельзя и
свободного человека сделать рабом; его можно только убить!".
После этих слов наступило молчание, затем - гром аплодисментов - даже
сам Бонфорт хлопал здоровой ладонью по кушетке и кричал: "Браво!".
После этого он велел взять мне кресло и подсесть к нему. Я заметил,
что он смотрит на жезл и вручил его ему.
- Он стоит на предохранителе.
- Я знаю как им пользоваться. - Он внимательно осмотрел его и вернул
мне. Я думал, что он, возможно, захочет оставить его у себя. Но раз так,
значит придется отдать его Дэку, чтобы потом он сам вручил его законному
владельцу. Он попросил меня рассказать о себе, потом заметил, что самого
меня он никогда на сцене не видел, но видел моего отца в роли Сирано.
Потом он спросил меня, что я собираюсь делать в дальнейшем. Я
ответил, что никаких определенных планов у меня нет. Он кивнул и сказал:
- Посмотрим. У нас есть для вас местечко. Нужно кое-что сделать, -
при этом он ни словом не обмолвился о плате, и я был горд этим.
Постепенно начали поступать сведения об итогах голосования, и он
повернулся к стереоприемнику. Голосование начали сорок восемь часов назад,
так как голосовали жители внешних миров, а Земля голосовала всегда в
последнюю очередь. Да и на самой Земле голосование длилось почти тридцать
часов. Но сейчас по стерео стали передавать важные для нас сведения о
победах в очень важных для нас округах: уже вчера после голосования
внешних миров мы получили заметное преимущество, но Родж разочаровал меня,
заявив, что это ровным счетом ничего не значит. Внешние миры всегда
изобиловали экспансионистами. Имело значение в основном то, что думают те
миллиарды людей, которые никогда не покидали родной планеты.
Но нам все же был необходим и любой голос обитателей внешних миров.
Аграрная партия Ганимеда победила в пяти из шести избирательных округов.
Эта партия являлась составной частью нашей коалиции. Положение на Венере
было более сложным, так как венерианцы разбились на множество группировок,
раздираемых непостижимыми на земно взгляд противоречиями. Тем не менее у
нас были основания рассчитывать, что голосование на Венере окончится в
нашу пользу. К тому же голоса землян, живущих на Венере будут отданы за
нас. Имперская установка на то, что местные жители могут выдвигать в
Ассамблею только землян, была одной из множества несправедливостей, против
которых выступал Бонфорт.
Поскольку гнезда посылали в Ассамблею только своих наблюдателей,
единственными голосами, о которых мы беспокоились на Марсе, были голоса
землян. Но, честно говоря, ни на что особенное мы здесь не рассчитывали.
Дэк склонился над большой таблицей рядом с Роджем. Родж на листе
бумаги что-то напряженно подсчитывал по одному ему понятным формулам. В
данное время более дюжины электронных мозгов по всей Солнечной Системе
было занято теми же самыми подсчетами, но Родж предпочитал свои
собственные. Однажды он мне сказал, что может просто пройтись по
избирательному округу "вынюхивая" окружающих, а затем определить
количество голосов, отданных за наших кандидатов с точностью до двух
процентов. И я думаю, что это правда.
Док Кэнек сидел позади всех, сложив руки на животе и расслабившись,
как червяк. Пенни сновала взад и вперед по комнате, то что-то нервно
сгибая руками, то что-то разгибая. Кроме того, она обеспечивала нас
напитками. На меня и мистера Бонфорта она старалась не смотреть.
До сих пор мне ни разу не приходилось бывать на вечере, посвященном
выборам. Оказывается, такой вечер пронизан теплым, странным чувством
удовлетворения от усталости. Все, что можно, уже сделано и теперь даже не
имеет особого значения результат голосования; с вами ваши друзья, вами не
владеет никакое беспокойство или угнетение, только всеобщая приподнятость.
Не знаю, проводил ли я когда-нибудь время столь же приятно, как в
этот вечер.
Родж поднял голову, взглянул сначала на меня, затем на мистера
Бонфорта.
- Континент колеблется. Американцы пробуют воду ногой, прежде чем
встать на нашу сторону. Их волнует только один вопрос: "Глубоко или нет?".
- Родж, вы можете сделать прогноз?
- Пока нет. О, мы конечно имеем достаточно мест в Великой Ассамблее,
но их количество может колебаться на дюжину в ту или другую сторону. - Он
поднялся. Пойду-ка я прошвырнусь к ребятам.
Вообще-то следовало пойти мне, поскольку я был мистером Бонфортом. В
ночь выборов глава партии непременно должен появиться в штаб-квартире. Но
я там до сих пор ни разу не был, поскольку это как раз было таким местом,
где мою игру могли раскусить. Во время кампании под предлогом "болезни";
сегодня просто не стоило рисковать, поэтому вместо меня и пошел Родж,
чтобы пожимать руки, улыбаться налево и направо и разрешать девочкам, на
тонкие плечи которых легла вся тяжесть бумажной работы во время кампании,
вешаться себе на шею и всхлипывать от умиления. - Вернусь примерно через
час.
Даже эта вечеринка должна была состояться там внизу, и приглашен на
нее должен был быть весь наш персонал, особенно Джимми Вашингтон. В этом
случае пришлось бы лишить мистера Бонфорта возможности участвовать в ней.
Но они, впрочем, наверняка тоже праздновали. Я встал.
- Родж, я спущусь вместе с тобой и поблагодарю Джимми и его гарем.
- Что? Может вам этого лучше не делать?
- Но ведь я должен сделать это, не так ли? И к тому же в этом нет
ничего опасного для нас. - Я повернулся к мистеру Бонфорту. - Как вы
считаете, сэр?
- Я обязательно сходил бы к ним.
Мы спустились на лифте вниз, прошли по целой веренице пустынных
помещений, и наконец, миновав кабинет Пенни, попали в самый настоящий
бедлам. Стереоприемник включен на полную мощность, на полу валялся всякий
мусор; а все присутствующие пили, курили и делали и то и другое
одновременно. Даже в руке у Джимми был стакан, держа который он слушал
сообщения о ходе голосования. Он не выпил ни глотка - он вообще не пил и
не курил. Наверняка кто-то просто всучил ему стакан. Джимми всегда умел
удачно вписаться в любую компанию.
Я в сопровождении Роджа обошел присутствующих и добрался до Джимми. Я
тепло поблагодарил его и извинился за то, что чувствую себя совершенно
разбитым и поэтому собираюсь удалиться к себе и прилечь. Я попросил Джимми
извиниться перед присутствующими от моего имени.
- Хорошо, сэр. Вам действительно следует подумать и о себе, господин
министр.
Я вернулся наверх, а Родж отправился дальше, поздравлять остальных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29