- Это оттого, что правительство не оставляет ни малейшего шанса
почувствовать настоящую жертвенность. Оно коварно. Не запрещает отправлять
религиозные обряды, но объявляет их чем-то вроде преклонения перед
сверхъестественным, не делая различия между религией и астрологией, верой
в то, что Земля плоская, или в чудодейственность заклинаний. Вы можете
поклоняться Богу, но собираться для этого в церкви запрещено. Уцелевшие
церкви превращают в музеи или используют для светских мероприятий, а
верующие, кто бы они ни были - христиане, иудеи, мусульмане или буддисты -
должны собираться в гимнастических залах или в других зданиях, которые
оказываются свободными от светских дел. Уличным проповедникам разрешается
выступать перед паствой только вне зданий и лишь в специально отведенных
местах - не дольше пятнадцати минут. После этого посланец Божий обязан
переместить свои импровизированные подмостки в другой, разрешенный для
проповедей район.
- Мне это известно, - сказала Сник. - Но вы уходите от главной темы.
Ваше упорствование в мысли, что власти должны запретить любую религиозную
деятельность, в чем бы она ни состояла, просто абсурдно. Решись
правительство на такую меру, оно потеряло бы право называть себя истинно
демократическим и либеральным. Поэтому-то оно и не запрещает
вероисповедания, хотя и смотрит на религию с неодобрением. Подобная
политика причиняет массу неудобств, отнюдь не воодушевляет. Это так. И
конечно, школьников учат воспринимать религию как явление абсурдное и
иррациональное.
Кэбтэб еще отхлебнул пива и икнул.
- А ты что думаешь, Эндрю? - спросил он.
Дункан слушал их вполуха, не сводя глаз с экрана, на котором
представлялись цифры с результатами референдума. Народ подавляющим
большинством высказался за то, чтобы на время эксперимента полностью
отменить слежку, сохранив только меры, абсолютно необходимые для
обеспечения общественного порядка. Дункан был удивлен. Если верна его
теория о том, что правительство подтасовывает результаты выборов, то
почему официальные данные говорят в пользу отмены наблюдения?
- Не знаю и знать не хочу, - ответил он. - Сегодняшние порядки
кажутся мне превосходными. Никто не страдает, а религиозные организации не
имеют никакого влияния в правительстве. Существует четкая граница между
государством и религией. Хватит об этом. У меня есть для вас нечто важное.
Когда он закончил рассказ о визите Эверчака, Сник сказала:
- Мне кажется, дело вполне обычное, хотя трудно быть уверенными до
конца. В любом случае мы ничего не можем с этим поделать. Вам следует быть
еще более осторожным.
- Да, только кого надо остерегаться, - заметил Дункан, - органиков
или ВПТ? Разве вы не видите, какие последствия может иметь история с
Изимовым? Если мы будем представлять для ВПТ опасность или просто там
решат, что иметь дело с нами рискованно, они уберут нас с такой же
легкостью, с какой вы стряхиваете крошки печенья со своей юбки.
- По-другому и быть не может, - сказала Пантея. - Это вполне логично.
Положение ВПТ настолько шатко. Они не могут рисковать из-за одного
слабого, не уверенного в себе человека.
- Господи, Пантея, неужели это не беспокоит вас?
Сник пригубила шерри.
- Да. Но я знала, на что иду, когда давала клятву. И вы тоже.
Дункан сделал глоток бурбона.
- Да ничего вы не знали. Никто из нас не знал. Мы не имели ни
малейшего представления о принципах ВПТ. Знали только, что они выступают
против правительства. А это весьма неопределенная позиция. Каковы конечные
цели? Какое правительство они сами хотят установить? Каковы шансы ВПТ
свергнуть тех, кто у власти? Размеры организации? А если это всего лишь
группа сопляков, играющих в повстанцев? Или она действительно
многочисленна и сильна?
Дункан еще глотнул бурбона, поставил стакан.
- Я по-настоящему устал бродить впотьмах, обдирая свою шкуру.
Сник не успела ответить. В таверне поднялся невероятный шум, все
вскочили, с криками и воплями хлопая в ладоши - на экране появились свежие
новости. На мониторе плыл текст новых правил и законов. В правом верхнем
углу экранов сменялись лица дикторов, читавших текст. Голоса их были не
слышны: крики посетителей таверны заглушали все.
Дункан склонился над столом, приблизив лицо к Кэбтэбу и Сник.
- Не понимаю, какого черта они так радуются? - громко сказал он.
- Видите ли, спутники будут следить за людьми только, когда они на
улицах, на мостах или в лодках! Как будто внутри башен мало понатыкано
мониторов! Почему не отменили слежку в таких городах, как Манхэттен? Это
что-то да значит! Там все просматривается со спутников!
- По всей видимости, правительство проявляет осторожность и, если
эксперимент удастся, его распространят и на открытые города? - сказала
Сник.
- Им не нужен успех эксперимента, - нахмурился Дункан.
Сник воздела руки:
- Что будет? Неужели эти люди превратятся в обезьян?
- Если эти крикуны зайдут слишком далеко, я сам заткну им глотки, -
прорычал Кэбтэб. Странно звучали подобные угрозы из уст обычно спокойного,
уравновешенного падре. Дункан подумают, что гиганта, наверно, просто
раздражают эти обезьяньи вопли и прыганье обитателей таверны.
Дункан снова посмотрел на экран. Всем гражданам вменялось в
обязанность получить распечатку текста с указом о "новом порядке",
внимательнейшим образом изучить его и вести себя соответственно. Надо
будет сделать это по приходе домой, заметил Дункан про себя. Можно не
сомневаться, что, как и всегда в подобных случаях, примерно тринадцать
процентов граждан не выполнят распоряжение властей. Проводимая уже почти
две тысячи облет правительственная кампания по обработке взрослого
населения, призванная внушить людям необходимость понимания политики
властей и полного энтузиазма в отношении к ней, так и не дала сколь-нибудь
заметных результатов. О ее совершенном провале говорил хотя бы тот факт,
что по статистике число людей, рождающихся политически индифферентными,
нисколько не уменьшилось. Лишь небольшое число людей было аполитично по
философским соображениям. Остальные аполитичны генетически.
Правительственные чиновники в тайне были рады этому обстоятельству, хотя
публично призывали потенциальных избирателей к общественной активности. На
самом же деле наличие в обществе большого числа ППГ (политически пассивных
граждан) значительно облегчало правительству протаскивание своей
программы.
- Мне не стоило бы даже мысленно употреблять столь грубые и унижающие
достоинство людей слова, - согласился Кэбтэб. - Никто не имеет права на
подобные обобщения, даже тот, кто, как я, рожден делать общие выводы. Не
следовало мне так говорить, хотя в словах этих, боюсь, есть доля истины и
немалая. Но если бы это и было полной правдой, не должен я так выражаться.
Мне надо было молиться за заблудших грубых людей, за этих ослов,
осмелившихся называться разумными людьми. Ну, а я-то сам разве лучше их
хоть в каком-нибудь отношении? Я разбрасываю не камни. Нет. Я разбрасываю
грязь, но грязь не может причинить боли и легко отмывается. Я...
- Думаю, мне пора домой, - сказала Сник, поднимаясь. - Подобные
разговоры ни к чему не ведут. Мне просто скучно. Я устала, и у меня болит
голова. Вы что-то говорили про грязь, падре. У меня такое чувство, что я
увязла в грязи. Хуже того, я провалилась в нее по самую шею.
- Жаль, - сказал Дункан. - А я-то хотел познакомиться с вашим новым
любовником.
Он тут же пожалел о сказанном, как-то само вырвалось.
Пантея Сник удивилась.
- У меня нет любовника - ни старого, ни нового. Но вам-то какое до
этого дело?
- Но вы сказали...
- Я сказала?.. А, понимаю, о чем вы. Я сказала, что я не одна в
квартире. Но он не любовник, просто был у меня в гостях. Вы что, ревнуете?
- улыбнулась Сник.
Дункан открыл было рот, инстинктивно собираясь отвергнуть ее догадку,
но, судорожно сжав горло, подавил в себе первый порыв.
- Да, ревную.
- Не хотите ли вы сказать, что _в_л_ю_б_л_е_н_ы_ в меня?
Сник не выглядела удивленной, скорее эта мысль сама поспешно
облеклась в слова...
- Да, влюблен.
Она глотнула воздух.
- Я не знала... вы никогда не показывали... ни единого знака...
- Теперь вы знаете.
- Ради Бога! - громко прервал их Кэбтэб. - Ну кто же так ухаживает? В
таком месте... шум, толпа... разве такой должна быть романтическая сцена,
разве здесь можно признаваться в любви?
- Не смущайтесь, падре, - сказала Сник. - Уж так случилось. Я даже
рада, что это произошло здесь, когда мы не наедине.
- Почему же? - спросил Дункан.
Положив руки на стол. Сник наклонилась к Дункану.
- Потому, что здесь легче сказать то, что я должна сказать. Сожалею,
Эндрю, но... в самом деле, вы мне нравитесь, я преклоняюсь перед вами. В
некотором смысле, вы - мой герой. Вы же вытащили меня из этого идиотского
склада, спасли, вернули меня к жизни. Но...
- Вы не любите меня.
- Я чувствую к вам симпатию, это несомненно.
Она выпрямилась.
- Но это все. Я не люблю вас. У меня нет к вам влечения, страсти. Не
хочу причинять вам боль, но что я могу с этим поделать. Вот так. Это
честный ответ.
- Благодарю вас, - сказал он, удивляясь, что голос его звучит твердо.
Слава Богу, внутренняя дрожь не выдала его.
- Что-нибудь изменится в наших отношениях? - спросила она. - Мы же
все-таки работаем вместе... Вы не возненавидите меня?
- Я немного ошеломлен... плохо соображаю, - ответил Дункан. - Не
знаю, что чувствую. Для меня это удар, хотя я понимаю, что это глупо. У
меня не было никаких оснований ожидать, что и вы будете испытывать ко мне
подобные же чувства. Ведь вы ни разу не проявили ничего такого - ни
словом, ни жестом... Нет, конечно у меня нет к вам ненависти. Я казню
себя, вы просто представить себе не можете, как сильно я терзаюсь, что
открылся вам в своей любви. Надо было мне подождать более подходящего
случая.
- Мне тоже очень жаль, но вряд ли это что-либо изменило бы.
Сник потрепала его по руке и направилась к выходу. Он не смотрел на
нее и сидел, уткнувшись в стол.
- Могу ли я тебе чем-нибудь помочь? - тихо произнес Кэбтэб.
- Да, - еще тише ответил Дункан. - Оставь меня одного.
- Надеюсь, ты не собираешься напиться, а потом угодить в какую-нибудь
историю? Помни, тебе нельзя привлекать внимание шпиков.
Дункан встал.
- Нет, я иду домой. Не знаю, чем займусь, просто не хочу, чтобы
кто-нибудь сейчас видел меня.
В голосе падре прозвучала тревога.
- Не думаешь ли ты покончить с собой?
Дункан рассмеялся, едва сдержав спазм в горле - предвестник рыдания.
- Нет! Клянусь Богом! Что за чушь! Разве я когда-либо давал повод
подумать, что способен на такое?
- Для твоей души наступила темная ночь. Поверь мне, со мной случалось
такое. Если бы я только мог помочь тебе...
- Увидимся завтра, - сказал Дункан. Он направился к выходу. Падре
ошибался. Душа Дункана не утонула в беспросветной ночи. Внутри него
разлился яркий, хоть и искаженный болью, свет, словно лучи его изгибались
под разными углами вокруг него. И свет этот, ослепительно яркий, был еще и
холодный, очень холодный.

21
Ранним утром следующего Вторника Дункан сидел у себя на кухне.
Обжигаясь, он пил из большой чашки горячий кофе, а душу его жгла тяжкая
рана, жгла сильнее, чем крутой кипяток. Грудь сдавила боль, на глаза
подступали слезы. Картины мучений могучих, смертельно раненных животных
являлись Дункану: гигантский слон, у которого меж ребер торчало длинное
копье, оглашал все вокруг трубным ревом агонии и гнева; лев, слизывающий
кровь с искореженной пулей лапы; кашалот, тело которого пронзил
предательский гарпун, пущенный с безобидного на вид судна, выпрыгивал,
теряя силы, из воды.
Приканчивая уже третью чашку дымящегося кофе - в два раза больше
безопасной для здоровья нормы, если верить рекомендациям Бюро медицины и
здоровья, - он вдруг рассмеялся. Это был негромкий, перемешанный с болью
смех. Но сквозила в нем воля человека, сумевшего посмотреть на себя
иронически. Возникавшие в сознании образы благородных, колоритных
животных, страдающих от ран? Ну почему, например, ему не представить себе
полураздавленного сапогом таракана, ползущего с выдавленными наружу
бледными внутренностями? Почему не муха, отчаянно жужжащая, не в состоянии
выбраться из сковавшей ее паутины? Не беспомощный вонючий жук, которому
дверью отхватило заднюю половину?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51