Он нес в себе эту тяжесть, словно некую непристойную карикатурную беременность.
Потом он попытался заговорить. Обратив лицо к Кэрол, он задвигал губами, и из него выполз звук, словно утопающий енот, а рот наполнился большими лопающимися перекисшими пузырями.
Внутри него что-то хрустнуло, и началась настоящая боль. Он упал на колени, перегнулся пополам и принялся извергать жидкость на блистерное покрытие пола – мощными толчками, огромными пенящимися сгустками. В его ушах звенело. Его руки были забрызганы рвотой, она покрывала всю его одежду. И тем не менее он все не терял сознания, просто не мог.
Ему понемногу становилось лучше.
Кэрол смотрела на него с недоверием. Жидкость продолжала вытекать из канистры, неистощимым ручейком струясь из шланга.
«Закрой ее, закрой», – жестами показал он, булькая, словно утопающий, и тут же зашелся в следующем приступе кашля, снова соскальзывая по длинному, черному, мучительному склону к беспамятству.
Несколько мгновений спустя он ощутил, что его обхватили руки Кэрол. Она усадила его, прислонив спиной к ножке стола. Заглянула ему в лицо, оттянула веко большим пальцем; ее широкое лицо было бледным и мрачным.
– Алекс, ты слышишь меня? Он кивнул.
– Алекс, это артериальная кровь. Я уже видела такое. Ты истекаешь кровью!
Он покачал головой.
– Алекс, послушай меня. Я сейчас приведу Эда Даннебекке, и мы переправим тебя в больницу где-нибудь в городе.
Алекс гулко сглотнул.
– Не надо, – прошептал он. – Я не поеду, вы меня не заставите… Не говори никому. Не говори… Мне уже лучше…
ГЛАВА 8
К пятнадцатому июня уже самому зеленому из начинающих новичков было ясно, что на Оклахому готово обрушиться нечто, вышедшее прямиком из адских измерений. Прямое последствие: штат переживал самый обширный туристический бум за последние десять лет.
Все, в ком присутствовала хоть капля здравого смысла, задраивали все щели, укладывали вещи и (или) эвакуировались. Однако число здравомыслящих даже отдаленно не могло быть сопоставлено с прямо-таки демографическими количествами людей без всякого здравого смысла, которые толпами прибывали сюда с бесконечными караванами грузовиков, чартерных автобусов и мопедов. Оклахома стала настоящей меккой для фанатов плохой погоды – а их оказалось значительно больше, чем представляла себе Джейн.
После некоторого колебания многие из людей, обладавших благоразумием, стыдливо возвращались на исходную позицию, чтобы проследить за тем, как бы фанаты ничего у них не украли – что те, собственно, и делали, в характерной для них веселой, бесшабашной манере. Анадарко, Чикашоу, Уэзерфорд и Элк-сити, чьи дешевые гостиницы были переполнены, а городские парки пестрели палатками переселенцев, превратились в пристанища неопрятного, добродушного пьянства, периодически перемежающегося случайными ночными перестрелками и грабежами с битьем окон. Чтобы восстановить порядок, призвали на помощь национальную гвардию, но у оклахомских гвардейцев почти всегда хватало других дел. Национальная гвардия была одним из крупнейших предпринимателей штата, со своим зерном, скотом, лесом и портландцементом. Поэтому днем милитаризированные гвардейцы продавали мародерам сувенирные футболки и сахарные трубочки, а по ночам надевали униформу и задавали им перцу.
Судя по отчаянному энтузиазму местных телепередач, почти все участвующие получали нездоровое и откровенное наслаждение от истеричного, невыносимого напряжения, вызванного погодными условиями. Небосвод был канареечно-желтого цвета, в воздухе висела пыль, в небе каждый вечер потрескивали огромные устрашающие сполохи зарниц, повсюду пахло отбросами, потом и озоном, и люди усиленно смаковали это положение. Просто засуха продолжалась чересчур долго, и жители Аллеи Торнадо выстрадали уже слишком много. Они давно оставили страх за плечами. Они оставили за плечами даже угрюмую покорность судьбе. К настоящему моменту эти несчастные полностью отдались во власть судорожно-ироничного черного юмора.
Люди, стекавшиеся сюда со всех концов Америки – включая, разумеется, и Мексику, и Канаду, – представляли собой скопище совершенно другого рода, нежели обычные охотники за ураганами. Стандартный фанат торнадо, как правило, в глубине души был книгочеем, совой, он старательно следил за самыми последними прогнозами в Сети и полировал свой цифровой бинокль, чтобы быть наготове, когда надо будет выскочить за дверь и понестись в отчаянную погоню за исчезающе коротким природным явлением, длящимся считанные минуты.
Совсем другое дело было с нынешней толпой безумцев. Это были не те люди, которых Джейн привыкла видеть среди погодных фанатиков, и не те, которых она ожидала увидеть. Несмотря на то что они находились в самом сердце континента и от любого побережья их отделяли многие километры, они гораздо более походили на современных охотников за цунами.
Среди фанатиков плохой погоды можно было выделить множество социологических разновидностей. Прежде всего, среди них присутствовало некоторое количество людей, ни в грош не ставящих свою жизнь. Это были отчаянные, люди, активно жаждавшие саморазрушения. Открыто стремилась к самоубийству лишь малая их толика, хотя именно они были главной движущей силой и, можно сказать, сердцем и душой этого явления. Большинство же этих горемык, этих одетых в черное Гамлетов, как правило, внезапно вновь открывали в себе сильную тягу к выживанию, как только ветер за окнами превращался в плотный, пульсирующий, ревущий поток.
Вторую и гораздо более многочисленную группу составляли откровенные фанаты, получавшие наслаждение от участия в катастрофах, – дочерна загорелые жокеи и находящиеся в предраковом состоянии мускулистые живчики-серфингисты. Поразительно, как мало из этих безголовых идиотов оказывались действительно убитыми или изувеченными даже в самых худших ураганах. Как правило, при них всегда были акваланги и смарт-доски для виндсерфинга – все для того, чтобы поймать большую волну, настоящую большую волну, безумно большую волну! В Оклахоме, впрочем, не было ни моря, ни серфинга, поэтому благодаря абсурдной изобретательности современной индустрии развлечений, давно уже погрузившейся в глубокий психоз, они притащили с собой десятки маленьких суперпродвинутых «ветровых шхун» – парусных экипажей на алмазных втулках, которые от природы были настолько непредсказуемы, что даже их бортовые навигационные компьютеры постоянно клинило. И все же жизнь тех сукиных детей, которые правили этими приспособлениями, казалось, была защищена свыше. Убить их было не проще, чем тараканов.
Затем шла самая многочисленная группа разнообразнейших людей, которые попросту восхищались ураганами и обожали их. Большинство из них не взламывало торнадо; иногда они снимали их на фото– или видеокамеры, но не имели к ним интеллектуального или профессионального интереса. Некоторые были глубоко религиозными людьми, некоторые писали совершенно ужасные стихи и публиковали их в Сети. Попадались в этой группе и очень немногочисленные индивидуалы, которые украшали себя татуировками, цепями и искусственными шрамами, принимали галлюциногены и (или) устраивали заранее запланированные оргии в подвалах, когда события достигали высочайшего накала. Все они отличались фирменным отсутствующе-искренним видом и имели необычные пристрастия в одежде и пище.
В-четвертых, здесь были воры. Люди, высматривающие свою золотую удачу: грабители, спекулянты, жулики всех мастей. Среди них ошивались и взломщики зданий – не в огромных количествах, не армии мародеров, как прежде, но их было достаточно, чтобы беспокоиться. Они отличались склонностью оставлять повсюду загадочные нарисованные мелом символы и готовить себе в опустевших зданиях рагу из всего, что попадется под руку.
Последнюю группу – группу, которая быстро набирала численность и которую Джейн нашла наиболее необъяснимой, поразительной и зловещей, – составляли эвакуационные фанаты. Люди, распускавшие крылья сразу после ураганов. Люди, которым нравилось жить в эвакуационных лагерях. Возможно, они выросли в таких лагерях во времена чрезвычайного положения и с тех пор всегда питали нездоровую тягу к подобной жизни. Или, может быть, им просто нравилось это ощущение, порождаемое напряженным, несколько призрачным сообществом людей, всегда возникавшим в результате крупного стихийного бедствия. А может быть, им необходимы были катастрофы, чтобы жить полной жизнью, так как из-за того, что они выросли под давящей тяжестью плохой погоды, у них никогда не было настоящей жизни.
Если у тебя не было четкого представления о самом себе, в эвакуационном лагере ты мог стать кем угодно и чем угодно. Гибель какого-нибудь городка или селения уничтожала все барьеры между классами, статусом и жизненным опытом, облекая всех без разбору в одинаковые бумажные комбинезоны. И некоторые люди – причем, судя по всему, их число росло – черпали в подобном положении жизненные силы. Это был новый класс человеческих существ, они ушли дальше обычных шарлатанов, обычных жуликов и проституток, у них не было настоящих предшественников, они были за пределами истории, за пределами всякого определения. Порой, и даже довольно часто, эвакуационный фанат бывал сердцем и душой местного спасательного движения, маниакальным, розовощеким субъектом, всегда веселым, находящим улыбку для каждого, всегда готовым утешить потерпевших, омыть раненых, играть в бесконечные игры у постели благодарного ребенка-инвалида. Часто они выдавали себя за священников, или медицинских работников, или общественных адвокатов, или каких-нибудь федералов из низшей лиги, и им это сходило с рук, поскольку среди общего ужаса, страданий и смятения никто не проверял документов.
Они оставались в лагере, пока у них хватало смелости, ели правительственные концентраты, носили бумажные комбинезоны, а когда их спрашивали, откуда они, расплывчато отвечали: «Да тут неподалеку». Как ни странно, эвакуационные фанаты были почти всегда безобидны, во всяком случае в физическом смысле. Они ничего не крали, не грабили, не убивали и не взламывали зданий. Некоторые из них были слишком ошеломлены и смущены для чего-нибудь большего, чем просто сидеть, есть и улыбаться. Но довольно часто они самоотверженно работали вместе со всеми, в буквальном смысле не щадя себя и вдохновляя людей рядом с собой – и люди равнялись на них, и восхищались ими, и беззаветно верили им, и полагались на этих пустотелых людей как на столпы, поддерживающие их общество. Среди эвакуационных фанатов попадались как мужчины, так и женщины. В том, что они делали, не было ничего по-настоящему преступного, и даже когда их ловили, бранили и наказывали, они явно не были способны остановиться. Они просто переправлялись в какой-нибудь новообразованный ад в другом штате, и рвали на себе одежду, и покрывали себя грязью, после чего, шатаясь, вваливались в очередной лагерь, изображая полное истощение.
Но самым странным в них было то, что эвакуационные фанаты, по-видимому, всегда путешествовали в полном одиночестве.
– Хуанита, – произнесла Эйприл Логан, – я всегда чувствовала, что ты можешь оказаться одной из моих лучших учениц.
– Спасибо, Эйприл.
– И куда же ты относишь себя в этом своем маленьком социально-аналитическом списке?
– Себя? К ученым.
– Ага, – Эйприл медленно кивнула. – Это очень хорошо.
Джейн рассмеялась.
– Ну вы-то ведь тоже здесь, правда?
– Разумеется, – ответила Эйприл Логан.
Ее изящно причесанные волосы слегка колыхались на сухом порывистом ветерке; она задумчиво рассматривала лагерь бригады, вбирая в себя все вокруг бесстрастным, предельно внимательным взглядом желтоватых глаз.
Если бы не засуха, это место было бы очень милым. Бригада разбила лагерь к западу от Эль-Рино, на сороковом шоссе. Это был край красных обрывистых скал из рассыпающегося песчаника, красной почвы, ручейков с орехом и осиной вдоль русла и жимолостью по склонам, край золотарника, и маковой мальвы, и рудбекии, и ползучего лилового боба. Весна здесь еще не окончательно сдалась. Она умирала от жажды и была покрыта пылью, но она еще не сдалась.
На Эйприл Логан был изысканного покроя бумажный комбинезон с печатным узором в виде золотых листьев – один из наиболее кислотных орнаментов из «Келлской книги», в совершенстве адаптированный к человеческому телу. Это было как раз в духе Эйприл: костюм как оксиморон. Позолоченная бумага. Доиндустриаль-ная ручная работа, выполненная постиндустриальной машиной; потребительская шарада, рожденная раздираемой на части ничейной территорией между ценой, стоимостью и ценностью. И, по случаю, костюм был также весьма красив.
– Видишь ли, я по-прежнему в седле своего проекта, – проговорила Эйприл. – Это проект послал меня сюда.
– Вы шутите!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Потом он попытался заговорить. Обратив лицо к Кэрол, он задвигал губами, и из него выполз звук, словно утопающий енот, а рот наполнился большими лопающимися перекисшими пузырями.
Внутри него что-то хрустнуло, и началась настоящая боль. Он упал на колени, перегнулся пополам и принялся извергать жидкость на блистерное покрытие пола – мощными толчками, огромными пенящимися сгустками. В его ушах звенело. Его руки были забрызганы рвотой, она покрывала всю его одежду. И тем не менее он все не терял сознания, просто не мог.
Ему понемногу становилось лучше.
Кэрол смотрела на него с недоверием. Жидкость продолжала вытекать из канистры, неистощимым ручейком струясь из шланга.
«Закрой ее, закрой», – жестами показал он, булькая, словно утопающий, и тут же зашелся в следующем приступе кашля, снова соскальзывая по длинному, черному, мучительному склону к беспамятству.
Несколько мгновений спустя он ощутил, что его обхватили руки Кэрол. Она усадила его, прислонив спиной к ножке стола. Заглянула ему в лицо, оттянула веко большим пальцем; ее широкое лицо было бледным и мрачным.
– Алекс, ты слышишь меня? Он кивнул.
– Алекс, это артериальная кровь. Я уже видела такое. Ты истекаешь кровью!
Он покачал головой.
– Алекс, послушай меня. Я сейчас приведу Эда Даннебекке, и мы переправим тебя в больницу где-нибудь в городе.
Алекс гулко сглотнул.
– Не надо, – прошептал он. – Я не поеду, вы меня не заставите… Не говори никому. Не говори… Мне уже лучше…
ГЛАВА 8
К пятнадцатому июня уже самому зеленому из начинающих новичков было ясно, что на Оклахому готово обрушиться нечто, вышедшее прямиком из адских измерений. Прямое последствие: штат переживал самый обширный туристический бум за последние десять лет.
Все, в ком присутствовала хоть капля здравого смысла, задраивали все щели, укладывали вещи и (или) эвакуировались. Однако число здравомыслящих даже отдаленно не могло быть сопоставлено с прямо-таки демографическими количествами людей без всякого здравого смысла, которые толпами прибывали сюда с бесконечными караванами грузовиков, чартерных автобусов и мопедов. Оклахома стала настоящей меккой для фанатов плохой погоды – а их оказалось значительно больше, чем представляла себе Джейн.
После некоторого колебания многие из людей, обладавших благоразумием, стыдливо возвращались на исходную позицию, чтобы проследить за тем, как бы фанаты ничего у них не украли – что те, собственно, и делали, в характерной для них веселой, бесшабашной манере. Анадарко, Чикашоу, Уэзерфорд и Элк-сити, чьи дешевые гостиницы были переполнены, а городские парки пестрели палатками переселенцев, превратились в пристанища неопрятного, добродушного пьянства, периодически перемежающегося случайными ночными перестрелками и грабежами с битьем окон. Чтобы восстановить порядок, призвали на помощь национальную гвардию, но у оклахомских гвардейцев почти всегда хватало других дел. Национальная гвардия была одним из крупнейших предпринимателей штата, со своим зерном, скотом, лесом и портландцементом. Поэтому днем милитаризированные гвардейцы продавали мародерам сувенирные футболки и сахарные трубочки, а по ночам надевали униформу и задавали им перцу.
Судя по отчаянному энтузиазму местных телепередач, почти все участвующие получали нездоровое и откровенное наслаждение от истеричного, невыносимого напряжения, вызванного погодными условиями. Небосвод был канареечно-желтого цвета, в воздухе висела пыль, в небе каждый вечер потрескивали огромные устрашающие сполохи зарниц, повсюду пахло отбросами, потом и озоном, и люди усиленно смаковали это положение. Просто засуха продолжалась чересчур долго, и жители Аллеи Торнадо выстрадали уже слишком много. Они давно оставили страх за плечами. Они оставили за плечами даже угрюмую покорность судьбе. К настоящему моменту эти несчастные полностью отдались во власть судорожно-ироничного черного юмора.
Люди, стекавшиеся сюда со всех концов Америки – включая, разумеется, и Мексику, и Канаду, – представляли собой скопище совершенно другого рода, нежели обычные охотники за ураганами. Стандартный фанат торнадо, как правило, в глубине души был книгочеем, совой, он старательно следил за самыми последними прогнозами в Сети и полировал свой цифровой бинокль, чтобы быть наготове, когда надо будет выскочить за дверь и понестись в отчаянную погоню за исчезающе коротким природным явлением, длящимся считанные минуты.
Совсем другое дело было с нынешней толпой безумцев. Это были не те люди, которых Джейн привыкла видеть среди погодных фанатиков, и не те, которых она ожидала увидеть. Несмотря на то что они находились в самом сердце континента и от любого побережья их отделяли многие километры, они гораздо более походили на современных охотников за цунами.
Среди фанатиков плохой погоды можно было выделить множество социологических разновидностей. Прежде всего, среди них присутствовало некоторое количество людей, ни в грош не ставящих свою жизнь. Это были отчаянные, люди, активно жаждавшие саморазрушения. Открыто стремилась к самоубийству лишь малая их толика, хотя именно они были главной движущей силой и, можно сказать, сердцем и душой этого явления. Большинство же этих горемык, этих одетых в черное Гамлетов, как правило, внезапно вновь открывали в себе сильную тягу к выживанию, как только ветер за окнами превращался в плотный, пульсирующий, ревущий поток.
Вторую и гораздо более многочисленную группу составляли откровенные фанаты, получавшие наслаждение от участия в катастрофах, – дочерна загорелые жокеи и находящиеся в предраковом состоянии мускулистые живчики-серфингисты. Поразительно, как мало из этих безголовых идиотов оказывались действительно убитыми или изувеченными даже в самых худших ураганах. Как правило, при них всегда были акваланги и смарт-доски для виндсерфинга – все для того, чтобы поймать большую волну, настоящую большую волну, безумно большую волну! В Оклахоме, впрочем, не было ни моря, ни серфинга, поэтому благодаря абсурдной изобретательности современной индустрии развлечений, давно уже погрузившейся в глубокий психоз, они притащили с собой десятки маленьких суперпродвинутых «ветровых шхун» – парусных экипажей на алмазных втулках, которые от природы были настолько непредсказуемы, что даже их бортовые навигационные компьютеры постоянно клинило. И все же жизнь тех сукиных детей, которые правили этими приспособлениями, казалось, была защищена свыше. Убить их было не проще, чем тараканов.
Затем шла самая многочисленная группа разнообразнейших людей, которые попросту восхищались ураганами и обожали их. Большинство из них не взламывало торнадо; иногда они снимали их на фото– или видеокамеры, но не имели к ним интеллектуального или профессионального интереса. Некоторые были глубоко религиозными людьми, некоторые писали совершенно ужасные стихи и публиковали их в Сети. Попадались в этой группе и очень немногочисленные индивидуалы, которые украшали себя татуировками, цепями и искусственными шрамами, принимали галлюциногены и (или) устраивали заранее запланированные оргии в подвалах, когда события достигали высочайшего накала. Все они отличались фирменным отсутствующе-искренним видом и имели необычные пристрастия в одежде и пище.
В-четвертых, здесь были воры. Люди, высматривающие свою золотую удачу: грабители, спекулянты, жулики всех мастей. Среди них ошивались и взломщики зданий – не в огромных количествах, не армии мародеров, как прежде, но их было достаточно, чтобы беспокоиться. Они отличались склонностью оставлять повсюду загадочные нарисованные мелом символы и готовить себе в опустевших зданиях рагу из всего, что попадется под руку.
Последнюю группу – группу, которая быстро набирала численность и которую Джейн нашла наиболее необъяснимой, поразительной и зловещей, – составляли эвакуационные фанаты. Люди, распускавшие крылья сразу после ураганов. Люди, которым нравилось жить в эвакуационных лагерях. Возможно, они выросли в таких лагерях во времена чрезвычайного положения и с тех пор всегда питали нездоровую тягу к подобной жизни. Или, может быть, им просто нравилось это ощущение, порождаемое напряженным, несколько призрачным сообществом людей, всегда возникавшим в результате крупного стихийного бедствия. А может быть, им необходимы были катастрофы, чтобы жить полной жизнью, так как из-за того, что они выросли под давящей тяжестью плохой погоды, у них никогда не было настоящей жизни.
Если у тебя не было четкого представления о самом себе, в эвакуационном лагере ты мог стать кем угодно и чем угодно. Гибель какого-нибудь городка или селения уничтожала все барьеры между классами, статусом и жизненным опытом, облекая всех без разбору в одинаковые бумажные комбинезоны. И некоторые люди – причем, судя по всему, их число росло – черпали в подобном положении жизненные силы. Это был новый класс человеческих существ, они ушли дальше обычных шарлатанов, обычных жуликов и проституток, у них не было настоящих предшественников, они были за пределами истории, за пределами всякого определения. Порой, и даже довольно часто, эвакуационный фанат бывал сердцем и душой местного спасательного движения, маниакальным, розовощеким субъектом, всегда веселым, находящим улыбку для каждого, всегда готовым утешить потерпевших, омыть раненых, играть в бесконечные игры у постели благодарного ребенка-инвалида. Часто они выдавали себя за священников, или медицинских работников, или общественных адвокатов, или каких-нибудь федералов из низшей лиги, и им это сходило с рук, поскольку среди общего ужаса, страданий и смятения никто не проверял документов.
Они оставались в лагере, пока у них хватало смелости, ели правительственные концентраты, носили бумажные комбинезоны, а когда их спрашивали, откуда они, расплывчато отвечали: «Да тут неподалеку». Как ни странно, эвакуационные фанаты были почти всегда безобидны, во всяком случае в физическом смысле. Они ничего не крали, не грабили, не убивали и не взламывали зданий. Некоторые из них были слишком ошеломлены и смущены для чего-нибудь большего, чем просто сидеть, есть и улыбаться. Но довольно часто они самоотверженно работали вместе со всеми, в буквальном смысле не щадя себя и вдохновляя людей рядом с собой – и люди равнялись на них, и восхищались ими, и беззаветно верили им, и полагались на этих пустотелых людей как на столпы, поддерживающие их общество. Среди эвакуационных фанатов попадались как мужчины, так и женщины. В том, что они делали, не было ничего по-настоящему преступного, и даже когда их ловили, бранили и наказывали, они явно не были способны остановиться. Они просто переправлялись в какой-нибудь новообразованный ад в другом штате, и рвали на себе одежду, и покрывали себя грязью, после чего, шатаясь, вваливались в очередной лагерь, изображая полное истощение.
Но самым странным в них было то, что эвакуационные фанаты, по-видимому, всегда путешествовали в полном одиночестве.
– Хуанита, – произнесла Эйприл Логан, – я всегда чувствовала, что ты можешь оказаться одной из моих лучших учениц.
– Спасибо, Эйприл.
– И куда же ты относишь себя в этом своем маленьком социально-аналитическом списке?
– Себя? К ученым.
– Ага, – Эйприл медленно кивнула. – Это очень хорошо.
Джейн рассмеялась.
– Ну вы-то ведь тоже здесь, правда?
– Разумеется, – ответила Эйприл Логан.
Ее изящно причесанные волосы слегка колыхались на сухом порывистом ветерке; она задумчиво рассматривала лагерь бригады, вбирая в себя все вокруг бесстрастным, предельно внимательным взглядом желтоватых глаз.
Если бы не засуха, это место было бы очень милым. Бригада разбила лагерь к западу от Эль-Рино, на сороковом шоссе. Это был край красных обрывистых скал из рассыпающегося песчаника, красной почвы, ручейков с орехом и осиной вдоль русла и жимолостью по склонам, край золотарника, и маковой мальвы, и рудбекии, и ползучего лилового боба. Весна здесь еще не окончательно сдалась. Она умирала от жажды и была покрыта пылью, но она еще не сдалась.
На Эйприл Логан был изысканного покроя бумажный комбинезон с печатным узором в виде золотых листьев – один из наиболее кислотных орнаментов из «Келлской книги», в совершенстве адаптированный к человеческому телу. Это было как раз в духе Эйприл: костюм как оксиморон. Позолоченная бумага. Доиндустриаль-ная ручная работа, выполненная постиндустриальной машиной; потребительская шарада, рожденная раздираемой на части ничейной территорией между ценой, стоимостью и ценностью. И, по случаю, костюм был также весьма красив.
– Видишь ли, я по-прежнему в седле своего проекта, – проговорила Эйприл. – Это проект послал меня сюда.
– Вы шутите!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54