— Ты не мог этого узнать! — закричал изгнанник. — Ты никак не мог узнать этого!
— Мне достаточно знать лишь то, что зло Улагана осталось жить даже после его смерти, — объяснил Миротворец, — осталось жить в теле старейшего ульгарла, Боленкара. Он-то и разослал своих злобных приспешников по всем землям из своей южной твердыни!
Кьюлаэра поднял голову, он впился в Миротворца глазами.
— Боленкар? Но это сказка, вранье!
— Он такой же настоящий, как ты и я, и он жив, — сказал Миротворец. — Он обитает в Вилдордисе, городе зла и жестокости, куда рабов приводят лишь ради истязаний и где мерзкие запахи разврата объяли всю крепость облаком. О, не сомневайся, он жив, злобный охотник за душами, жив и намерен довершить дело отца, и даже больше: намерен преуспеть в том, что не удалось отцу, ибо лишь тогда сможет он отомстить проклятому призраку, вырастившему его в унижениях и жестокости.
— Значит, оно снова настало? — Йокот в ужасе раскрыл глаза и побледнел. — Время разрушения?
— Оно близится, — сказал Миротворец, — ибо слишком много стало тех, кто прислушивается к обещаниям Боленкара, обещанием богатства, победы, радости, тех, кто поклоняется ему, принося кровавые жертвы в его храмах, и еще больше тех, кто поклоняется ему своими поступками — войнами против слабых, завоеваниями, изнасилованиями, погромами и разрушениями. И посланники Боленкара идут впереди его самого, чтобы соблазнять народы, дабы те встали под его знамена, а после того, как они научатся наслаждаться порочностью и жестокостью, — поклоняться ему.
— И в моей деревне побывал такой, — простонал Кьюлаэра, по-прежнему подпирая голову руками — чтобы не видеть, как побледнело лицо Китишейн, как задрожала она, тоже о чем-то вспомнив. — Значит, я, получается, стал перстом Боленкара? — Кьюлаэра резко встряхнулся и посмотрел на Миротворца обезумевшими глазами. — Не могу поверить, что проглотил всю эту ложь! Что я болтаю? Перст Боленкара? Это миф, легенда, как и все эти ваши боги, как этот мертвый Огерн и еще более мертвый Лукойо!
— Лукойо мертв, но его потомки живы, — возразил старик. — Но Огерн жив, и Рахани тоже.
— О, и, конечно, он пятьсот лет провел в ее объятиях, что и сохранило ему жизнь!
Кьюлаэра снова напрягся в ожидании удара. Но Миротворец только медленно кивнул, не спуская с Кьюлаэры взора.
— Но Рахани не богиня, как не были богами ни Ломаллин, ни Улаган. — Он поднял руку, чтобы остановить возражения. — Они были улинами, представителями древней расы, магической расы, которых никто не может сразить, только они сами друг друга, расы, которая могла бы быть бессмертна, ибо ни один из них не погиб, пока они сами этого не пожелали или пока не переубивали друг друга. И они уничтожили друг друга в войне с молодыми расами, а немногие оставшиеся стали дряхлеть и захотели смерти, кроме Рахани и нескольких других, что стали жить поодиночке, уединенно и замкнуто. Их получеловеческие дети, ульгарлы, не бессмертны, но они живут долго, очень долго.
— Их можно убить? — прошептал Кьюлаэра.
— Можно, и это по силам людям, но это трудно, очень трудно, а возможности людей прожить достаточно долго, чтобы успеть завершить эту борьбу, очень невелики, а еще хуже то, что ульгарлы огромны, в полтора раза больше людей, и очень, очень сильны, как телом, так и в магии. — Он медленно покачал головой. — Нет, друзья мои, приближается час власти Боленкара, и, если Огерн не поднимется опять, чтобы повести за собою добрых людей, все человечество попадет под иго Боленкара и умрет под ударами его плети.
— А этот Манало не может нам помочь? — съязвил Кьюлаэра. — Если до сих пор жив Боленкар, почему бы не жить и Манало?
— Манало был Ломаллином, он, переодевшись, долго ходил среди людей неузнанным. Он не бросил Огерна и Лукойо в том кольце камней — он преобразился, принял свой истинный облик и стал настоящим. Когда его дух бился с Улаганом, меч, выкованный им из звезд, сломался, и кусок его до сих пор лежит на земле, далеко на севере.
— Откуда тебе все это известно? — ехидно прищурился Кьюлаэра.
— Да, откуда? — дрожащим голосом спросила Луа, вытаращив глаза.
— И правда, откуда? — насупился Йокот. — Наши мудрейшие из мудрейших, наши жрецы и колдуны о таком не слыхивали. О мудрец. Откуда?
— Я прожил больше, чем они, — ответил Миротворец, — и сохранил знания, потерянные поколениями, пересказывавшими эту историю.
— Сколько же тебе лет? — прошептала Китишейн, а Кьюлаэра ушел во тьму, и Миротворец повернулся следом за ним.
— Я должен сторожить его, друзья мои. Поговорите друг с другом и ложитесь спать.
Он встал, тяжело оперся на свой посох и зашагал в ночь. Он шел за Кьюлаэрой, ведомый скорее чутьем, нежели следами, звуками или запахами, — негодяй двигался с отточенным беззвучием лесного жителя и лишь случайно наступал на мягкие участки почвы, сохранявшие его следы. Старик понимал, что если бы Кьюлаэра хоть чуточку постарался, то избежал бы и этого. Нет, он шел следом за Кьюлаэрой по-шамански, зная наверняка, куда движется преследуемый, как по едва заметным следам, которых сам почти не замечал, так и при помощи магии.
Он вышел из леса к темному озерцу, озаренному лунным светом. Кьюлаэра сидел на валуне, понурив плечи, повесив голову. На мгновение Миротворец почувствовал сострадание: у парня был такой несчастный вид, но мудрец напомнил себе, что этому зверюге необходимо пройти через страдания, если ему суждено стать тем героем, какого в нем увидела Рахани. Набираясь решимости, старик вспоминал, что сделал Кьюлаэра с гномами и что мог бы сделать с Китишейн, потом представил себе преступления, за которые племя изгнало негодяя. Печалясь, но не теряя твердости, он уселся на кучу сосновой хвои, сложил ноги, выпрямил спину и приготовился к долгому бдению. Мало-помалу его сознание успокоилось, чувства улеглись, и Миротворец погрузился в транс, в котором он мог отдохнуть не хуже, чем во сне. Его глаза были устремлены на Кьюлаэру, его сознание и тело были готовы прийти в движение, если тот зашевелится, хотя сам старик сидел совершенно неподвижно.
Его сознание было безмятежно, как водоем, укрытый навесом, но в его глубинах плавали и вертелись воспоминания. Вновь он увидел битву духов Ломаллина и Улагана, воскресил в памяти горящий осколок звезды, прочертивший небо далеко на севере, вспомнил, как пришла к нему Рахани, излучая похвалу и радость, как он сошел с Мирового Древа в медвежьем облике, потом вспомнил бьющее из Рахани желание, когда она мановением руки придала ему снова его собственный облик, облик мужчины в расцвете лет.
Он вспомнил долгие годы любви и счастья, дал себе некоторое время погостить в этих воспоминаниях, ибо это было необходимо ему, дабы сбросить невыносимую усталость — попутчицу старости, забыть о том, что люди все так же жестоки в своих желаниях и поступках, как были всегда, что им хватает малейшего толчка Боленкара, чтобы они перестали помогать друг другу, отказались от дружбы и терпимости. Он вспомнил ласки Рахани, слова любви и одобрения — и успокоения в те мгновения, когда они вдвоем смотрели, как растут города Зла, как несчастные, порочные сыновья и внуки Боленкара пришли в города и деревни, чтобы вредить, приказывать, властвовать и порабощать. В ужасе улинка и он, ее супруг, смотрели за тем, как началось новое падение человечества.
Огерн сидел на хвое и наблюдал эту картину, но глаза его сознания смотрели более живо, чем телесные. Он был начеку, когда Кьюлаэра неожиданно встал, глянул с тоской на свои следы, затем — в сторону лагеря, но потом все-таки лег у валуна и скоро заснул. Тогда Миротворец успокоился и дал себе снова уйти в воспоминания, чтобы набраться твердости для предстоящего пути — ему невыносимо трудно было все время жестоко обращаться с Кьюлаэрой, это не было для него естественно.
Потом Огерн сбросил дремоту и увидел, что поднялась звезда Рахани и осветила озерцо. Он надеялся, что это добрый знак. Он сбросил страшный сон воспоминаний, проникся решимостью противостоять деяниям Боленкара, направил сердце к маяку обещанного воссоединения с Рахани и, окрепший духом и телом, встал и размял онемевшие и застывшие за ночь руки и ноги. Затем он поднял посох и подошел к Кьюлаэре, чтобы вновь начать перевоспитание негодяя.
— Просыпайся! — Посох просвистел и ударил Кьюлаэру по крестцу.
Верзила бешено завопил от неожиданности, вскочил, рукой схватился за ушибленное место, потряс головой, чтобы проснуться. Миротворец весело возгласил:
— Весь день собираешься дрыхнуть? А ну, раздувай угли, пора готовить завтрак!
— Еще темно! — запротестовал Кьюлаэра.
— К тому времени, как приготовим еду, будет светло! За работу!
Он взмахнул посохом, как кнутом, и Кьюлаэра отпрыгнул с удивленным криком, развернулся и поплелся в сторону лагеря, слишком ошеломленный и слишком сонный для того, чтобы злиться и сопротивляться.
Но костер уже тлел, а над ним жарилась добыча, когда они вышли из лесу. Китишейн встретила их тревожным взглядом:
— Единорог пропал, Миротворец!
— Нет. — Мудрец со вздохом опустился на землю у костра. — Твой единорог останется рядом до тех пор, пока ты не будешь уверена, что тебе не нужна защита от Кьюлаэры, девица. Единорог будет следить из лесу, с обочины, но для тебя останется невидим. Пусть сердце твое согреется уверенностью от его присутствия.
Китишейн последовала совету Миротворца. Когда покончили с завтраком и залили костер, посох Миротворца снова ударил по плечу Кьюлаэры. Тот заревел от боли:
— Что я такого сделал?
— Это за то, чего ты не сделал, — сурово сказал Миротворец. — За все то время, что я тебя вижу, ты ни разу не мылся. Снимай одежду теперь же и ныряй в озеро!
— Что, здесь и сейчас? — Кьюлаэра бешено зыркнул на девушку и гномов.
— Прежде ты так стремился раздеться и продемонстрировать им часть своего тела! — Посох шлепнул Кьюлаэру по ягодицам. — Снимай свои лохмотья немедленно и ступай мыться!
В глазах Кьюлаэры загорелся протест, но он выдал его только полным ненависти голосом:
— Ну погоди, старик, погоди, дождешься!
— Если доживу!
Миротворец щелкнул посохом. Кьюлаэра вскрикнул, умолк, отвернулся и начал раздеваться.
— Собирайте ветки! — велел Миротворец. Луа пошла искать мягкие листья, а Йокот с мстительным огоньком в глазах принялся ломать сосновые лапы. Китишейн не тронулась с места, а лишь удивленно смотрела на Кьюлаэру.
Багровый от стыда, Кьюлаэра бросился по своим следам к пруду. Миротворец — следом, насмешливо хохоча и тыкая верзилу в спину острыми сучьями. Кьюлаэра нырнул в озеро, спасаясь, но стоило ему, кашляя и отплевываясь, вынырнуть, Миротворец был уже тут как тут, бил и колол его ветвями. Наконец старик бросил Кьюлаэре кусок холста, сел на камень и сказал:
— Вытри этим свою шкуру, и я отпущу тебя. Но с этого дня ты будешь делать это каждое утро сам, или это буду делать с тобой я!
Кьюлаэра не сомневался, старик не шутит. Он повиновался.
Они шли по тропе всего лишь час, когда резной посох опять ударил его по спине.
— А теперь что? — крикнул Кьюлаэра.
— На развилке надо было свернуть налево! Что ты за осел, если не знал этого? — спросил Миротворец.
— Осел? — в ярости закричал Кьюлаэра. — Откуда мне знать?
Свистнул посох. Кьюлаэра взвизгнул и отпрыгнул в сторону, но добился только того, что вместо спины посох угодил ему по бедру.
— Лесной житель, говоришь? Так ты себя называешь? — орал старик. — Не заметил, что следы зверей уходят на север? Не заметил, с какой стороны деревьев растет мох?
— Откуда мне знать, что ты хотел идти на север? — с горячностью возразил Кьюлаэра.
— Всякий день об этом талдычу! — Посох рассек воздух, но Кьюлаэра впрыгнул внутрь описанной им дуги, выставил руку, заслоняясь, двинул старику в живот и заорал от боли.
— Твердый, да? — сказал Миротворец, весело сверкая глазами. — Как будто каменный, верно?
С этими словами он ударил Кьюлаэру кулаком под ложечку, тот согнулся, мышцы его живота сжались от боли.
Луа негромко вскрикнула, шагнула вперед, протянула готовые исцелять руки.
Миротворец преградил ей путь рукой:
— Скоро он снова начнет дышать нормально, а потом пойдет назад, искать верную дорогу.
Позже, когда они добрались до развилки и Кьюлаэра остановился, чтобы изучить знаки, посох снова заехал ему по ягодицам, и старик крикнул:
— Ленивый плут! Иди и не останавливайся! Осталось всего два часа до темноты, и я не желаю тут торчать!
— Но ты сам велел мне изучить знаки, чтобы найти дорогу на север!
— Ничего подобного я не говорил! Я сказал: идти на север, куда и ведет основная тропа!
И Миротворец погнал ошеломленного Кьюлаэру вперед. Китишейн с легкой улыбкой последовала за ними, но перестала улыбаться, когда Луа поравнялась с ней и сказала:
— Сестра, по-моему, с него уже довольно страданий.
Китишейн удивилась обращению, но они и вправду стали сестрами по боли, причиненной одним и тем же «братом».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54