Даже когда никто не видит?
И без того я все время заставляю себя. Спать и то заставляю - не
потому ложусь, что хочу, а потому, что, если не лечь, завтра
будет тупая башка. Как хочу, так и иду. Затея казалась теперь
бессмысленной, он никому и никогда не сможет помочь, лучше бы
сидел дома в эту собачью погоду, но ведь дома нужно либо писать,
либо читать, что написали другие.
Липкий брызгливый дождь остудил и испачкал воспрянувшую было
гордость, наверное, это было предзнаменование, природа не пускала
его к Симагину - и снова накатила тоска.
Отчего я мучаюсь так?
О-о, талант! Эта сволочь пострашней всего! Он по определению
обращен не к двум-трем-пятерым, с которыми нормальные люди,
норовя урвать, что можно, у всех остальных, строят нормальный,
жральный и жилплощадный быт, а ко всем! Ко всем остальным! Он так
и норовит не дальних употреблять на пользу ближним, а наоборот,
двух-трех ближних употреблять на пользу миллионам дальних. Брать
из горла у ближних и униженно предлагать дальним, которым, как
правило, ничего этого не надо, и самые лучшие из ближних раньше
или поздно кричат: вор! И начинаешь, чтобы не сосать кровь из тех,
кто дорог, держать их на расстоянии, но они не понимают природы
преграды, рвутся ближе, а потом, не прорвавшись, уходят, крикнув
напоследок: эгоист! И понимаешь вдруг, что после десяти лет,
когда тебя рвали на кусочки, кроили ломтями, каждый себе в
индивидуальное пользование, давили виной, выкручивали твою
совесть показной, словесной преданностью, рядом-то с тобой -
никого, и когда ты будешь действительно нуждаться в помощи, когда
подыхать будешь один в пустой квартире, глотка воды никто не
принесет.
И все это ради того лишь, чтобы время от времени целовать
мягкий знак.
И уже нет ни любви, ни таланта; только боль, боль, живешь
будто по привычке, как иногда едят в обеденный перерыв - раз уж
время пришло, надо поесть... Раз уж перерыв между рождением и
смертью пришел... Не трогайте меня, отойдите, ведь вам же на меня
плевать, я знаю, почему же вы обижаетесь, когда мне плевать на
вас, уйдите, Христа ради - вот последнее желание, которое
теплится едва-едва, но даже оно тщетно, - не уходят. Сто лет
здесь не бывал. Лужи, лужи... А если он переехал? Кажется, сюда.
Да, здесь мы стояли, во-он там я жил, а вот здесь он, а здесь
стояли после школы и болтали по часу, по два о космосе, о
коммунизме, о контрольных, о Китае, об учителях, о машинах
времени, о лазерах, о рутине, и не могли разойтись. Боже, как
разрослись деревья. Вербицкого душило отчаяние. По зонту
барабанил дождь.
2
Его "надо посчитать" затянулось до двух. Ася легла, как
обещала. Опять ткнулась в Тютчеву, но читать уже не смогла. Зная,
что не уснет, погасила свет. Просто ждала. Просто вслушивалась,
как губы ждут, как ждет грудь...
Дождалась.
Забылась, казалось, на минуту. Но, когда открыла глаза, надо
было вставать. Упоительно тяжелая рука Симагина так и заснула на
ней. Сейчас она была трогательной и беззащитной, как у ребенка.
Ася осторожно выскользнула из-под нее, а потом, не удержавшись,
лизнула ее ладонь. А потом ее локоть. Симагин не просыпался. Даже
если поцеловать легонько в затылок. Даже если грудью погладить
его острое плечо. Вот спун какой. До чего же я страстная,
важничала она, готовя завтрак и радостно прислушиваясь, как
Симагин и Антон вежливо пропускают друг друга умываться первым.
Скорей бы отпуск, думала она, сквозь ранний солнечный жар несясь
к метро. Играть с Антоном и соблазнять Симагина. И больше ничего.
Всю дорогу она только об этом и мечтала. И на нее оборачивались,
потому что счастливое лицо стояло как-то отдельно в замордованной
толкучкой и гонкой каше.
Сейф слева. Несгораемый шкаф справа. Семь ящиков письменного
стола. Скрепки, скоросшиватель, печати. Клей. Где-то тут я кинула
бланк... Татка, ты бланки у меня не брала? Да погодите, молодой
человек. Максим, вы спешите? Гляньте, пожалуйста, сшиватель, он
опять заклинился. Девушка, ну не волнуйтесь так. Раз заполняем
документы, значит, все уже в порядке. Приняли вас, приняли, вот,
черным по белому - и печать. Всего хорошего, Виктор
Владимирович... Ай! Нет, ничего, скрепкой укололась... Виктор
Владимирович! Почему нам бланки выдают так скупо? Я трижды
сегодня бегала в большую канцелярию, и опять все, абитура валом
валит. А кого послать - все зашиваются, сезон. Вас? Три ха-ха.
Замдекану шутки, а девушки ваши плачут. Паспорт, юноша, что вы
стоите? Без паспорта не могу. Вдруг вы шпион - только что из
Невы, акваланг под сфинксом закопали. Знаете, я тоже очень далеко
живу. Вы завтра приходите еще разок, не горит ведь? Устали и не
собирались в город? Ну, что же делать, бывает. В "Баррикаде",
между прочим, с завтрашнего дня новый итальянский фильм, все
хвалят. Это рядом, через мост. Как раз можно совместить. Эй,
очередь, без нервов! С кем хочу, с тем любезничаю. А станете
мешать моей девичьей жизни - вообще уйду обедать, по времени
сейчас перерыв. Ой, Томочка, лапочка, где ты такое оторвала? Это
ж с ума сойти... У кого шить будешь? Ах, частная, из старых...
Завидую. Не порекомендуешь при случае? Дай чмокну!! Отойдите от
окна, дышать темно! Спасибо, Максик, теперь он не скоро
поломается, правда? А почему здесь нет печати? Девушка, милая, ну
это же не я придумала, поверьте. По мне провались пропадом все
печати и все подписи, они мне уже в печенках сидят. Надо,
девушка, надо. Нет, нельзя - сначала я, потом они. Надо - сначала
они, потом я. Иначе мир рухнет, понятно? Мор, неурожай,
социализму конец. Виктор Владимирович, вы уже уходите? Ага...
хорошо. Передам. А если не позвонят? Правильно, и пес с ними.
Да-да, не беспокойтесь, все запомнила, как автоответчик. Ой,
шоколад очень люблю. Девчонки любят марафет и жить не могут без
конфет! Спасибо. Девушка, говорите яснее. О, простите. Что вы, я
сама в детстве заикалась. Хотите верьте, хотите нет. А теперь
смотрите, как барабаню. Плюйте на всех и не волнуйтесь - все как
рукой снимет. Ну, где ваши бумажки? Так... так... все правильно.
А теперь - шлеп! Вот как сразу стало красиво. Не хухры-мухры, а
документ! Счастливо... Девки, налетай, сообразим на троих.
Замдекана от щедрот кинул, с орешками. А я знаю? Наверное,
свежий. Как меня не любить, я хорошая. Не хорошенькая, а хорошая,
язва ты, Татка! Кто бы говорил! Молодой человек, вы бы хоть
побрились. Ах, это будет роскошная корсарская борода? Северный
флот? Это замечательно. Такой тельник! Видно, в нем наплавали не
одну тысячу ледовитых соленых миль. Конечно, флот надо укреплять.
Моряков тоже надо укреплять, согласна. Нет, вечером занята.
Таких, как вы, у меня легион. Вот так своим хрупким телом и
выдерживаю, всех до единого, такая моя героическая работа, и
хамить мне - глупо. Татка, дай сигаретку, не могу больше. Несть
им числа... Ну, хоть "Опал"... Тьфу, опять курю, Симагин с Тошкой
меня убьют. Как же, не унюхают! Томочка, ты бы шлепала потише, а?
Ничего не соображаю под такой аккомпанемент. Пять экземпляров? На
нашей раздрыге? Бедные твои пальчики... Нет, за июнь не получили
еще, а что? Серьезно?! Ну, до чего перестройка дошла! Порезали
сильно, не знаешь? Да, на английском читала, сравню... Татка, ты
бланки у меня не брала?
Ф-фу!
В магазинах в этот час кошмар: кроме толпы и духоты, ничего.
Все после работы усталые, взмыленные, остервенелые. Ни одного
лица - руки и рожи. Асе, однако, повезло. Едва не подравшись с
какой-то бронеподобной дамой, лезшей без очереди, она ухватила
очень приличную сахарную косточку. Потом всякая мелочь. Симагин
ее, конечно, и сам мог бы купить, да специально из-за этого
гонять его не стоило - полхлеба, масло, кррэндель. Метро. Пожилой
и с виду вполне благообразный мужчина, пользуясь давкой, полез
Асе под юбку. Ладонь была мозолистая и мокрая от пота. И по морде
не дать - упакованы все, как сигареты в пачке. А по пачке "камаз"
проехал. Деться некуда, рук не поднять, сумка пудовая. Ася
извернулась-таки и подставила гниде сумку вместо себя. Вот
странно, если вдуматься. Чтобы Симагин так потрогал - хоть здесь
же, в метро, молча и в сторону глядя, - чего бы только не
сделала. А тут как бы такая же мужская рука - пять пальцев, кожа.
А тошнит. И злость - убить могла бы... Уже невдалеке от дома
кишела, вываливаясь на мостовую с тротуара, очередь за чем-то.
Ася приподнялась на цыпочки - не видно. Подпрыгнула и обомлела -
на лотке роскошная медовая черешня, может, последняя в этом году.
Не встать было нельзя. От лотка доносились вопли - кто-то
выбирал, кто-то уличал, кто-то доказывал, что стоял не после, а
перед...
Ф-фу!
Стервец Симагин, натурально, опять вечерял. Антон негуляный.
Это в такую-то погоду! Учуяв черешню, немедленно стал
напрыгивать на Асю. Да погоди, помою! Затем, плюясь косточками,
героически вызвался помочь с ужином. Три ха-ха. Нахватался от
Симагина. Тот тоже вчера рвался картошку чистить - чем это
кончилось? Гулять! Только чтоб видно из окна и чтоб к восьми
дома! Антону только того и надо было - Вовка уж дважды свистел
снизу и в негодовании трещал из автомата по окнам.
Так. Теперь в душ. Наконец. Симагин придет, а я не благоухаю
- криминал! Пять лет строгого режима! С черешней с этой так
задержалась... Скорей бы пришел. Ася вертелась и плясала в
будоражащем горячем потоке. Любовно выглаживала себя мыльными
скользкими ладонями. И сладко знала: здесь будут его ладони. И
вот здесь. А я - чистая, гладкая, упругая. Гибкая. Совершенно
молодая. Совершенно шальная. Вот здорово - я совсем шальная!
Вытираясь, мимоходом кинула в рот сразу несколько замечательно
сладких черешен. Не зря стояла. Подбежала к окну и глянула зорко
- Антон честно резвился, как сказал бы Симагин, в зоне
визуального контакта. Тут тоже порядок. Одеваться не хочу, я так
лучше. Набросила халат. Мальчишка. Гений. Приходи скорее, а? Хоть
бы ты поскорее пришел. Хоть бы успеть сделать вкусный ужин. Хоть
бы тебе было со мной светло.
3
Трехэтажное детище отечественной биоспектралистики
громоздилось до потолка. Первый этаж занимали великолепные
компьютеры седьмого поколения - любой из них сам по себе мог быть
предметом гордости. Выше, напоминая богоподобные конструкции
органа, возносились комплексы анализаторов, перекрестные блоки
спектрографов - трехмерное кружево блинкетных цепей, каждый
кристалл которых, запросто называемый здесь "блином", выращивался
специально, в течение недель, с заранее заданными уникальными
параметрами, и был неповторим и незаменим. А сияющие рефлекторные
кольца! А звонкие винтовые лестницы, уходящие к куполам
энергосистемы! Гимн! Честное слово, гимн, застывший в воздухе!
Кельнский собор!
- Готов! - доложил со второго этажа Володя Коростовец.
- Тоже! - звонко откликнулась Верочка с самого верха.
- Тогда врубаю, - ответил Симагин.
Врубить было непросто - Симагин в последний раз пробежал
глазами по млечным путям индикаторов, бескрайним шахматным полям
сенсоров, джунглям тумблеров.
- Кассеты?
- На исходящих.
- Вера?
- Генеральная готовность.
- Вводи, - велел Симагин и перекинул несколько тумблеров.
- Пошла кассета, - ответила Верочка. Зажегся рой
индикаторов, и большой овальный экран внезапно пронзила ровная,
как бритва, зеленая черта.
- Форсирую, - сообщил Симагин, чуть наклоняясь. Его руки
замерли, пальцы растопырились и собрались вновь, примериваясь, и
упали на пульт. Едва слышно зашлепали переключатели в недрах
машины.
- Отсчет семь и двадцать четыре, - сказал Володя после
короткой паузы.
- Блеск, - пробормотал Симагин сквозь зубы. - Матереем. Еще
полгода назад как мучились с синхронизацией... Наложение?
- Полное, - восхищенно отозвалась Верочка.
- Блины?
- Разброс нормативный, как на параде...
- Внимание! Раскрываю.
Беззвучно разинулись и тут же снова сомкнулись ирисовые
диафрагмы люков. Снова разинулись и снова сомкнулись в
убыстряющемся темпе. Скоро они пропали, как пропадает в
собственном мерцании пропеллер самолета; по залу лаборатории,
дыша сухим шелестом, повеял легкий ветерок.
- Помехи?
- Ноль шумов, - отозвался Вадим Кашинский сбоку.
- Объединение.
Зеленая черта на овальном экране, не теряя безупречной
прямизны, поднялась на два деления вверх.
- Есть рабочий режим, - сказал Симагин и встал. - Володя, от
греха подальше, последите, пожалуйста, минут пять...
- Угу.
По звонким металлическим ступеням уже спускалась, размахивая
полами белоснежного халата, надетого на что-то наимоднейшее и
наимолодежнейшее, Верочка - маленькая, удивительно хорошенькая,
чуть кокетливая и веселая, как всегда, - и, как всегда, глядя на
нее, Симагин невольно заулыбался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37