- С пустяками к депутату не пускают...
- Прорвусь! Ты что, не знаешь, что для влюбленной женщины
нет препятствий? Попру, как бульдозер! - она изобразила бульдозер
и, взревывая моторами, покачиваясь на ухабах, поползла на
Симагина. Загнала в угол и опять стала целовать в подбородок, в
шею, в расстегнутый ворот рубашки, потом упала на колени,
прильнула. Он смеялся, запрокидывая голову:
- Нет, ты с ума сошла. Правда, ты с ума сошла...
- Да! - отпрянув, закричала Ася и начала делать страшные
гримасы. - Я с ума сошла! Я Клеопатра, - величественно возвестила
она, принимая позу. - Нет, я мадам де Богарне, - сказала она с
французским прононсом, принимая другую позу. - Ой, я же вся с
поросячьими ресничками!
- Не надо! - безнадежно взмолился Симагин.
- Ничего не понимает, - деловито сообщила она в
пространство. Она уже стояла у зеркала, раздирая косметичку,
движения были поспешны и суетливы. - Тупой, грубый, неотесанный,
- она выставила один глаз к зеркалу. - Неужели тебе не сладостно
видеть, как я становлюсь красивее? Лицезреть. Вот я... -
доверительно призналась она немного странным голосом, потому что
лицо ее было неестественно напряжено, - вечно обмираю, когда ты
бреешься. Мужское таинство, вот что это такое. А ты... эх, ты.
- А браво у тебя выходит раздеваться, - завороженно следя за
ней, сказал Симагин. - Я думал, все пуговицы брызнут.
Ася хихикнула и тут же ойкнула, потому что где-то что-то
положила не так.
- Женщина, - справившись с аварией, сказала она, - которая
не умеет мгновенно раздеваться, не стоит и кончика мужского
мизинца. Вас же надо на испуг брать. Лови момент и рви пуговицы.
Тогда еще есть надежда на ломтик простого бабьего счастья. Не
надо печалиться, вся жизнь впереди - разденься и жди...
- У нас парни пели - напейся и жди.
- Каждому свое... Все, готова! - она отшвырнула косметичку и
стала моргать на Симагина новыми ресницами. - Здорово? Где Тошка?
- Жду, когда позовете, - ответил Антон, высовываясь из
приоткрытой двери. - Меня отпустили, - сообщил он важно, - хотя
момент очень ответственный. Микромодуль маневрирует неправильно,
- пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Симагина. - Хорошо,
что цапфы выдержали.
Было начало девятого, когда они вошли в парк. Ну надо же,
думала Ася, слушая Симагина. Он опять открытие сделал. Вот так
вот болтаем, целуемся, за нос его дергала - а он что, и впрямь
гений? С ума сойти. Телепатия. Только телепатии и не хватало.
Вербицкого бы протелепать - что он тут вьется. Она попыталась
всерьез представить то, о чем рассказывал Симагин, и не смогла.
Это было совершенно несовместимо с обыденным миром. Не может
этого быть, все-таки. А вдруг, все-таки, может? На краю какой
бездны он стоит, подумала она и даже головой качнула, представив.
И лицом разрубает ледяной ветер этой жуткой беспредельности.
Кажется, так все тепло можно растерять, а он - вон какой. Живой и
весь светится. Она прильнула к нему. Вот какой. Теплый. Нежный. И
как я заслужила эту честь - быть ему ближе всех? А сколько
времени не верила, что он такой. А он и не был. Он бы таким и не
стал, если бы меня не оживил. Потому нам нельзя теперь врозь,
разрежь - и все. Странно, надо бы ущербность чувствовать, что
сама по себе не можешь, - а вот поди ж ты, гордость.
Странно, думал Симагин, рассказывая. Быть рядом с такой
женщиной - это... это... Надо горы сворачивать, чтоб хоть как-то
оправдать это. Чтобы быть достойным ее. Как она чувствует все,
как откликается на красоту - вечерний лес вокруг, и она сразу,
как этот лес, тиха, отуманена нежностью и покоем. Как бы я жил
без нее? Как я жил до нее? С полуденной ясностью он понял, что
весь прорыв последних лет, позволивший лаборатории Вайсброда
далеко обогнать всех биоспектралистов мира, возникновением своим
обязан Асе, и только ей.
Антон чинно двигался рядом и даже не пытался обследовать,
как обычно, беличьи скворечники - постучать по стволу дерева,
прижав ухо к твердой коре, поглядеть вверх и отойти, по-хозяйски
отметив: спит... Тоже заслушался.
- ...Опять все раскидал, - укоризненно сказала Ася, складывая
Антошкины штаны и рубаху и вешая на спинку стула.
- Я забыл, - ответил Антошка виновато и, предвосхищая
следующий пункт вечерней программы, накрылся одеялом по грудь и
положил руки поверх. Победно глянул на Асю. - Мам, а мам... Я
спрошу, ладно?
- Ладно, - Ася присела на краешек постели, и Антошка
немедленно ухватил ее за ладонь.
- Мам, а у меня правда скоро будет братик? Ася улыбнулась
потаенно и счастливо. Нагнулась и поцеловала Антошку в лоб.
- Правда, - ответила она. - Или сестричка.
- А почему так - не было, не было, и вдруг будет?
- Когда мама и папа очень любят друг друга, раньше или позже
у них обязательно появляется сынок или дочка.
Лоб Антошки собрался маленькими, симпатичными морщинками.
Антошка размышлял.
- А тогда... мам, - нерешительно спросил он. - Значит, ты...
раньше очень любила не папу?
Ася прикусила губу и тут же улыбнулась.
- Я была чуть старше тебя и гораздо глупее, - объяснила она.
- И мне показалось, понимаешь? Если кажется, то некоторое время
оно будто есть на самом деле. Это чтобы поскорее учились отличать
настоящее от того, что кажется. По-настоящему я всегда очень
любила папу. Только мы не сразу встретились.
Антошка внимательно смотрел на нее.
- Тут есть что-то, чего я не понимаю, - совершенно
по-симагински сказал он. - Наверное, это неразрешимый вопрос...
Мам, а мам?
- Что, милый?
- А ты никого больше не полюбишь?
- Да ты что, Антон? - Ася звонко рассмеялась. - Кого? Ты
разве не видишь?
- Вижу, - ответил он. - Я почему-то уже плохо помню, как
было до папы, вроде папа всегда был. Но когда вспоминаю, вижу,
что ты стала веселее и добрее.
Ася почти с испугом всматривалась в его лицо. Тошка, думала
она, клопик мой... Кажется, вчера родила тебя - и вот уже.
- Я тоже, когда вырасту, буду добрый, - сообщил Антон.
- Разумеется, - ответила Ася.
- Мам, - опять спросил он, - а ты больше не заболеешь?
- Ну кто же болеет два раза на дню? - засмеялась Ася. - Спи
спокойно, Тошенька.
- Мы очень испугались, - сказал Антошка. Глаза у него стали,
как у засыпающего Симагина, - щелочками.
- Ничего не бойся, - сказала Ася и потрепала его по голове.
Он зажмурился от удовольствия и открывать глаза уже не стал. *_
Симагин старательно делал вид, что спит. Ждет, с восторгом
поняла Ася. Сердце колотилось все отчаяннее. Будто впервые. Она
бросилась в ванную и несколько минут извивалась под душем -
сначала горячим, потом холодным, чтобы Симагин ее отогрел. От
душа головокружение, усилившееся к вечеру, прошло напрочь. Спеша,
дрожа, Ася сорвала купальное полотенце и прехитро в него
замоталась - как бы наглухо, но при каждом шаге левая нога во всю
длину выпрыгивала из таинственных складок и, заманивая, мгновенно
утягивалась вновь. С видом блистательной куртизанки она
проследовала к Симагину, погуляла по комнате под его жадным,
ощутимо разгорающимся взглядом. Бесцельно потрогала что-то на
полке, переставила чуть-чуть русалочку. Потом повернулась к
постели.
- Симагин, - спросила она едва слышно, - ты спишь? Глядя на
нее во все глаза и улыбаясь, он захрапел, изображая беспробудный
сон. Она сделала шажок к нему.
- Можно я тебе приснюсь?
- Какой чудесный сон, - произнес он блаженно. Мягким шажком
Ася подошла вплотную и замерла; Симагин обеими руками потянулся к
ней, но ее улыбка лопнула, словно взорванная изнутри, руки
вскинулись изломчато и страшно, полотенце мягко повалилось на
пол, но в этом не было уже ничего, кроме боли и катастрофы, и
Ася, простояв еще секунду с судорожно бьющейся, исступленно
натягиваемой обратно на лицо улыбкой, гортанно закричав, упала.
Раскинулась. Вновь закричала, ее бросило на бок, потом на спину.
Симагин был уже рядом, подхватил запрокинутую голову в ладони, но
Асю ударило вновь, она вывернулась из его рук, со стуком
ударилась затылком и обмякла. Он поднял ее, перепуганно бормоча:
"Асенька... Ты меня слышишь? Ася!!!" Словно мертвая, она висела у
него на руках, только дыхание выдавало жизнь - короткое,
скрипучее, сухое, рот был страшно разинут. Он уложил ее, укутал,
что-то еще бормоча. На лице ее выступил ледяной пот, и тогда
Симагин кинулся в коридор, набросил на голое тело плащ, бормоча:
"Сейчас, Асенька! Сейчас!" Последнее, что он увидел в квартире,
был Антошка, выбегающий из своей комнаты. Уже с лестницы, в
закрывающуюся дверь он крикнул сыну: "Маме плохо!"
Когда Симагин вернулся, Антошка напряженно стоял у постели,
По-Асиному прижав кулаки к щекам. Он повернул голову, и Симагина
встретил взрослый, напряженный взгляд.
- Когда приедут?
- В течение двух часов. Что тут?
- Успокаивала меня, а потом опять... Симагин взял Асю за
руку - рука была холодной и рыхлой, как талый снег.
- Симагин... - выдохнула она.
- Асенька! - закричал он, едва не плача. - Я врача вызвал,
сейчас приедут. Что мне делать? Может, ты попить хочешь?
Она послушно сказала: да, чтобы хоть чем-то наполнить его
желание помочь. Ей была отвратительна самая мысль о питье.
Симагин метнулся на кухню, но когда вернулся, всю душу вложив в
этот чай - ровно той крепости, сладости и теплоты, что
предпочитала Ася, - она снова была невменяема.
- Она велела мне уйти, - глухо проговорил стоявший поодаль
Антон.
- Выйди, Тошка, выйди, да, - пробормотал Симагин. -
Асенька... Я принес...
Она открыла глаза. На Симагина глянули одни белки. Симагин
вскрикнул, едва не выронив чашку - Асину любимую, голубую, с
узорчатой ручкой... Веки упали.
- Сим... - выдохнула она. - Сим, холодно. Ляг рядом.
Приласкай. Зачем я гулять... Надо сразу. Как я по тебе
соскучилась... - Распухший язык едва шевелился между лиловыми
губами. Он, не глядя, ткнул на столик плеснувшуюся чашку. Ася
была промерзшая, влажная, напряженная, словно в постоянной
судороге; он стал гладить ее плечи, грудь, живот, ноги, она не
чувствовала. Судорога усилилась, Симагин обнял Асю, бережно
согревая, - она хрипела и время от времени выдыхала: "Сим...", и
он отвечал: "Я здесь, радость моя..." Она не слышала.
Потом опять что-то изменилось. Дрожь погасла. В свистящих
выдохах угадывалось: "Не дам... не дам..." - словно в ней
рушилось нечто, и она из последних сил сопротивлялась разрушению.
"Что ты, солнышко, что?" Она не отвечала, но вдруг он
почувствовал, как она принялась лихорадочно и бессильно ласкать
его влажными, ледяными ладонями. Он заплакал. Пробормотал: "Я
принес, ты пить просила, чайку..." - "Нет, - сипела она, не слыша.
- Нет. Ведь не так. Я тебя люблю". Симагин осторожно
высвободился, чтобы налить грелку, принести рефлектор - Ася
страшно мерзла. Огляделся, растирая щеки. Комната была чужая.
В дверях стоял Антон.
- Папа, - позвал он.
- Да?
- Мама не умрет? Симагин вздрогнул.
- Ты... ты не смей так говорить! Так говорить нельзя!
- А если мама умрет, - упрямо выговорил Антошка, - мы с
тобой тоже умрем?
Симагин замер с пустой грелкой в руке.
- Да, - сказал он негромко, - мы тоже.
Антон кивнул.
В начале третьего приехал молодой, пахнущий кэпстэном и
"Консулом" широкоплечий парень и стал спрашивать, одергивая
Симагина: "Спокойнее... у страха глаза велики..." Ася лежала
тихо, ей, вроде, полегчало, только, несмотря на грелки и одеяла,
она дрожала по-прежнему. Врач смерил давление, выслушал сердце,
как-то еще поколдовал, потом вернулся к столу и начал писать. Он
был спокоен, уверен. Написав, задумался, с прищуром глядя на свет
торшера, и вдруг резким движением скомкал бумажку.
- Надо госпитализировать, - сказал он, и сейчас же тишину
комнаты распорол визжащий, протяжный крик:
- Не-е-е-ет!!! Кричала Ася.
Симагин рухнул на колени у постели; врач, морщась, обернулся
к ним.
- Нет... не надо... не поеду, - быстро-быстро, едва
различимо, говорила Ася. - Не отдавай. Он ничего не понял, - она
цеплялась за его ладонь ломкими пальцами, заглядывала в глаза,
умоляла. У нее опять стали колотиться зубы. - Мне надо с тобой...
- Вы же взрослая женщина, - сказал врач. - Вы должны
понимать...
- Доктор, - сказал почерневший Симагин, - что с ней? Лицо
врача чуть исказилось пренебрежением и досадой.
- Какой-то нервный шок, - нехотя ответил он. Казалось, все
это ему надоело. Давно. - У меня еще много вызовов, - сообщил он.
- Я не могу полночи вас уговаривать, - он достал бланк и опять
стал поспешно писать. - Когда передумаете, вызовите транспорт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37