Нынешнее руководство
во главе с царем сидит не в Кремле, а в Останкино, в
Телецентре, и управляет страной через сеть телевещания. Сам
Всевидящий и Вездесущий постоянно находится "в гуще народа",
общаясь с ним по телевизору. 24 часа в сутки по всем каналам
показывают только его, причем по разным каналам в одно и то же
время он говорит разные речи, беседуя с каждым отдельно и к
каждому обращаясь по имени-отчеству, всех помнит и все про всех
знает. И никуда от него, паразита, в своем же доме не
скроешься, потому что телевизор должен быть постоянно включен,
а если выключишь, то сработает специальное устройство, и в
Останкино автоматически поступит соответствующий сигнал... На
первый раз, правда, всего лишь предупредят - общество-то
"гуманное"! - но во второй раз лучше не попадаться, а то
"будешь иметь бледный вид и кривые зубы"... Что это значит? Еще
узнаешь!
"А что в Кремле?" - поинтересовался Федор. В Кремле все
соборы порушили, землю перепахали и за высокой зубчатой стеной
устроили тайный огород для высшего начальства, которое
употребляет витамины "в качестве лекарства", так как официально
они считаются ядом. Почему огород тайный? Да потому, что есть и
пить ничего нельзя, кроме освещенной перед экраном телевизора
воды, которая, как объявлено, имеет чудесные свойства:
излечивает от любых болезней, заменяет пищу и делает человека
нестареющим, бессмертным и вообще счастливым. Вода эта
называется по-научному "светой", а в народе ее прозвали
"ряженкой". Почему ряженкой? Теперь уже никто точно не знает.
Ряженка и ряженка... При больнице тоже есть огород, даже и не
тайный, поскольку выращивать любые плоды и обменивать их на
рынке народу разрешается - это считается трудноискоренимым
пережитком прошлого, - их только есть запрещается... "Введение
в организм любых продуктов органического и/или неорганического
происхождения, помимо светой воды, является тяжким
преступлением", - записано в Райской Конституции. Запрет
запретом, но все едят, только потихоньку, потому что за этим
следят особые контролеры, по-простому - "контрики".
Короче, сказали, Федору, не горюй, русский человек ко всему
привычный. Все привыкли, значит, и ты привыкнешь. Если совсем
"тоской яйца скрутит" - можешь крыть всех и каждого, за
исключением контриков, богатым русским матом: это официально
называется "гайд-паркизм", а в народе - "оттяжка". Так что,
ругать порядки и систему в целом не запрещается, но пытаться
изменить их - это уже, брат, государственное преступление, за
которое отправляют на каторгу "динаму крутить", то есть
приводить в движение турбину на электростанции... вручную,
разумеется. А если учесть, что энергии для телевещания
постоянно не хватает... в общем, остерегайся, парень: там уж
точно ничего не поешь - строгий режим, "строгач", мать его!
Рассказы мужиков прервала Петровна, которая привезла обед:
все ту же ряженку, только на этот раз в деревянных мисках. Она
наконец-то обратила внимание на Федора и, хотя его пробуждение
не произвело на нее никакого впечатления, будто было известно
заранее, что он проснется именно в этот день, все же
преподнесла ему свежий огурец "только что с грядки".
- Ешь сразу, а то народ тут ушлый, глазом не моргнешь, как
уже украдут, - шепнула она ему на ухо. - Да, вот еще невеста
тебе писульку оставила.
- Какая невеста? - спросил Федор, подумав про себя: "День
сюрпризов какой-то, уже и сосватать меня успели, пока спал".
- Ну, может, и не невеста, я почем знаю, приходила тут
одна, ладная такая, поплакала и ушла.
- А давно приходила?
- Да не то што бы... месяца четыре назад, - Петровна
запустила свою красную руку под халат и пошарила ей где-то за
своей необъятной пазухой. - Чего зенки лупишь, карман у меня
там!
"Дорогой Федюня! - писала Маринка. - Просыпайся поскорее!
Проснешься - обалдеешь, сколько вокруг перемен. Из города
теперь все бегут, и я тоже уезжаю на дачу сажать овощи. Так что
приезжай (зачеркнуто) я теперь свободна. Автобусы не ходят,
транспорта никакого, только велосипеды. Я тебе нарисую, как
доехать - это недалеко, по Ленинградке. До встречи. Марина".
Федор перевернул листок: на обратной его стороне была схема
движения по Ленинградскому шоссе и по проселочной дороге.
- А где одежда моя? - спросил Федор выходившую из палаты
Петровну.
- Ты что, парень, шутишь?! - Петровна остановилась в
дверях, но не обернулась. - Кто ж ее шышнадцать лет стеречь-то
будет!
- Да она ее на картошку выменяла, - сказал мужик с
костылем.
- Стыдился бы! - набросилась на него Петровна. - Я ж эту
картошку для всех посадила! Ты сам жрал зимой, дармоед! Да
сичас в одежде такой одни стиляги и ходют, а приличные люди
попроще одеваются. Ты, милый, не стесняйся, иди себе в пижаме,
на это никто теперь не смотрит.
- А врач когда будет? - спросил Федор, подумав, что его не
отпустят без осмотра.
- Чиво? - открыла рот Петровна.
- Доктор, говорю...
- Вон твой дохтур, в телевизоре. Принимает круглосуточно, а
другого нет!
- Моралями своими до смерти залечит! - засмеялись мужики.
2. Говорят руины...
Федор отправился домой. Ноги не слушались, голова
кружилась, в общем, ходить он разучился. Во дворе больницы
посмотрелся в лужу: огромная лохматая голова на тоненьком
стебельке туловища. "Если бы питался одной ряженкой, вообще бы
пустое место от меня осталось, а так хоть что-то..." - утешил
он себя, расчесывая пятерней свалявшуюся бороду (соседи по
палате рассказали ему, что родители постоянно приносили соки -
где только брали?! - и сами вливали их в него через зонд).
Места были знакомые, до родного "Сокола" не так уж далеко.
Федор пересек ржавые рельсы, обогнув слева платформу
"Гражданская", и взял курс на Ленинградский проспект. Он шел
дворами. Навстречу - ни души: ни человека, ни домашнего
животного, ни птицы. Он оглянулся: сзади - тоже никого.
Когда-то - почти 20 лет назад, а будто только вчера! - он ходил
здесь с опаской, потому что однажды, еще в школьную пору, его
здорово побили в этих местах только за то, что зашел в чужой
двор. Теперь можно было идти спокойно. Мертвая зона. Мертвая
тишина. Страшно. По сторонам лучше не смотреть: немые дома с
выбитыми на нижних этажах стеклами, разграбленные магазины,
черные остовы сожженных машин, безобразно торчащие из земли
пни, угольные пятна кострищ на асфальте (видимо, зимой здесь
жгли деревья, чтобы не погибнуть от холода).
Федор остановился: больно уж места знакомые... Оказалось,
незаметно для себя он отклонился влево и зашел во двор, в
котором прошло его раннее детство. Перед ним стоял кирпичный
пятиэтажный дом, в который его принесли из роддома. Когда-то
шумный, если верить детским воспоминаниям, дом теперь походил
на немого человека: вроде силится произнести что-то, может
даже, поведать о чем-то, но не получается... Федор хотел пройти
мимо, но не смог: дом, казалось, звал на помощь, - дух отлетал
от его холодных камней, и ничто не могло удержать этот
человеческий дух, кроме живой души.
Федор зашел в полутемный подъезд и ступил на истертые
каменные ступени... шаги гулко отдавались приглушенными
детскими голосами. Он поднялся на последний этаж и толкнул
дверь своей первой квартиры - она была не заперта. Кто жил
здесь после него? Теперь трудно было определить: мебель
разломана на дрова, по всему полу разбросаны грязные
полуистлевшие тряпки, в углу - засохшие экскременты, а рядом -
облепленная мухами крысиная шкура. Зеленые обои в одном месте
были ободраны, и полуобнаженная стена желтела газетным листом.
Федор подошел вплотную и прочитал: "Заметки фенолога. Нелегкой
выдалась минувшая зима для братьев наших меньших..." Он
отшатнулся, пораженный: трудно было представить, что кто-то
когда-то задумывался над тем, как живется разным диким
зверушкам. Отодрав этот лист, Федор увидел под ним голубые обои
в крапинках крахмального клея - он сорвал их и обнажил еще один
пласт времени. На этот раз газета сообщила ему о начале
"грандиозной стройки века" - об отправке первых
комсомольско-молодежных бригад на строительство
Байкало-Амурской магистрали. Статья заканчивалась следующими
словами: "... и в следующем веке, проезжая в скоростных поездах
по построенной своими руками дороге, убеленные сединой
комсомольцы 70-х скажут внукам: "Стройте, как ваши деды, на
века!" Федору вспомнилась популярная частушка той поры:
"Приезжай ко мне на БАМ - я тебе на рельсах дам!"
Отломив кусок высохшего газетного листа, Федор обнаружил
под ним детские "каля-маля" синим и желтым карандашами. "А ведь
это я рисовал!" - осенило его, и он стал всматриваться в
замысловатые переплетения линий, будто это были первобытные
письмена, которые ему предстояло расшифровать. Наконец, он
оторвался от стены, так и не прочитав своего детского послания,
и вышел из квартиры, не оглядываясь.
Федор спускался по лестнице, когда вдруг из-за приоткрытой
двери на втором этаже послышался взволнованный, как показалось
ему, мужской голос: "Сюда, сюда!" Федор вбежал в комнату: у
окна стоял на ножках черно-белый телевизор, и с его заросшего
пылью экрана улыбался все тот же Вездесущий: "Как же это вы,
Федор Васильевич, из больницы сбежали, вам еще
реабилитироваться..." Не дав ему договорить, Федор подскочил к
телевизору и опрокинул его на пол экраном вниз... Раздалдался
взрыв кинескопа, и все стихло.
Выходя из квартиры, Федор споткнулся в темной прихожей о
груду тетрадей, неизвестно еще когда свалившихся с антресолей.
Любопытства ради он просмотрел их: это были школьные тетрадки
Самариной Татьяны, как значилось на обложках. Федору вдруг
показалось знакомым имя, но ничего конкретного про Самарину
Татьяну он вспомнить не мог. Его внимание привлек также черный
пакет из-под фотобумаги. В пакете оказалось всего две
фотографии. На первой были запечатлены две девчонки в школьной
форме, сидящие на лавочке возле подъезда... Федор поймал себя
на том, что он "узнал" Таню... "Бред какой-то, - сказал он
себе. - Как можно узнать человека, которого никогда в жизни не
видел?!" Однако ему упорно казалось, что из двух подружек Таня
- это та, что посмазливее и повоображалистее. На другой
фотографии два парня и одна девушка сидели в лесу возле костра:
девушка сидела на поваленном дереве, один из парней играл рядом
с ней на гитаре, а другой сидел на земле и, положив голову на
колени девушке, заглядывал ей в лицо. Эта картинка показалась
Федору знакомой, будто он сам снимал ее на фото...
Присмотревшись, он обнаружил, что с фотографии смотрит на него
та самая девушка, про которую он сразу подумал, что это Таня...
Впрочем, девушка смотрела вовсе не на Федора, а на лежащего у
ее ног парня. "Мистика!" - почесал в затылке Федор.
Он еще порылся в тетрадях и обнаружил "песенник", в который
девочки обычно записывают свои любимые песни, разные шутки,
пожелания, вопросы и ответы и прочую забавную чепуху. На
третьей странице, например, сверху был аккуратно выведен вопрос
"Что такое счастье?", а под ним шли под номерами анонимные
ответы разными чернилами:
"1. Это когда у тебя есть друг.
2. Когда так плохо, что дальше некуда.
3. Когда не болит живот.
4. Счастье - это когда легко на душе и хочется жить вечно.
5. (зачеркнуто)
6. Знаю, но не скажу."
А еще посередине тетради Федор нашел сложенный
треугольником лист с надписью красным фломастером: "СЕКРЕТ". Он
развернул лист и прочитал послание: "Ах ты, глупая свинья, в
чужой секрет ведь лезть нельзя!" Внутри Федора как бы что-то
хлюпнуло. Он заткнул тетрадь за пояс пижамных брюк и быстро
вышел из дома.
3. Матч-реванш
Федор выбрался на Ленинградский проспект в районе
Аэровокзала и пошел по нему в сторону "Сокола". И здесь полная
тишина, даже ветер не шумит в кронах деревьев: нет больше
деревьев - на дрова порубили. Казалось, он очутился за толстой
дверью с горящей над ней надписью: "Тишина! Идет эксперимент!"
Но что это? Ветерок донес до Федора еле уловимый звук, казалось
даже, не звук, а запах свистка и криков... Звук этот явно
исходил от спортивного комплекса ЦСКА на другой стороне
проспекта. Федор направился туда.
Вскоре он добрался до тренировочного поля и увидел на нем
десятка два крепких энергичных парней, пинавших мускулистыми
ногами накачанный воздухом белый кожаный шар. "Да они ведь в
футбол играют!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29