В лощине Намир тщательно замел свои следы: его усилия вполне
могли бы обмануть лишенный наблюдательности глаз служителей кладбища. Но
не мой глаз. На этой, всегда находящейся в тени земле, дерн был тонким и
мшистым. Намир завернул часть дерна и разбросал лишнюю почву. Для
обеспечения качественной маскировки ему явно не хватило старания: я очень
легко обнаружил границы потревоженного дернового слоя.
Стоя на коленях в неприветливой темноте, я взглянул сквозь толщу
десяти дней и увидел тот памятный, насквозь дождливый день. Ферман сказал:
"Солнце встало сегодня где-то далеко от нас". Не многим бы такое пришло в
голову. И ни один человек не поехал бы на кладбище в такой проливающий
слезы день. Кроме этого старика. Он поехал. Он стоял здесь под дождем,
искал в нем какое-то свое, невинное утешение, и тут эта тварь напала на
него.
Я проткнул большим пальцем почву с легкостью - там, где должна
находиться сеть из корней травы, была пуста. И тут позади меня... ох, до
восхода луны было все еще далеко... позади меня раздался голос Намира:
- Он там. Вам незачем портить мое произведение.
Он стоял на возвышенности, скот-убийца с лицом Фермана и искрами
нашего голубого ночного свечения в глазах. Вы говорили мне, Дрозма, что он
безнадежно болен. Он и казался таким, широкоплечий, с поджатыми губами, с
наклоненной головой. Но я думаю, что болезнь тех, кто пребывает во зле,
становится чем-то бОльшим, нежели болезнь. Я думаю, они любят ее, как
жертва героина любит свою беду. Как иначе объяснить столь огромное число
преступников? Как объяснить неиссякаемое упорство фанатика, попавшего в
плен одной идеи, и гору трупов вокруг Гитлера? Это же не просто истерия,
когда ведьмы прошлых веков хвастались связью с дьяволом.
Даже в позе его было нечто тигриное. Но тигр не виноват, он просто
голоден или его одолевает любопытство к проявлениям более мелкой жизни.
Я сказал:
- Не потрудитесь ли объяснить мне, чем вы оправдываете себя?
- Оправдываю себя? Вовсе нет.
- Объясните!
- Только не Наблюдателю. Когда-нибудь, в будущем, прославят то, что я
делаю.
- У вас нет будущего. Но есть еще выбор.
- Я сам делаю свой выбор. - В его руке появился нож с длинным
лезвием. - Иногда с помощью вот этого.
Он не заметил, что, поднимаясь с могилы Фермана, я прихватил круглый
камень.
- Так вот как умер Ферман...
- Да, Элмис, все просто - смерть после захудалой полужизни обычного
представителя его племени.
- И у него не было шансов защититься?
- А у него они должны были быть?.. Ну, Элмис, он даже улыбался. Он
сказал: "Почему вы делаете это? Ведь я не причинил вам никакого вреда!"
Видите?.. Он просто не мог осознать своим ничтожным умишком, что к его
жизни можно относиться как к чему-то не имеющего никакого значения. Он
сказал: "Что за шутки?" И протянул руку за ножом, как будто он был
непослушным мальчишкой... Я! Потом он увидел, что его лицо стало моим, и
это озадачило его. Он сказал: "Разве у человека есть другое я? Это мне
снится". И я оборвал его сон. А теперь и ваш!
- И вас не волнует, что траву вокруг меня зальет оранжевая кровь?
- Нет. А почему вас это волнует? Даже если они найдут вас вовремя и
успеют вскрыть, вы отправитель на третью страницу, как только объявится
новый сексуальный маньяк.
- Вы отчаянный малый, Намир. За моими плечами тридцать тысяч лет на
Земле, на моей планете Земле.
- Ну так защищайтесь, с вашими тридцатью тысячами!
Он бросился вниз по склону, спотыкаясь и вздыхая, как будто
предстоящее причиняло ему страдания. Мой камень ударил его в щеку, обнажил
под искусственной плотью настоящую черепную кость, ошеломил его и сбил с
ног. Нож отлетел в темноту ночи. Намир однако тут же вскочил на ноги,
кинулся на меня и мы вцепились друг другу в горло. Его глаза впились в мои
глаза, как если бы он был влюблен в меня. Но в мысль о моей смерти он был
влюблен еще больше. Я оторвал его руки от моего дыхательного горла и
стиснул его плечи, прижав точки, прижав точки, расположенные выше
подключичных нервных узлов. Для марсианина это очень болезненный прием, но
Намир выдержал.
Мы толкались и мяли друг друга в течение бесконечно долгого времени.
Впрочем, это были всего лишь какие-то секунды, потому что, когда все
кончилось, луна еще не взошла.
Я услышал его хрип: "Сдаешься, Элмис? Теперь сдаешься? А позже, когда
я загнал его к потревоженному мху на могиле Фермана, он, словно ощутив
тень собственной смерти, вдруг подавился словами: "Я стар... Но у меня
есть сын..." Он ощутил ненадежность почвы и поднял колено, намереваясь
ударить меня, но я уже ожидал этого. Я подсек его опорную ногу, и он
повалился наконец на мягкую землю. Его руки превратились в соломинки, и
вместе с телом прекратил сопротивление он сам. Только простонал:
- Я один из многих. Мы будем жить всегда.
Я нашел нож и сунул его за пояс.
- Выбор все еще есть. Госпиталь в Старом Городе или вот это. - Я
показал ему гранату. - У меня есть еще одна. Или у вас имеется собственная
и вы предпочли бы ее?
- Нет, сопливый кузен ангелов... У меня нет ни одной.
- А где же вы использовали свою?
- В Кашмире. - Он бесцельно шарил рукой в траве, в его глазах жило
голубое пламя памяти и немного смеха. - Около ста лет назад... Хотите
послушать.
- Я должен послушать.
- Да-да, ваш драгоценный долг... Экое тщеславие! Ладно, был там у
меня маленький чудак с замашками будды. Почти как Анжело. Некоторое время
я учил его, но он бросил меня. Из него мог бы получиться еще один - и
неплохой - Будда. Мне пришлось избавиться от него. Он уже начинал
проповедовать, понимаете? Мне не хотелось, чтобы его тело превратилось в
священную реликвию, поэтому я применил гранату. Таким образом, Элмис, он
остался всего лишь смутно вспоминаемым дьяволом в двух или трех
неграмотных деревнях. Мир, говорил он. Увеличивать внутренний свет
прославлением света других... Отвратительная чушь! Вы узнаете стиль? А он
был всего лишь начинающим. Он любил цитировать последние слова Гаутамы
[Гаутама Сиддхартха (623-544 гг. до н.э.) - основатель буддизма], а другие
дураки принимались слушать. "Кто бы ни был, Ананда, сейчас или после моего
ухода, будет для него его собственный огонь, его собственное пристанище, и
не будет поисков нового пристанища, с этого времени да будут последователи
моей правды и пойдут они правильной стезей..." И так далее, и так далее, с
небольшими собственными добавлениями.
- И за это вы нашли необходимым его уничтожить?
- Да, мне предоставилась честь задавить в зародыше по крайней мере
одну нудную религию. Я, впрочем, его любил. Он был совсем как Анжело...
Кстати, когда я покинул дом, следуя за вами, Анжело как раз отправился в
южный конец Калюмет-стрит...
- Что-что?!
- Южный конец. Война, знаете ли. - Он улыбнулся мне, не глядя на
гранату. - "Индейцы" сегодня ночью схватятся со "стервятниками". Анжело и
Билли... Он совсем мальчик, Билли.
Он отвел в сторону глаза, но я успел заметить в их глубине маленькую
толику лукавства, и это стало еще одним доказательством того, что мои
подозрения относительно Билли Келла, кажется, недалеки от истины.
- У них был стратегический совет, - продолжал Намир. - Я кое-что
подслушал. У Анжело есть здравые мысли. Особенно мне понравилась его идея,
касающаяся использования крыш. "Стервятники" займут крыши вдоль
Лоуэлл-стрит, по которой "индейцы" пойдут к месту своего сбора на
Квайэ-лейн. Думаю, обе армии будут использовать приспособления, которые
они называют "шпокалками". Вместо пуль "шпокалки" стреляют
двадцатицентовыми гвоздями и представляют собой вариант арбалета. Лучше
всего вам было бы видно с угла Лоуэлл-стрит и Квайэ-лейн, если, конечно,
все не закончится еще до того, как вы туда доберетесь... Не позволяйте мне
задерживать вас! - Он насмехался надо мной, но многое в его словах могло
оказаться истиной. - Ах да, выбор!.. Элмис, если бы вы могли посмотреть на
себя со стороны! Неужели вы и вправду думаете, что можете уничтожить меня?
- Госпиталь или граната?
Он прекратил смеяться:
- Граната, конечно.
- За всю историю были казнены всего двенадцать сальваян. Они брали
гранату несвязанными руками. Мне бы хотелось отдать должное традиции, если
бы я мог доверять вам... Вы уважаете ее?
- Конечно. Выдающаяся честь - номер тринадцать.
Он поднял руки над головой и сказал с искренним сожалением, Хотя я и
не услышал ни нотки раскаяния:
- Я тоже сальваянин, Элмис. К тому же старый и усталый.
Я установил гранату на его поясе и отошел.
Он научил меня, глупца, тому, чему не могли научить все прожитые
триста сорок шесть лет: не стоит ждать правды от презирающего ее. Он
сорвал гранату с пояса и бросил в мою сторону. Граната пролетела мимо,
ударилась в иву. Кладбище на секунду озарилось пурпурным, как кровь,
сиянием. Низ дерева испарился мгновенно, а верхушка с треском и шуршанием
обрушилась на меня. Чтобы спастись, мне, дураку, пришлось прыгнуть в
сторону, а над могилами прозвучал тонкий смех Намира:
- Это все, что вы переняли у людей!
Известие о войне банд вполне могло оказаться ложью, но я решил не
играть с судьбой. Первые метры наших дальнейших дорог совпадали, и потому
я преодолел ограду кладбища вслед за Намиром. Он увидел в моей руке свой
нож, улыбнулся улыбкой сумасшедшего и свернул в лес. Теперь наши дороги
расходились. Впрочем, если меня не погубит моя собственная глупая
нерешительность, мы еще встретимся...
Его машина - вернее, машина Фермана - стояла рядом с моей. Я проткнул
ей передние шины и отправился назад, в Латимер.
Я припарковал "Энди" сразу за 21. Заглушив мотор, я услышал некий
шум, напоминающий отдаленный визг, но больше похожий на свист пара из
кипящего чайника. Темный лабиринт городских улиц глушил и рассеивал его.
Пока я ехал из Байфилда, луна наконец взошла, но ее помощь в этом
лабиринте домов со слепыми лицами была минимальной. Лоуэлл-стрит
ответвлялась от Калюмет в двух кварталах за "ПРО.У.ТЫ". Я плохо знал
Квайэ-лейн. Дома же на Лоуэлл-стрит не обособленны, а стоят сплошным
рядом, образуя узкую улицу, больше похожую на каньоны Нью-Йорка. Когда я
свернул за угол, ожесточенный крик стал ближе и мощнее. Тут же в меня
врезался запыхавшийся мужчина.
- Эй, мистер! Не ходите туда! Там банды! - пытаясь сохранить
равновесие, он схватился за мою руку. - Вызвал копов, не приехали,
проклятые... Как всегда, когда в них нуждаешься... Думал, удастся найти
патрульного копа на Калюмет...
- Кто-нибудь ранен?
- Дети с пробитыми головами... И будет еще хуже. Мистер, вы бы
лучше...
- Я в порядке. Я живу тут, на этой улице.
- Ладно, но не вмешивайтесь, говорю вам. Маленькие ублюдки швыряют
камни с крыш, прямо здесь, на Лоуэлл. Попали в девочку... Она не была с
ними, лишь бежала следом...
- Где? Где она?
- А?.. О, ее утащила какая-то женщина, увела в дом...
- Моя дочь...
- Боже мой! Не берите в голову!.. Девочка могла оказаться любым
ребенком... Она ранена не сильно, ее даже с ног не сбили, и эта женщина...
- Который дом?
- На той стороне, второй от следующего угла.
Я пожал его руку и побежал.
Позади меня в мостовую ударил камень. Только один (идея Анжело?).
Звук его падения утонул в криках, и я понял, что впереди Квайэ-лейн. По
моему разумению тот, кто кинул камень, не мог быть Анжело - он бы не
бросил его в одинокого взрослого сейчас, когда "индейцы" уже миновали этот
квартал. Часть моей души все еще настаивала на этом, когда я ворвался в
дом.
Это была Шэрон. Ей постелили в передней две женщины. Одна промывала
рану на ее голове, другая суетилась вокруг. Увидев меня, Шэрон тут же
перестала хныкать, а я, целуя и браня ее, отбросил все правила поведения
Наблюдателей.
- Что ты пыталась сделать?
Полагаю, мои зрачки были похожи на серые суповые тарелки, но она вряд
ли заметила это. Как говорят люди, все было "олл райт": кровотечение уже
почти прекратилось, и спасители Шэрон как следует вычистили рану.
- Шэрон, Шэрон, что...
- Я хотела, чтобы они перестали. Вы заставите их остановиться?
- Конечно, именно это я и сделаю. Все нормально, Шэрон.
Она слегка расслабилась, вздохнула и вытерла нос, сердито и уверенно.
- Откровенно говоря, Бен, вы всегда появляетесь, когда вы нужны,
откровенно говоря.
- Все в порядке, Шэрон. Я заставлю их остановиться.
Женщины взяли меня в оборот. Одна из них поинтересовалась, чем я
думал, когда позволил своей дочке в такое время бегать по улицам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
могли бы обмануть лишенный наблюдательности глаз служителей кладбища. Но
не мой глаз. На этой, всегда находящейся в тени земле, дерн был тонким и
мшистым. Намир завернул часть дерна и разбросал лишнюю почву. Для
обеспечения качественной маскировки ему явно не хватило старания: я очень
легко обнаружил границы потревоженного дернового слоя.
Стоя на коленях в неприветливой темноте, я взглянул сквозь толщу
десяти дней и увидел тот памятный, насквозь дождливый день. Ферман сказал:
"Солнце встало сегодня где-то далеко от нас". Не многим бы такое пришло в
голову. И ни один человек не поехал бы на кладбище в такой проливающий
слезы день. Кроме этого старика. Он поехал. Он стоял здесь под дождем,
искал в нем какое-то свое, невинное утешение, и тут эта тварь напала на
него.
Я проткнул большим пальцем почву с легкостью - там, где должна
находиться сеть из корней травы, была пуста. И тут позади меня... ох, до
восхода луны было все еще далеко... позади меня раздался голос Намира:
- Он там. Вам незачем портить мое произведение.
Он стоял на возвышенности, скот-убийца с лицом Фермана и искрами
нашего голубого ночного свечения в глазах. Вы говорили мне, Дрозма, что он
безнадежно болен. Он и казался таким, широкоплечий, с поджатыми губами, с
наклоненной головой. Но я думаю, что болезнь тех, кто пребывает во зле,
становится чем-то бОльшим, нежели болезнь. Я думаю, они любят ее, как
жертва героина любит свою беду. Как иначе объяснить столь огромное число
преступников? Как объяснить неиссякаемое упорство фанатика, попавшего в
плен одной идеи, и гору трупов вокруг Гитлера? Это же не просто истерия,
когда ведьмы прошлых веков хвастались связью с дьяволом.
Даже в позе его было нечто тигриное. Но тигр не виноват, он просто
голоден или его одолевает любопытство к проявлениям более мелкой жизни.
Я сказал:
- Не потрудитесь ли объяснить мне, чем вы оправдываете себя?
- Оправдываю себя? Вовсе нет.
- Объясните!
- Только не Наблюдателю. Когда-нибудь, в будущем, прославят то, что я
делаю.
- У вас нет будущего. Но есть еще выбор.
- Я сам делаю свой выбор. - В его руке появился нож с длинным
лезвием. - Иногда с помощью вот этого.
Он не заметил, что, поднимаясь с могилы Фермана, я прихватил круглый
камень.
- Так вот как умер Ферман...
- Да, Элмис, все просто - смерть после захудалой полужизни обычного
представителя его племени.
- И у него не было шансов защититься?
- А у него они должны были быть?.. Ну, Элмис, он даже улыбался. Он
сказал: "Почему вы делаете это? Ведь я не причинил вам никакого вреда!"
Видите?.. Он просто не мог осознать своим ничтожным умишком, что к его
жизни можно относиться как к чему-то не имеющего никакого значения. Он
сказал: "Что за шутки?" И протянул руку за ножом, как будто он был
непослушным мальчишкой... Я! Потом он увидел, что его лицо стало моим, и
это озадачило его. Он сказал: "Разве у человека есть другое я? Это мне
снится". И я оборвал его сон. А теперь и ваш!
- И вас не волнует, что траву вокруг меня зальет оранжевая кровь?
- Нет. А почему вас это волнует? Даже если они найдут вас вовремя и
успеют вскрыть, вы отправитель на третью страницу, как только объявится
новый сексуальный маньяк.
- Вы отчаянный малый, Намир. За моими плечами тридцать тысяч лет на
Земле, на моей планете Земле.
- Ну так защищайтесь, с вашими тридцатью тысячами!
Он бросился вниз по склону, спотыкаясь и вздыхая, как будто
предстоящее причиняло ему страдания. Мой камень ударил его в щеку, обнажил
под искусственной плотью настоящую черепную кость, ошеломил его и сбил с
ног. Нож отлетел в темноту ночи. Намир однако тут же вскочил на ноги,
кинулся на меня и мы вцепились друг другу в горло. Его глаза впились в мои
глаза, как если бы он был влюблен в меня. Но в мысль о моей смерти он был
влюблен еще больше. Я оторвал его руки от моего дыхательного горла и
стиснул его плечи, прижав точки, прижав точки, расположенные выше
подключичных нервных узлов. Для марсианина это очень болезненный прием, но
Намир выдержал.
Мы толкались и мяли друг друга в течение бесконечно долгого времени.
Впрочем, это были всего лишь какие-то секунды, потому что, когда все
кончилось, луна еще не взошла.
Я услышал его хрип: "Сдаешься, Элмис? Теперь сдаешься? А позже, когда
я загнал его к потревоженному мху на могиле Фермана, он, словно ощутив
тень собственной смерти, вдруг подавился словами: "Я стар... Но у меня
есть сын..." Он ощутил ненадежность почвы и поднял колено, намереваясь
ударить меня, но я уже ожидал этого. Я подсек его опорную ногу, и он
повалился наконец на мягкую землю. Его руки превратились в соломинки, и
вместе с телом прекратил сопротивление он сам. Только простонал:
- Я один из многих. Мы будем жить всегда.
Я нашел нож и сунул его за пояс.
- Выбор все еще есть. Госпиталь в Старом Городе или вот это. - Я
показал ему гранату. - У меня есть еще одна. Или у вас имеется собственная
и вы предпочли бы ее?
- Нет, сопливый кузен ангелов... У меня нет ни одной.
- А где же вы использовали свою?
- В Кашмире. - Он бесцельно шарил рукой в траве, в его глазах жило
голубое пламя памяти и немного смеха. - Около ста лет назад... Хотите
послушать.
- Я должен послушать.
- Да-да, ваш драгоценный долг... Экое тщеславие! Ладно, был там у
меня маленький чудак с замашками будды. Почти как Анжело. Некоторое время
я учил его, но он бросил меня. Из него мог бы получиться еще один - и
неплохой - Будда. Мне пришлось избавиться от него. Он уже начинал
проповедовать, понимаете? Мне не хотелось, чтобы его тело превратилось в
священную реликвию, поэтому я применил гранату. Таким образом, Элмис, он
остался всего лишь смутно вспоминаемым дьяволом в двух или трех
неграмотных деревнях. Мир, говорил он. Увеличивать внутренний свет
прославлением света других... Отвратительная чушь! Вы узнаете стиль? А он
был всего лишь начинающим. Он любил цитировать последние слова Гаутамы
[Гаутама Сиддхартха (623-544 гг. до н.э.) - основатель буддизма], а другие
дураки принимались слушать. "Кто бы ни был, Ананда, сейчас или после моего
ухода, будет для него его собственный огонь, его собственное пристанище, и
не будет поисков нового пристанища, с этого времени да будут последователи
моей правды и пойдут они правильной стезей..." И так далее, и так далее, с
небольшими собственными добавлениями.
- И за это вы нашли необходимым его уничтожить?
- Да, мне предоставилась честь задавить в зародыше по крайней мере
одну нудную религию. Я, впрочем, его любил. Он был совсем как Анжело...
Кстати, когда я покинул дом, следуя за вами, Анжело как раз отправился в
южный конец Калюмет-стрит...
- Что-что?!
- Южный конец. Война, знаете ли. - Он улыбнулся мне, не глядя на
гранату. - "Индейцы" сегодня ночью схватятся со "стервятниками". Анжело и
Билли... Он совсем мальчик, Билли.
Он отвел в сторону глаза, но я успел заметить в их глубине маленькую
толику лукавства, и это стало еще одним доказательством того, что мои
подозрения относительно Билли Келла, кажется, недалеки от истины.
- У них был стратегический совет, - продолжал Намир. - Я кое-что
подслушал. У Анжело есть здравые мысли. Особенно мне понравилась его идея,
касающаяся использования крыш. "Стервятники" займут крыши вдоль
Лоуэлл-стрит, по которой "индейцы" пойдут к месту своего сбора на
Квайэ-лейн. Думаю, обе армии будут использовать приспособления, которые
они называют "шпокалками". Вместо пуль "шпокалки" стреляют
двадцатицентовыми гвоздями и представляют собой вариант арбалета. Лучше
всего вам было бы видно с угла Лоуэлл-стрит и Квайэ-лейн, если, конечно,
все не закончится еще до того, как вы туда доберетесь... Не позволяйте мне
задерживать вас! - Он насмехался надо мной, но многое в его словах могло
оказаться истиной. - Ах да, выбор!.. Элмис, если бы вы могли посмотреть на
себя со стороны! Неужели вы и вправду думаете, что можете уничтожить меня?
- Госпиталь или граната?
Он прекратил смеяться:
- Граната, конечно.
- За всю историю были казнены всего двенадцать сальваян. Они брали
гранату несвязанными руками. Мне бы хотелось отдать должное традиции, если
бы я мог доверять вам... Вы уважаете ее?
- Конечно. Выдающаяся честь - номер тринадцать.
Он поднял руки над головой и сказал с искренним сожалением, Хотя я и
не услышал ни нотки раскаяния:
- Я тоже сальваянин, Элмис. К тому же старый и усталый.
Я установил гранату на его поясе и отошел.
Он научил меня, глупца, тому, чему не могли научить все прожитые
триста сорок шесть лет: не стоит ждать правды от презирающего ее. Он
сорвал гранату с пояса и бросил в мою сторону. Граната пролетела мимо,
ударилась в иву. Кладбище на секунду озарилось пурпурным, как кровь,
сиянием. Низ дерева испарился мгновенно, а верхушка с треском и шуршанием
обрушилась на меня. Чтобы спастись, мне, дураку, пришлось прыгнуть в
сторону, а над могилами прозвучал тонкий смех Намира:
- Это все, что вы переняли у людей!
Известие о войне банд вполне могло оказаться ложью, но я решил не
играть с судьбой. Первые метры наших дальнейших дорог совпадали, и потому
я преодолел ограду кладбища вслед за Намиром. Он увидел в моей руке свой
нож, улыбнулся улыбкой сумасшедшего и свернул в лес. Теперь наши дороги
расходились. Впрочем, если меня не погубит моя собственная глупая
нерешительность, мы еще встретимся...
Его машина - вернее, машина Фермана - стояла рядом с моей. Я проткнул
ей передние шины и отправился назад, в Латимер.
Я припарковал "Энди" сразу за 21. Заглушив мотор, я услышал некий
шум, напоминающий отдаленный визг, но больше похожий на свист пара из
кипящего чайника. Темный лабиринт городских улиц глушил и рассеивал его.
Пока я ехал из Байфилда, луна наконец взошла, но ее помощь в этом
лабиринте домов со слепыми лицами была минимальной. Лоуэлл-стрит
ответвлялась от Калюмет в двух кварталах за "ПРО.У.ТЫ". Я плохо знал
Квайэ-лейн. Дома же на Лоуэлл-стрит не обособленны, а стоят сплошным
рядом, образуя узкую улицу, больше похожую на каньоны Нью-Йорка. Когда я
свернул за угол, ожесточенный крик стал ближе и мощнее. Тут же в меня
врезался запыхавшийся мужчина.
- Эй, мистер! Не ходите туда! Там банды! - пытаясь сохранить
равновесие, он схватился за мою руку. - Вызвал копов, не приехали,
проклятые... Как всегда, когда в них нуждаешься... Думал, удастся найти
патрульного копа на Калюмет...
- Кто-нибудь ранен?
- Дети с пробитыми головами... И будет еще хуже. Мистер, вы бы
лучше...
- Я в порядке. Я живу тут, на этой улице.
- Ладно, но не вмешивайтесь, говорю вам. Маленькие ублюдки швыряют
камни с крыш, прямо здесь, на Лоуэлл. Попали в девочку... Она не была с
ними, лишь бежала следом...
- Где? Где она?
- А?.. О, ее утащила какая-то женщина, увела в дом...
- Моя дочь...
- Боже мой! Не берите в голову!.. Девочка могла оказаться любым
ребенком... Она ранена не сильно, ее даже с ног не сбили, и эта женщина...
- Который дом?
- На той стороне, второй от следующего угла.
Я пожал его руку и побежал.
Позади меня в мостовую ударил камень. Только один (идея Анжело?).
Звук его падения утонул в криках, и я понял, что впереди Квайэ-лейн. По
моему разумению тот, кто кинул камень, не мог быть Анжело - он бы не
бросил его в одинокого взрослого сейчас, когда "индейцы" уже миновали этот
квартал. Часть моей души все еще настаивала на этом, когда я ворвался в
дом.
Это была Шэрон. Ей постелили в передней две женщины. Одна промывала
рану на ее голове, другая суетилась вокруг. Увидев меня, Шэрон тут же
перестала хныкать, а я, целуя и браня ее, отбросил все правила поведения
Наблюдателей.
- Что ты пыталась сделать?
Полагаю, мои зрачки были похожи на серые суповые тарелки, но она вряд
ли заметила это. Как говорят люди, все было "олл райт": кровотечение уже
почти прекратилось, и спасители Шэрон как следует вычистили рану.
- Шэрон, Шэрон, что...
- Я хотела, чтобы они перестали. Вы заставите их остановиться?
- Конечно, именно это я и сделаю. Все нормально, Шэрон.
Она слегка расслабилась, вздохнула и вытерла нос, сердито и уверенно.
- Откровенно говоря, Бен, вы всегда появляетесь, когда вы нужны,
откровенно говоря.
- Все в порядке, Шэрон. Я заставлю их остановиться.
Женщины взяли меня в оборот. Одна из них поинтересовалась, чем я
думал, когда позволил своей дочке в такое время бегать по улицам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39