Многие же были того мнения, что взорвалась церковь Апостолов, ибо всякому известно, что там под каменной плитой наирскими мастерами зарыта тысяча пудов динамита... А известный ресторатор Бочка Николай, тот, что по Лорис-Меликовской улице содержит общедоступный духан, говорил своему соседу, гробовщику Еноку, что, видимо, началась война, а они не знали об этом,— люди-де они простые — откуда могли знать. Но вскоре выяснилось, что эти предположения ошибочны. «Кабы так!» — сам себя мальчишески опровергая, говорит до сих пор т. Вародян. По-нашему же, хорошо, что всего этого .не было, а взорвался — представляете вы себе? — мост Вардана. Собственно, не самый мост, а тот загадочный домик, о котором мы упоминали несколько выше. В домике взорвалось три пуда динамита!.. На следующий же день войска и полицейские из-под обломков извлекли четыре обуглившихся трупа, скорее, остатки трупов. То были: известный всем Карабахец Никол — учитель, Маргар из Муша — содержатель кофейни, Рус
Абраам — агент тайной полиции и варжапет Каро — тот самый, о котором т. Вародян обычно говорил с благоговением: «товарищ Каро». Вот почему, дорогой читатель, Товарищество считается центром, и притом «сверх-центром». И какое же еще, кроме положительного, значение может иметь то обстоятельство, что влияние динамита, взорвавшегося в домике, косвенным образом отразилось на спине т. Вародяна в виде рисунка, сотканного из синих линий?
В другом, не имеющем в глазах т. Вародяна значения «центре печали» (как называет т. Вародян пятиэтажное здание) имела место героическая борьба, неукротимый бунт, с одной стороны (читай — со стороны т. Вародяна) ; насилие, кошмар, желтое рабство — с другой (со стороны русских). Как раскаленный позор, сыпались на спину т. Вародяна удары шомпола, и он, встав, вышел из «центра печали» закалившийся, очистившийся, словно отточенный клинок кинжала, и устремился бунтарский дух его ввысь, как победитель... Вот что было!..
Но одного не может доселе забыть и простить себе т. Вародян — это того, что там, в «центре печали», или же, как называет с благоговением народ, в темном месте, сам т. Вародян, как перед поркой так и в особенности во время порки,— представляете вы себе? — раскаялся по-детски и сказал, что его участие в этой глупой истории было совершенно случайным. И что же он сделал в конце-то концов? Написал т. Каро наивное письмецо и попросил у него «Логику толпы» — вот и все. Письмецо-то было найдено в кармане Каро, а т. Вародян должен пострадать,— что за абсурд! «Неосторожность глупого революционера»,— подумал т. Вародян в час испытания. И он долго еще не прощал себе этот овечий страх, эту позорную слабость, которая может лечь черным пятном на неподкупную совесть всякого подлинного революционера, Слава богу, что об этом, по крайней мере, никто ничего не знает. Тов. Вародян дал себе слово смыть когда-нибудь это черное пятно со своей совести делом, достойным подлинного революционера,— но мы уж слишком растянули историю совести т. Вародяна. Вернемся к городу.
Кроме пятиэтажного здания — этого так или иначе всемогущего центра,— в городе имеется целый ряд разбросанных там и сям более или менее заметных и незаметных центров: больница, городской клуб, мужская гимназия, женская гимназия, две приходские школы. Мы забыли отметить присутствие мирового судьи, тюрьму, публичный дом, за что настоятельно просим быть снисходительным к нам. Казармы и публичный дом не относятся к городу: они находятся по ту сторону железной дороги, у кладбища, так что эти два «учреждения» по вполне понятным обстоятельствам оставляются нами без внимания. Впрочем, городская больница тоже находится почти вне города: это низенький одноэтажный домик, ютящийся на окраине города на углу грязной и узенькой улицы. Больница такая же грязная и сырая, как и улица. Врач больницы, Сергей Каспарыч, не раз собирался перевести больницу в город, но всегда случалось так, что осуществлению этого его человеколюбивого намерения препятствовало какое-нибудь важное обстоятельство: либо он сам болел, либо жена уездного начальника, а в последний раз, когда здание было уже готово и были даже начаты переговоры как с хозяином дома, так и с пятиэтажным центром,— откуда ни возьмись, обрушилось на голову врача для него совершенно неожиданным, а для горожан вполне «ожиданным» образом невероятное несчастье: красивая, как Леда, молоденькая жена врача совершила самоубийство... в клозете. Голая, совершенно голая, как говорится, в костюме Адама (Евы) вошла она в клозет и покончила с собой — не револьвером или же, как принято в подобных случаях, при помощи какого-нибудь яда, а... поразительное, непостижимое дело! — разобрала пол клозета и бросила себя... понимаете — куда? После этого ужасного, отвратительного, безобразного, непостижимого и буквально сатанинского несчастья врач навсегда отказался от своих человеколюбивых намерений и начал в клубе, где до несчастья для времяпрепровождения и успокоения нервов играл лишь в преферанс, после несчастья играть и баккара, макао или же местную игру — цхра, чем в значительной мере мог успокоить свои довольно-таки сильно расшатанные нервы. И когда после этого кучер врача, в меру вознаграждавшийся больницей, стал с приглашавших врача на дом пациентов брать «за езду» по полтиннику, то никто из горожан не посмел сердиться на кучера. И не к чему было сердиться: уж слишком велико было несчастье, разразившееся над врачом.
Но надобно заметить, что не одно только это изменение произошло тогда в делах врача, а случилось и то, что отправлявший доселе в больнице обязанности простого сторожа Аршак из Битлиса получил в той же больнице должность ответственного, или, как говорят, дежурного фельдшера, чем была создана для него возможность оказывать во всякое время медицинскую помощь всем, нуждающимся в услугах врача. Обстоятельство, без которого в былые дни очень и очень много неимущих больных днями ожидали осмотра, валяясь у стен больницы, тщетно рассчитывая на помощь и участие. Нет худа без добра,— гласит народная мудрость, и этот случай лишний раз подтвердил нерушимую истинность этой вековой мудрости. Особенно же не следует забывать и того, что, решившись на этот человеколюбивый поступок, то есть на назначение Аршака из Битлиса фельдшером, врач в сущности ёе иге подтвердил существовавшее с давних пор. Дело в том, что битлисец Аршак давно занимался медицинской практикой и даже пользовался значительной популярностью не в одних лишь отсталых районах города, куда довольно-таки часто совершал свои рейсы Аршак из Битлиса, или же, как величали его крестьяне,— «дохтур Аршак». Ежегодно, в понедельник третьей недели великого поста можно было видеть Аршака из Битлиса на деревенской двухколесной телеге, совершавшего рейсы по ближайшим деревням, откуда он возвращался всегда во вторник на страстной, на той же двухколесной телеге, но уже нагруженной маслом, сыром, яйцами и несколькими беленькими ягнятами. Довольно приличная часть их отправлялась в дом врача как пасхальное «дарение» от облагодетельствованного слуги, так что врач имел все моральные и юридические основания для совершения этого человеколюбивого поступка. Удостоив по заслугам самого последнего своего служащего, он тем самым
освободил свои слабые плечи от незначительной части чрезвычайно трудных и ответственных обязанностей городского врача, дабы предоставить освободившуюся часть плеч тяжести вышеупомянутого семейного несчастья, для несения которого поистине были необходимы более или менее облегчающие средства. Говорят, что в деле изыскания этих средств огромную моральную помощь оказал врачу, Сергею Каспарычу, его давнишний приятель и партнер по карточной игре, мировой судья города, Осеп Нариманов, тот самый, что является другом упомянутого уже в начале рассказа самого уважаемого в городе богача генерала Алеша, по словам которого Осеп Нариманов — «душа-человек, настоящий душка»...
Его присутствие находится на самой большой — Александровской улице. Оно имеет жестяную вывеску, на которой написано по-русски — «Мировой судья». Тут сидит Осеп Нариманов. Рядом с присутствием в трехэтажном доме помещается реальное училище; за два дома от него — женская гимназия, а за три дома от гимназии величаво высится дом-дворец, принадлежащий уже достаточно вам известному генералу Алешу. Генерал Алеш, самый богатый человек в городе, получивший, не будучи ни генералом, ни даже военным, это почетное прозвище благодаря занимаемому им в городе положению и большому влиянию. А чтобы дать более или менее приблизительное представление о положении, им в городе занимаемом, достаточно сказать, что у него останавливается губернатор всякий раз, когда посещает город,— нот кто таков генерал Алеш! Мировой судья Осеп Нариманов, который живет в нижнем этаже дома-дворца генерала Алеша, любит рассказывать в клубе в его, генерала Алеша, присутствии, как губернатор, войдя впервые в дом генерала Алеша, изволил высказать мнение, что с таким вкусом обставленная квартира сделала бы честь даже Петербургу, да, именно Петербургу... И, рассказывая об этом, мировой судья Осеп Нариманов причмокивает губами, а присутствующий при этом генерал Алеш от восторга моргает глазами и смотрит на пол: словно от скромности хочет провалиться сквозь землю. «Душа-человек — этот Осеп Нариманов!» — думает он.
И на самом деле, мировой судья, как русские говорят, душка, настоящий душка. Несмотря на то что родился в Астраханином — представьте себе — до того сжился с этим наирским городом, точно был из него родом. Вот причина того, что он многие дела, как-то: споры, домашние дрязги, семейные неурядицы и тому подобные незначительные тяжбы — любит сглаживать не как государственный чиновник, а, так сказать, семейным образом, или же, вернее, по-отечески, за что вполне резонно пользуется уважением всех горожан. Со стороны же живущих в окрестностях крестьян это уважение выражается в виде приносимых с глубоким благоговением даров — десятка яиц, десяти-двенадцати фунтов неснятого сыра или же порою, в особенности если дело рассматривается накануне пасхальных праздников, двух-трех ягнят или же козликов. Он не любит затягивать дела; отвращение питает к служебной волоките. Не такой человек Осеп Нариманов и не хочет быть таким. Будь у него возможность и если бы позволяло физическое здоровье — с большим удовольствием бросил бы он и город, и службу мирового судьи и переселился в какую-нибудь деревню, дабы заняться земледелием. Осеп Нариманов очень любит земледелие, в особенности же живительные продукты этого божественного занятия, и о земельном вопросе любит высказать довольно-таки либеральные суждения. Любопытный человек Осеп Нариманов, только нужно его понять!
Рядом с присутствием мирового судьи, как было сказано, помещается реальное училище, а дальше за два дома — женская гимназия. Необходимо заметить, что эта часть города представляет собой настоящий «воспитательный центр». Здания обеих школ принадлежат известному уже нам генералу Алешу, и каждое утро, когда он вместе с мировым судьей, Осепом Наримановым, проходит мимо школ, инспектор реального училища Арам Антонович Раздувальный (так называют инспектора школы Арама Антоныча шалуны-школьники по причине непомерно большой величины его живота) приветствует сверху, из окон директорской: «Мое глубокое почтение Алешу Никитичу! Осепу Карпычу тоже!» Питомцы школы много раз слышали это любезное приветствие своего сурового инспектора по адресу вышеназванных лиц, и, быть может, это и служит отчасти причиной тому, что они, воспитанники школы, с особым уважением относятся к генералу Алешу и Осепу Нариманову. Говорю я «отчасти», так как для уважения упомянутых почтенных граждан у великовозрастных воспитанников реального училища имелись и другие, вполне веские причины. Так, когда на пасху или на рождество в училищном зале устраиваются ученические вечера — кто восседает в первых креслах, рядом с уездным начальником? Генерал Алеш и Осеп Нариманов. Или же, когда после раздачи сахарных бабочек и разноцветных конфет, висевших на светящихся ветках елки, ученики расходятся по домам и на ужин остаются одни лишь гости и учителя — кто обычно отсутствует, встает из-за стола и, шушукаясь, расхаживает по темным классам? Жена инспектора Ольга Васильевна — Желтокудрая Тыква (как называют ее ученики) и Осеп Нариманов. А затем Алеш Никитич: то под руку с учительницей женской гимназии Душкой Варей, то обнявши за талию Цыпленка — жену преподавателя математики, Барсега Абгарыча. Все это видел своими собственными глазами ученик пятого класса Варданян Сергуш и рассказывал своим товарищам со всеми подробностями. Спустя неделю после подобных происшествий обычно на стенах клозетов реального училища и женской гимназии появляются довольно-таки любопытные писания в форме стишков и прозы, которые слишком быстро распространяются из уст в уста и не только в стенах упомянутых школ, но и под семейной кровлей домов, очень и очень далеко отстоящих от этих стен, а иной раз даже в кофейне Телефона Сето.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Абраам — агент тайной полиции и варжапет Каро — тот самый, о котором т. Вародян обычно говорил с благоговением: «товарищ Каро». Вот почему, дорогой читатель, Товарищество считается центром, и притом «сверх-центром». И какое же еще, кроме положительного, значение может иметь то обстоятельство, что влияние динамита, взорвавшегося в домике, косвенным образом отразилось на спине т. Вародяна в виде рисунка, сотканного из синих линий?
В другом, не имеющем в глазах т. Вародяна значения «центре печали» (как называет т. Вародян пятиэтажное здание) имела место героическая борьба, неукротимый бунт, с одной стороны (читай — со стороны т. Вародяна) ; насилие, кошмар, желтое рабство — с другой (со стороны русских). Как раскаленный позор, сыпались на спину т. Вародяна удары шомпола, и он, встав, вышел из «центра печали» закалившийся, очистившийся, словно отточенный клинок кинжала, и устремился бунтарский дух его ввысь, как победитель... Вот что было!..
Но одного не может доселе забыть и простить себе т. Вародян — это того, что там, в «центре печали», или же, как называет с благоговением народ, в темном месте, сам т. Вародян, как перед поркой так и в особенности во время порки,— представляете вы себе? — раскаялся по-детски и сказал, что его участие в этой глупой истории было совершенно случайным. И что же он сделал в конце-то концов? Написал т. Каро наивное письмецо и попросил у него «Логику толпы» — вот и все. Письмецо-то было найдено в кармане Каро, а т. Вародян должен пострадать,— что за абсурд! «Неосторожность глупого революционера»,— подумал т. Вародян в час испытания. И он долго еще не прощал себе этот овечий страх, эту позорную слабость, которая может лечь черным пятном на неподкупную совесть всякого подлинного революционера, Слава богу, что об этом, по крайней мере, никто ничего не знает. Тов. Вародян дал себе слово смыть когда-нибудь это черное пятно со своей совести делом, достойным подлинного революционера,— но мы уж слишком растянули историю совести т. Вародяна. Вернемся к городу.
Кроме пятиэтажного здания — этого так или иначе всемогущего центра,— в городе имеется целый ряд разбросанных там и сям более или менее заметных и незаметных центров: больница, городской клуб, мужская гимназия, женская гимназия, две приходские школы. Мы забыли отметить присутствие мирового судьи, тюрьму, публичный дом, за что настоятельно просим быть снисходительным к нам. Казармы и публичный дом не относятся к городу: они находятся по ту сторону железной дороги, у кладбища, так что эти два «учреждения» по вполне понятным обстоятельствам оставляются нами без внимания. Впрочем, городская больница тоже находится почти вне города: это низенький одноэтажный домик, ютящийся на окраине города на углу грязной и узенькой улицы. Больница такая же грязная и сырая, как и улица. Врач больницы, Сергей Каспарыч, не раз собирался перевести больницу в город, но всегда случалось так, что осуществлению этого его человеколюбивого намерения препятствовало какое-нибудь важное обстоятельство: либо он сам болел, либо жена уездного начальника, а в последний раз, когда здание было уже готово и были даже начаты переговоры как с хозяином дома, так и с пятиэтажным центром,— откуда ни возьмись, обрушилось на голову врача для него совершенно неожиданным, а для горожан вполне «ожиданным» образом невероятное несчастье: красивая, как Леда, молоденькая жена врача совершила самоубийство... в клозете. Голая, совершенно голая, как говорится, в костюме Адама (Евы) вошла она в клозет и покончила с собой — не револьвером или же, как принято в подобных случаях, при помощи какого-нибудь яда, а... поразительное, непостижимое дело! — разобрала пол клозета и бросила себя... понимаете — куда? После этого ужасного, отвратительного, безобразного, непостижимого и буквально сатанинского несчастья врач навсегда отказался от своих человеколюбивых намерений и начал в клубе, где до несчастья для времяпрепровождения и успокоения нервов играл лишь в преферанс, после несчастья играть и баккара, макао или же местную игру — цхра, чем в значительной мере мог успокоить свои довольно-таки сильно расшатанные нервы. И когда после этого кучер врача, в меру вознаграждавшийся больницей, стал с приглашавших врача на дом пациентов брать «за езду» по полтиннику, то никто из горожан не посмел сердиться на кучера. И не к чему было сердиться: уж слишком велико было несчастье, разразившееся над врачом.
Но надобно заметить, что не одно только это изменение произошло тогда в делах врача, а случилось и то, что отправлявший доселе в больнице обязанности простого сторожа Аршак из Битлиса получил в той же больнице должность ответственного, или, как говорят, дежурного фельдшера, чем была создана для него возможность оказывать во всякое время медицинскую помощь всем, нуждающимся в услугах врача. Обстоятельство, без которого в былые дни очень и очень много неимущих больных днями ожидали осмотра, валяясь у стен больницы, тщетно рассчитывая на помощь и участие. Нет худа без добра,— гласит народная мудрость, и этот случай лишний раз подтвердил нерушимую истинность этой вековой мудрости. Особенно же не следует забывать и того, что, решившись на этот человеколюбивый поступок, то есть на назначение Аршака из Битлиса фельдшером, врач в сущности ёе иге подтвердил существовавшее с давних пор. Дело в том, что битлисец Аршак давно занимался медицинской практикой и даже пользовался значительной популярностью не в одних лишь отсталых районах города, куда довольно-таки часто совершал свои рейсы Аршак из Битлиса, или же, как величали его крестьяне,— «дохтур Аршак». Ежегодно, в понедельник третьей недели великого поста можно было видеть Аршака из Битлиса на деревенской двухколесной телеге, совершавшего рейсы по ближайшим деревням, откуда он возвращался всегда во вторник на страстной, на той же двухколесной телеге, но уже нагруженной маслом, сыром, яйцами и несколькими беленькими ягнятами. Довольно приличная часть их отправлялась в дом врача как пасхальное «дарение» от облагодетельствованного слуги, так что врач имел все моральные и юридические основания для совершения этого человеколюбивого поступка. Удостоив по заслугам самого последнего своего служащего, он тем самым
освободил свои слабые плечи от незначительной части чрезвычайно трудных и ответственных обязанностей городского врача, дабы предоставить освободившуюся часть плеч тяжести вышеупомянутого семейного несчастья, для несения которого поистине были необходимы более или менее облегчающие средства. Говорят, что в деле изыскания этих средств огромную моральную помощь оказал врачу, Сергею Каспарычу, его давнишний приятель и партнер по карточной игре, мировой судья города, Осеп Нариманов, тот самый, что является другом упомянутого уже в начале рассказа самого уважаемого в городе богача генерала Алеша, по словам которого Осеп Нариманов — «душа-человек, настоящий душка»...
Его присутствие находится на самой большой — Александровской улице. Оно имеет жестяную вывеску, на которой написано по-русски — «Мировой судья». Тут сидит Осеп Нариманов. Рядом с присутствием в трехэтажном доме помещается реальное училище; за два дома от него — женская гимназия, а за три дома от гимназии величаво высится дом-дворец, принадлежащий уже достаточно вам известному генералу Алешу. Генерал Алеш, самый богатый человек в городе, получивший, не будучи ни генералом, ни даже военным, это почетное прозвище благодаря занимаемому им в городе положению и большому влиянию. А чтобы дать более или менее приблизительное представление о положении, им в городе занимаемом, достаточно сказать, что у него останавливается губернатор всякий раз, когда посещает город,— нот кто таков генерал Алеш! Мировой судья Осеп Нариманов, который живет в нижнем этаже дома-дворца генерала Алеша, любит рассказывать в клубе в его, генерала Алеша, присутствии, как губернатор, войдя впервые в дом генерала Алеша, изволил высказать мнение, что с таким вкусом обставленная квартира сделала бы честь даже Петербургу, да, именно Петербургу... И, рассказывая об этом, мировой судья Осеп Нариманов причмокивает губами, а присутствующий при этом генерал Алеш от восторга моргает глазами и смотрит на пол: словно от скромности хочет провалиться сквозь землю. «Душа-человек — этот Осеп Нариманов!» — думает он.
И на самом деле, мировой судья, как русские говорят, душка, настоящий душка. Несмотря на то что родился в Астраханином — представьте себе — до того сжился с этим наирским городом, точно был из него родом. Вот причина того, что он многие дела, как-то: споры, домашние дрязги, семейные неурядицы и тому подобные незначительные тяжбы — любит сглаживать не как государственный чиновник, а, так сказать, семейным образом, или же, вернее, по-отечески, за что вполне резонно пользуется уважением всех горожан. Со стороны же живущих в окрестностях крестьян это уважение выражается в виде приносимых с глубоким благоговением даров — десятка яиц, десяти-двенадцати фунтов неснятого сыра или же порою, в особенности если дело рассматривается накануне пасхальных праздников, двух-трех ягнят или же козликов. Он не любит затягивать дела; отвращение питает к служебной волоките. Не такой человек Осеп Нариманов и не хочет быть таким. Будь у него возможность и если бы позволяло физическое здоровье — с большим удовольствием бросил бы он и город, и службу мирового судьи и переселился в какую-нибудь деревню, дабы заняться земледелием. Осеп Нариманов очень любит земледелие, в особенности же живительные продукты этого божественного занятия, и о земельном вопросе любит высказать довольно-таки либеральные суждения. Любопытный человек Осеп Нариманов, только нужно его понять!
Рядом с присутствием мирового судьи, как было сказано, помещается реальное училище, а дальше за два дома — женская гимназия. Необходимо заметить, что эта часть города представляет собой настоящий «воспитательный центр». Здания обеих школ принадлежат известному уже нам генералу Алешу, и каждое утро, когда он вместе с мировым судьей, Осепом Наримановым, проходит мимо школ, инспектор реального училища Арам Антонович Раздувальный (так называют инспектора школы Арама Антоныча шалуны-школьники по причине непомерно большой величины его живота) приветствует сверху, из окон директорской: «Мое глубокое почтение Алешу Никитичу! Осепу Карпычу тоже!» Питомцы школы много раз слышали это любезное приветствие своего сурового инспектора по адресу вышеназванных лиц, и, быть может, это и служит отчасти причиной тому, что они, воспитанники школы, с особым уважением относятся к генералу Алешу и Осепу Нариманову. Говорю я «отчасти», так как для уважения упомянутых почтенных граждан у великовозрастных воспитанников реального училища имелись и другие, вполне веские причины. Так, когда на пасху или на рождество в училищном зале устраиваются ученические вечера — кто восседает в первых креслах, рядом с уездным начальником? Генерал Алеш и Осеп Нариманов. Или же, когда после раздачи сахарных бабочек и разноцветных конфет, висевших на светящихся ветках елки, ученики расходятся по домам и на ужин остаются одни лишь гости и учителя — кто обычно отсутствует, встает из-за стола и, шушукаясь, расхаживает по темным классам? Жена инспектора Ольга Васильевна — Желтокудрая Тыква (как называют ее ученики) и Осеп Нариманов. А затем Алеш Никитич: то под руку с учительницей женской гимназии Душкой Варей, то обнявши за талию Цыпленка — жену преподавателя математики, Барсега Абгарыча. Все это видел своими собственными глазами ученик пятого класса Варданян Сергуш и рассказывал своим товарищам со всеми подробностями. Спустя неделю после подобных происшествий обычно на стенах клозетов реального училища и женской гимназии появляются довольно-таки любопытные писания в форме стишков и прозы, которые слишком быстро распространяются из уст в уста и не только в стенах упомянутых школ, но и под семейной кровлей домов, очень и очень далеко отстоящих от этих стен, а иной раз даже в кофейне Телефона Сето.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25