Но куда вы пойдете? Ходят слухи, что союзники высадились на севере. И продвигаются в глубь полуострова от Реджо. Добавьте к этому итальянские и немецкие части. Едва ли вам удастся далеко уйти. Вы не говорите на калабрийском диалекте. Вам снова придется прятаться… и где вы добудете еду?
Нероне печально улыбнулся, и от улыбки лицо его сразу помолодело:
– Но другого пути нет. Я же не могу оставаться здесь.
– А почему нет? – спросила Нина Сандуцци. – Здесь и дом, и постель, и еда. Конечно, условия не шикарные, но все лучше, чем умереть в канаве от чьей-то пули.
Мужчины переглянулись. Поколебавшись, Мейер кивнул:
– Возможно, она права. Кроме того… Если ситуация изменится, вы, возможно, сможете нам помочь.
Незнакомец покачал головой:
– Мне кажется, вы ошибаетесь, доктор.
Мейер нахмурился.
– Вы, похоже, меня не поняли. Я слышал, как вы говорили во сне. Вы же не итальянец.
Теперь изумилась Нина:
– Что значит, «не итальянец»?
– Я – англичанин, – признал Нероне. – А теперь давайте забудем об этом.
– Англичанин! – глаза Нины Сандуцци широко раскрылись.
– Забудем об этом! – прикрикнул на нее Мейер.
– Уже забыли. – Она улыбнулась и продолжила: – Раз ты остаешься здесь, почему бы тебе не начать работать… Чего вы так удивились? Полдюжины парней уже работают. Они тоже удрали с войны. Двое – местные, а остальные пришли Бог знает откуда. Мужчин у нас не хватает, а до зимы надо успеть многое сделать, поэтому на них смотрят сквозь пальцы. Если появляется кто-то из начальства, они прячутся, но в основном работают в открытую… – Нина рассмеялась. – И им не надо беспокоиться о постели на ночь. Я могу договориться, чтобы ты работал у Энцо Гоццоли. Он у нас десятник. Потерял двух сыновей на войне и ненавидит фашистов. Когда тебе станет лучше, я поговорю с ним… Если, конечно, ты хочешь…
– Я подумаю, – ответил Джакомо Нероне. – Я вам очень благодарен, но должен подумать.
Он откинулся на подушку, закрыл глаза и через несколько секунд уже крепко спал.
Нина налила Мейеру еще одну чашку вина, и доктор пил наблюдая, как она склоняется над кроватью, поправляет покрывало, смотрит на спящего гостя.
Когда женщина вернулась к столу, Мейер поднялся, обнял ее, попытался поцеловать. Она мягко отстранилась:
– Нет, дорогой доктор. Не сейчас.
– Я хочу тебя, Нина!
– Нет, дорогой, ты ошибаешься, – спокойно ответила она. – Если б ты меня хотел, то взял бы давным-давно, и я с радостью уступила бы тебе. Сейчас лето, тебе одиноко, и мы провели вместе несколько вечеров. Но я – не для тебя, и ты это знаешь… Потом ты возненавидел бы меня. Знает Бог, я хочу мужчину. Но он нужен мне весь, без остатка.
Мейер отвернулся, подхватил саквояж. Махнул рукой в сторону кровати.
– Может, ты его получила? – процедил он.
– Может, и получила, – Нина прошла к двери, открыла ее, а как только доктор переступил порог, захлопнула и задвинула засов.
– Вот так все началось? – спросил Мередит.
– Вот так, – Мейер потянулся к кувшину с вином. – Через три недели Нероне поправился и начал работать у Энцо Гоццоли. По вечерам он возвращался в дом Нины, они стали любовниками.
– И вы больше ничего о нем не узнали, кроме того, что он – англичанин?
– Нет, – Мейер выпил вина. – Но вариантов было немного. Он мог быть либо сбежавшим военнопленным, либо английским агентом, посланным для связи с партизанами, либо дезертиром.
– И какой вариант показался вам предпочтительным?
– Я перебрал все три, пытаясь определить, какому более всего соответствует наш гость. Сбежавший военнопленный? Да. За исключением того, что он не выказывал ни малейшего желания присоединиться к своей части. Агент? Подходило и это. Нероне хорошо говорил. Чувствовалось, что это образованный человек. Смуглая кожа и черные волосы позволяли ему сойти за итальянца. Но, когда я намеками предложил ему связаться с партизанами, он отказался.
– Объяснил, почему?
– Нет. Отказался вежливо, но решительно.
– Значит, дезертир?
Мейер задумчиво потер подбородок:
– Более всего он подпадал под эту категорию. Но дезертиры всего боятся. Страх написан у них на лице. Они живут в уверенности, что придет день, когда их обязательно поймают. Ничего этого я не заметил в Нероне. Едва он поправился после ранения, как стал ходить, говорить и смеяться, словно свободный человек.
– Он был офицером?
– Я, во всяком случае, так думал. Образованный, я это уже говорил. Привычный к принятию решений, умеющий доводить дело до конца. Но при нем не было никакого удостоверения личности. Немцы или итальянцы расстреляли бы Нероне, если б поймали, как шпиона. Когда я сказал ему об этом, он рассмеялся и ответил, что Джакомо Нероне – стопроцентный итальянец, который не видит смысла в войне… Еще вина, монсеньор?
Мередит рассеянно кивнул, и Мейер наполнил его чашку.
– Как вы оценили его характер в этот первый период? – после короткой паузы спросил Мередит.
– Частично я уже рассказал, – ответил Мейер. – Мужество, добродушие, умение доводить дело до конца. Остальное? Не знаю… Я ревновал его, знаете ли.
– Из-за Нины Сандуцци?
– Не только. Я долгие годы жил среди этих людей, лечил их. Но так и не смог сблизиться с ними. Нероне уже через неделю чувствовал себя как дома. Мужчины ему верили. Женщины любили его. Он мог заставить их смеяться лишь поведя черными бровями. Они пересказывали ему все сплетни, учили его местному диалекту, угощали вином. Я же оставался посторонним – евреем из Рима.
– Мне понятны ваши чувства, – кивнул Мередит. – Всю жизнь я был в таком же положении. Только никого не лечил.
Альдо Мейер вопросительно глянул на него, но священник смотрел на темное вино, налитое в чашку. И доктор продолжил:
– Более всего меня раздражала его привычка принимать все ва должное и не задумываться о будущем. Казалось, креме настоящего для Нероне ничего не существует. Наверное, тогда это было естественно. Он отвоевался. Его все устраивало Мне же хотелось перемен, и я просто рвался в бой.
– Значит, вы враждовали друг с другом?
Мейер покачал головой:
– Вовсе нет. Когда я не видел его, то относился к нему с не «приязнью. При случайных же встречах, а позднее, когда Нероне заглядывал ко мне по вечерам, чтобы поговорить или взять книжку, он очаровывал меня. В нем чувствовалось внутреннее спокойствие… мягкость. То же состояние души, что вы видите сейчас в Нине Сандуцци.
– О чем вы говорили?
– Обо всем, кроме Нероне. Он сразу уводил разговор в сторону, если речь заходила о его прошлом, но очень интересовался деревенской жизнью, местными обычаями, отношениями людей. Словно старался забыть, что касалось его самого, слиться с окружающим.
– Он заботился о крестьянах?
– Поначалу, нет. Нероне просто считал себя одним из них. Но не строил никаких планов в отличие от меня. Не стремился улучшить их условия существования.
– В каких отношениях находился он с Ниной Сандуцци?
Мейер сухо улыбнулся и всплеснул руками:
– Они были счастливы! Это читалось на их лицах. Больше я ничего не знаю. Об остальном вам придется спросить у Нины.
Мередит кивнул:
– Извините меня за настойчивость, доктор. Но вы должны понимать, что это моя работа.
– Я понимаю. И не уклоняюсь от ответов. Просто говорю лишь то, что знаю из первых рук.
– Пожалуйста, продолжайте.
– Следующий период начался в конце октября… в середине осени. Нероне попросил меня осмотреть Нину. Она была беременна, на третьем месяце.
– Как он отреагировал на это известие?
– Обрадовался. И она тоже. Я же ревновал как никогда. Этот счастливчик явился ниоткуда и добился всего, что ускользало от меня: расположения людей, любви, продолжения рода.
– Однако он не выразил желания жениться на Нине?
– Нет.
– А она хотела, чтобы он женился?
– Я спросил их об этом. Не потому, что меня тревожило появление на свет незаконнорожденного ребенка: в деревнях, где катастрофически не хватало мужчин, это было делом обычным. Мне хотелось лучше понять сущность Нероне.
– И что он ответил?
– Ничего. Ответила Нина. Сказала: «Время свадебных колоколов, доктор, придет, когда мы будем уверены, что пора».
– А Нероне?
Мейер посмотрел на свои руки, лежащие на столе. Помолчал.
– Я хорошо помню, что произошло потом. Когда я уже подумал, что раскусил Нероне, представил его этакой перелетной птичкой, которая только и ждет, чтобы удрать, он вновь удивил меня.
– Как же?
– Сказал, словно ни с того ни с сего: «Нас ждёт тяжелая зима, доктор, И нам надо начинать готовиться к ней».
В прежние времена, до того, как мужчин забрали в армию, как началась и пошла наперекосяк война, когда еще существовала сильная власть, зимой жилось не сладко, но все-таки терпимо.
В каждом доме хранился запас угля, вино, оливковое масло в больших зеленых бутылках. С потолка свешивались связки лука, в углу лежали кукурузные початки, картофель был надежно укрыт соломой. Продавались сыр, салями, копченая свинина, чечевица. У мельников было зерно, чтобы смолоть на продажу муку. Еды хватало, пусть многим приходилось выкладывать за нее последний грош. Пока снегом не заваливало перевалы, между деревнями велась меновая торговля, а еще, после завершения полевых работ, власти платили, хоть и немного, за расчистку дорог, которые посыпались песком и гравием.
Жизнь, конечно, не баловала крестьян, но они верили, что доживут до той поры, когда зажурчит первый ручеек, подует с юга теплый ветер, зазеленеет молоденькая травка.
Теперь же мужчин не было, урожаи упали, а львиную долю выращенного забирали на нужды фронта. Меновая торговля сошла на нет: кому захочется запрягать осла в телегу и ехать на ярмарку, если на дороге могли встретиться и бандиты, и дезертиры, и патрули? Лучше оставаться дома и подъедать собственные запасы. Кроме того, из разбитых частей по одному возвращались солдаты, разочарованные и голодные. И они тоже требовали еды.
Государственной власти больше не существовало. Те из чиновников, что сохранили чувство ответственности, оставались на местах, ожидая, что жалованье все-таки прибудет, а если нет – надеялись на благодарность крестьян, которым они помогали ранее. Мерзавцы же удирали, присоединяясь к еще сражавшимся армейским соединениям, или продавали себя и свои знания о местности немцам, продвигавшимся на юг, чтобы остановить союзников.
И в Джимелли деи Монти, ежась от порывов северного ветра и первых дождевых шквалов, говорили: «Нас ждет тяжелая зима».
Джакомо Нероне повторил эту фразу, но добавил еще от себя:
– Вы, доктор, и я – единственные, кто пользуется хоть каким-то влиянием. Нам придется взять руководство на себя.
У Мейера даже отвисла челюсть:
– О боже, о чем вы говорите? Вы – в бегах! Я – политический ссыльный. Как только мы высунем шею, они тут же опустят топор.
– Кто они, доктор? – улыбнулся Нероне.
– Власти. Полиция. Карабинеры. Мэр Джимелло Маджоре.
Нероне откинул голову и громко расхохотался:
– Мой дорогой доктор! Эти ребята сейчас так перепуганы, что думают лишь о спасении собственной шкуры. Уже несколько недель мы не видели ни одного из них. Кроме того, это наше дело. И мы справимся с ним сами.
– Справимся с чем?
– Проблема самая простая: как прожить ближайшие три месяца. Мы должны позаботиться о том, чтобы на зиму всем хватало еды и топлива. Нам нужно создать запас медикаментов и попытаться добыть одеяла. Придется собрать все продовольствие на едином складе и выдавать равные рационы…
– Вы – сумасшедший! – воскликнул Мейер. – Вы не понимаете этих людей. Они прижимисты и в лучшее время, а уж в голод у них не выпросишь прошлогоднего снега. Да они перегрызут соседу горло, но не поделятся с ним корочкой хлеба. Они не видят никого, кроме своей семьи. Остальные могут умирать от голода в канаве.
– Тогда мы поможем им сделать следующий шаг в историческом развитии, – спокойно ответил Нероне. – Мы превратим их в племя.
– Вам это не удастся.
– Я уже начал.
– Черта с два!
– Десять семей согласились отдать на общий склад четверть своих продовольственных запасов. Сейчас они постараются уговорить хотя бы одного соседа. А потом мы с вами пройдемся по деревне и попытаемся вразумить тех, кто будет упорствовать.
– Не понимаю, как вам это удалось.
Джакомо Нероне улыбнулся:
– Я поговорил с ними. Объяснил, что придут новые заготовительные отряды: итальянцы, немцы, союзники. Грядут суровые времена, неизбежны обыски домов в поисках припасов. Поэтому сейчас, пока относительно спокойно, надежнее создать общий склад, а его местонахождение держать в секрете. Я сказал им, что мы с Ниной первыми вносим свою долю, что мы сформируем комитет, который будет распоряжаться продовольствием. Вы, я и еще три человека. Двое мужчин и женщина. Разумеется, пришлось их убеждать, но в конце концов все они согласились со мной.
– Я прожил здесь столько лет, – Мейер помрачнел, – но не мог добиться от них ничего подобного.
– Конечно, за все это придется заплатить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Нероне печально улыбнулся, и от улыбки лицо его сразу помолодело:
– Но другого пути нет. Я же не могу оставаться здесь.
– А почему нет? – спросила Нина Сандуцци. – Здесь и дом, и постель, и еда. Конечно, условия не шикарные, но все лучше, чем умереть в канаве от чьей-то пули.
Мужчины переглянулись. Поколебавшись, Мейер кивнул:
– Возможно, она права. Кроме того… Если ситуация изменится, вы, возможно, сможете нам помочь.
Незнакомец покачал головой:
– Мне кажется, вы ошибаетесь, доктор.
Мейер нахмурился.
– Вы, похоже, меня не поняли. Я слышал, как вы говорили во сне. Вы же не итальянец.
Теперь изумилась Нина:
– Что значит, «не итальянец»?
– Я – англичанин, – признал Нероне. – А теперь давайте забудем об этом.
– Англичанин! – глаза Нины Сандуцци широко раскрылись.
– Забудем об этом! – прикрикнул на нее Мейер.
– Уже забыли. – Она улыбнулась и продолжила: – Раз ты остаешься здесь, почему бы тебе не начать работать… Чего вы так удивились? Полдюжины парней уже работают. Они тоже удрали с войны. Двое – местные, а остальные пришли Бог знает откуда. Мужчин у нас не хватает, а до зимы надо успеть многое сделать, поэтому на них смотрят сквозь пальцы. Если появляется кто-то из начальства, они прячутся, но в основном работают в открытую… – Нина рассмеялась. – И им не надо беспокоиться о постели на ночь. Я могу договориться, чтобы ты работал у Энцо Гоццоли. Он у нас десятник. Потерял двух сыновей на войне и ненавидит фашистов. Когда тебе станет лучше, я поговорю с ним… Если, конечно, ты хочешь…
– Я подумаю, – ответил Джакомо Нероне. – Я вам очень благодарен, но должен подумать.
Он откинулся на подушку, закрыл глаза и через несколько секунд уже крепко спал.
Нина налила Мейеру еще одну чашку вина, и доктор пил наблюдая, как она склоняется над кроватью, поправляет покрывало, смотрит на спящего гостя.
Когда женщина вернулась к столу, Мейер поднялся, обнял ее, попытался поцеловать. Она мягко отстранилась:
– Нет, дорогой доктор. Не сейчас.
– Я хочу тебя, Нина!
– Нет, дорогой, ты ошибаешься, – спокойно ответила она. – Если б ты меня хотел, то взял бы давным-давно, и я с радостью уступила бы тебе. Сейчас лето, тебе одиноко, и мы провели вместе несколько вечеров. Но я – не для тебя, и ты это знаешь… Потом ты возненавидел бы меня. Знает Бог, я хочу мужчину. Но он нужен мне весь, без остатка.
Мейер отвернулся, подхватил саквояж. Махнул рукой в сторону кровати.
– Может, ты его получила? – процедил он.
– Может, и получила, – Нина прошла к двери, открыла ее, а как только доктор переступил порог, захлопнула и задвинула засов.
– Вот так все началось? – спросил Мередит.
– Вот так, – Мейер потянулся к кувшину с вином. – Через три недели Нероне поправился и начал работать у Энцо Гоццоли. По вечерам он возвращался в дом Нины, они стали любовниками.
– И вы больше ничего о нем не узнали, кроме того, что он – англичанин?
– Нет, – Мейер выпил вина. – Но вариантов было немного. Он мог быть либо сбежавшим военнопленным, либо английским агентом, посланным для связи с партизанами, либо дезертиром.
– И какой вариант показался вам предпочтительным?
– Я перебрал все три, пытаясь определить, какому более всего соответствует наш гость. Сбежавший военнопленный? Да. За исключением того, что он не выказывал ни малейшего желания присоединиться к своей части. Агент? Подходило и это. Нероне хорошо говорил. Чувствовалось, что это образованный человек. Смуглая кожа и черные волосы позволяли ему сойти за итальянца. Но, когда я намеками предложил ему связаться с партизанами, он отказался.
– Объяснил, почему?
– Нет. Отказался вежливо, но решительно.
– Значит, дезертир?
Мейер задумчиво потер подбородок:
– Более всего он подпадал под эту категорию. Но дезертиры всего боятся. Страх написан у них на лице. Они живут в уверенности, что придет день, когда их обязательно поймают. Ничего этого я не заметил в Нероне. Едва он поправился после ранения, как стал ходить, говорить и смеяться, словно свободный человек.
– Он был офицером?
– Я, во всяком случае, так думал. Образованный, я это уже говорил. Привычный к принятию решений, умеющий доводить дело до конца. Но при нем не было никакого удостоверения личности. Немцы или итальянцы расстреляли бы Нероне, если б поймали, как шпиона. Когда я сказал ему об этом, он рассмеялся и ответил, что Джакомо Нероне – стопроцентный итальянец, который не видит смысла в войне… Еще вина, монсеньор?
Мередит рассеянно кивнул, и Мейер наполнил его чашку.
– Как вы оценили его характер в этот первый период? – после короткой паузы спросил Мередит.
– Частично я уже рассказал, – ответил Мейер. – Мужество, добродушие, умение доводить дело до конца. Остальное? Не знаю… Я ревновал его, знаете ли.
– Из-за Нины Сандуцци?
– Не только. Я долгие годы жил среди этих людей, лечил их. Но так и не смог сблизиться с ними. Нероне уже через неделю чувствовал себя как дома. Мужчины ему верили. Женщины любили его. Он мог заставить их смеяться лишь поведя черными бровями. Они пересказывали ему все сплетни, учили его местному диалекту, угощали вином. Я же оставался посторонним – евреем из Рима.
– Мне понятны ваши чувства, – кивнул Мередит. – Всю жизнь я был в таком же положении. Только никого не лечил.
Альдо Мейер вопросительно глянул на него, но священник смотрел на темное вино, налитое в чашку. И доктор продолжил:
– Более всего меня раздражала его привычка принимать все ва должное и не задумываться о будущем. Казалось, креме настоящего для Нероне ничего не существует. Наверное, тогда это было естественно. Он отвоевался. Его все устраивало Мне же хотелось перемен, и я просто рвался в бой.
– Значит, вы враждовали друг с другом?
Мейер покачал головой:
– Вовсе нет. Когда я не видел его, то относился к нему с не «приязнью. При случайных же встречах, а позднее, когда Нероне заглядывал ко мне по вечерам, чтобы поговорить или взять книжку, он очаровывал меня. В нем чувствовалось внутреннее спокойствие… мягкость. То же состояние души, что вы видите сейчас в Нине Сандуцци.
– О чем вы говорили?
– Обо всем, кроме Нероне. Он сразу уводил разговор в сторону, если речь заходила о его прошлом, но очень интересовался деревенской жизнью, местными обычаями, отношениями людей. Словно старался забыть, что касалось его самого, слиться с окружающим.
– Он заботился о крестьянах?
– Поначалу, нет. Нероне просто считал себя одним из них. Но не строил никаких планов в отличие от меня. Не стремился улучшить их условия существования.
– В каких отношениях находился он с Ниной Сандуцци?
Мейер сухо улыбнулся и всплеснул руками:
– Они были счастливы! Это читалось на их лицах. Больше я ничего не знаю. Об остальном вам придется спросить у Нины.
Мередит кивнул:
– Извините меня за настойчивость, доктор. Но вы должны понимать, что это моя работа.
– Я понимаю. И не уклоняюсь от ответов. Просто говорю лишь то, что знаю из первых рук.
– Пожалуйста, продолжайте.
– Следующий период начался в конце октября… в середине осени. Нероне попросил меня осмотреть Нину. Она была беременна, на третьем месяце.
– Как он отреагировал на это известие?
– Обрадовался. И она тоже. Я же ревновал как никогда. Этот счастливчик явился ниоткуда и добился всего, что ускользало от меня: расположения людей, любви, продолжения рода.
– Однако он не выразил желания жениться на Нине?
– Нет.
– А она хотела, чтобы он женился?
– Я спросил их об этом. Не потому, что меня тревожило появление на свет незаконнорожденного ребенка: в деревнях, где катастрофически не хватало мужчин, это было делом обычным. Мне хотелось лучше понять сущность Нероне.
– И что он ответил?
– Ничего. Ответила Нина. Сказала: «Время свадебных колоколов, доктор, придет, когда мы будем уверены, что пора».
– А Нероне?
Мейер посмотрел на свои руки, лежащие на столе. Помолчал.
– Я хорошо помню, что произошло потом. Когда я уже подумал, что раскусил Нероне, представил его этакой перелетной птичкой, которая только и ждет, чтобы удрать, он вновь удивил меня.
– Как же?
– Сказал, словно ни с того ни с сего: «Нас ждёт тяжелая зима, доктор, И нам надо начинать готовиться к ней».
В прежние времена, до того, как мужчин забрали в армию, как началась и пошла наперекосяк война, когда еще существовала сильная власть, зимой жилось не сладко, но все-таки терпимо.
В каждом доме хранился запас угля, вино, оливковое масло в больших зеленых бутылках. С потолка свешивались связки лука, в углу лежали кукурузные початки, картофель был надежно укрыт соломой. Продавались сыр, салями, копченая свинина, чечевица. У мельников было зерно, чтобы смолоть на продажу муку. Еды хватало, пусть многим приходилось выкладывать за нее последний грош. Пока снегом не заваливало перевалы, между деревнями велась меновая торговля, а еще, после завершения полевых работ, власти платили, хоть и немного, за расчистку дорог, которые посыпались песком и гравием.
Жизнь, конечно, не баловала крестьян, но они верили, что доживут до той поры, когда зажурчит первый ручеек, подует с юга теплый ветер, зазеленеет молоденькая травка.
Теперь же мужчин не было, урожаи упали, а львиную долю выращенного забирали на нужды фронта. Меновая торговля сошла на нет: кому захочется запрягать осла в телегу и ехать на ярмарку, если на дороге могли встретиться и бандиты, и дезертиры, и патрули? Лучше оставаться дома и подъедать собственные запасы. Кроме того, из разбитых частей по одному возвращались солдаты, разочарованные и голодные. И они тоже требовали еды.
Государственной власти больше не существовало. Те из чиновников, что сохранили чувство ответственности, оставались на местах, ожидая, что жалованье все-таки прибудет, а если нет – надеялись на благодарность крестьян, которым они помогали ранее. Мерзавцы же удирали, присоединяясь к еще сражавшимся армейским соединениям, или продавали себя и свои знания о местности немцам, продвигавшимся на юг, чтобы остановить союзников.
И в Джимелли деи Монти, ежась от порывов северного ветра и первых дождевых шквалов, говорили: «Нас ждет тяжелая зима».
Джакомо Нероне повторил эту фразу, но добавил еще от себя:
– Вы, доктор, и я – единственные, кто пользуется хоть каким-то влиянием. Нам придется взять руководство на себя.
У Мейера даже отвисла челюсть:
– О боже, о чем вы говорите? Вы – в бегах! Я – политический ссыльный. Как только мы высунем шею, они тут же опустят топор.
– Кто они, доктор? – улыбнулся Нероне.
– Власти. Полиция. Карабинеры. Мэр Джимелло Маджоре.
Нероне откинул голову и громко расхохотался:
– Мой дорогой доктор! Эти ребята сейчас так перепуганы, что думают лишь о спасении собственной шкуры. Уже несколько недель мы не видели ни одного из них. Кроме того, это наше дело. И мы справимся с ним сами.
– Справимся с чем?
– Проблема самая простая: как прожить ближайшие три месяца. Мы должны позаботиться о том, чтобы на зиму всем хватало еды и топлива. Нам нужно создать запас медикаментов и попытаться добыть одеяла. Придется собрать все продовольствие на едином складе и выдавать равные рационы…
– Вы – сумасшедший! – воскликнул Мейер. – Вы не понимаете этих людей. Они прижимисты и в лучшее время, а уж в голод у них не выпросишь прошлогоднего снега. Да они перегрызут соседу горло, но не поделятся с ним корочкой хлеба. Они не видят никого, кроме своей семьи. Остальные могут умирать от голода в канаве.
– Тогда мы поможем им сделать следующий шаг в историческом развитии, – спокойно ответил Нероне. – Мы превратим их в племя.
– Вам это не удастся.
– Я уже начал.
– Черта с два!
– Десять семей согласились отдать на общий склад четверть своих продовольственных запасов. Сейчас они постараются уговорить хотя бы одного соседа. А потом мы с вами пройдемся по деревне и попытаемся вразумить тех, кто будет упорствовать.
– Не понимаю, как вам это удалось.
Джакомо Нероне улыбнулся:
– Я поговорил с ними. Объяснил, что придут новые заготовительные отряды: итальянцы, немцы, союзники. Грядут суровые времена, неизбежны обыски домов в поисках припасов. Поэтому сейчас, пока относительно спокойно, надежнее создать общий склад, а его местонахождение держать в секрете. Я сказал им, что мы с Ниной первыми вносим свою долю, что мы сформируем комитет, который будет распоряжаться продовольствием. Вы, я и еще три человека. Двое мужчин и женщина. Разумеется, пришлось их убеждать, но в конце концов все они согласились со мной.
– Я прожил здесь столько лет, – Мейер помрачнел, – но не мог добиться от них ничего подобного.
– Конечно, за все это придется заплатить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38