Мередит огорчился. Он вообще не любил болтливых стариков в сутане, и перспектива длительного общения с одним из них не сулила особой радости. Но тут же вспомнил проповедь Аурелио, епископа Валенты, и ему сразу стало стыдно. Поэтому он подошел к старику, дружески улыбнулся:
– Его светлость, епископ Валенты, шлет вам наилучшие пожелания и выражает надежду, что я не буду для вас слишком большой обузой. Но, боюсь, что по многим вопросам мне придется консультироваться с вами.
Отец Ансельмо отхлебнул хереса, покачал головой и проворчал:
– Его светлость шлет наилучшие пожелания! Как мило! Я для него – назойливый комар, и он хотел бы избавиться от меня. Но епископ не может сделать этого без судебного процесса. Другого-то пути нет. Мы оба отлично понимаем друг друга.
Как многие интеллигентные люди, Мередит не умел противостоять наглости других, не мог сам резко осадить наглеца.
– Я – гость, так что ваши взаимоотношения меня не касаются, – ответил он, стараясь загасить вспыхнувший было костер. – Я думаю, они не помешают нам поладить друг с другом.
И повернулся к Анне-Луизе де Санктис, которая увлекла его в другой конец гостиной.
Альдо Мейер не упустил из виду эту короткую стычку и отнес ее исход в актив Мередита. Хорошо воспитанный человек, благоразумный, рассудительный. И, скорее всего, с добрым сердцем.
Заметил стычку и Николас Блэк, улыбнулся графине, которая в ответ чуть изогнула бровь, как бы говоря: все идет по плану. А в силу того, что их интересы совпадала он даже забыл о ненависти к ней, решив оказывать Анне-Луизе всяческое содействие. И пока Мередит о чем-то беседовал с хозяйкой, а отец Ансельмо поглядывал на них, не забывая прикладываться к хересу, художник подошел к Мейеру.
– Ну, дорогой доктор, что вы думаете о нашем адвокате дьявола?
– Мне его жаль. Смерть уже отметила его. Должно быть, его и сейчас мучают боли.
По телу художника непроизвольно пробежала дрожь, будто перед ним открылся зев могилы.
– Давайте не говорить о смерти за обеденным столом, мой дорогой друг. Я вот думаю совсем о другом. Какой у него метод работы? Мягкий, вкрадчивый или?…
Вопрос повис в воздухе, но Мейер не поддержал художника:
– А какое нам до этого дело, вам и мне?
– Действительно, какое? – подозрительно быстро согласился художник и замолчал.
А Мейер потягивал херес и наблюдал за лицом Мередита, беседующего с графиней. Отметил прозрачность кожи, глубокие морщины возле уголков рта, утомленные глаза, которым редко удавалось закрыться во сне. Мужчины по-разному реагируют на боль и страх. Этот, похоже, храбро переносил и то и другое, но с приближением смерти все могло перемениться.
Несколько минут спустя раскрылись двери столовой, и гостей пригласили на обед. Графиня заняла место во главе стола Мередит – по ее правую руку, Мейер – по левую. Отец Ансельмо и Николас Блэк оказались напротив друг друга. Прежде чем они сели, Анна-Луиза повернулась к Мередиту:
– Вы прочитаете нам молитву, монсеньор?
Художник, опустив голову, слушал латинские слова и посмеивался про себя. Ну и актриса эта женщина! Ничего не упустит! Так увлекли его мысли о графине, что он даже перекрестился после молитвы, а потом пять минут все поглядывал на Мередита, гадая, заметил ли тот невольное движение его руки. Убежденного атеиста священник оставил бы на милость Господа. Но колеблющемуся католику поспешил бы на помощь, что могло помешать осуществлению его планов относительно Паоло Сандуцци.
Словно подслушав его мысли, графиня заговорила о мальчике:
– А что с Паоло, доктор? – спросила она Мейера. – Он будет работать у меня?
– Думаю, что да, – осторожно ответил тот. – Его мать собиралась завтра зайти к вам.
– Вот и хорошо, – графиня повернулась к Мередиту. – Возможно, вас это заинтересует, монсеньор. Паоло Сандуцци, как вы уже догадались, сын Джакомо Нероне. Его крестили фамилией матери. Мы с доктором решили, что ему пора начинать работать. Я предложила ему место помощника садовника.
– Дельная мысль, – чуть улыбнулся Мередит. – А на что живет его мать?
– Она работает у меня, – подал голос доктор.
– О!..
– Какая она была красавица! – отец Ансельмо говорил, набив рот рыбой. – Сейчас-то она располнела. А я помню, как она принимала первое причастие. Очаровательное создание!
Он запил рыбу глотком вина и вытер рот скомканной салфеткой. Но его ни о чем не спросили и священник вновь склонился над тарелкой. Мередит повернулся к Мейеру:
– Как я понимаю, вы знали Джакомо Нероне, доктор?
– Да, я его знал, – откровенно ответил Мейер. – Собственно, я был первым, кто увидел его, после Нины Сандуцци. Она позвала меня, чтобы я вынул пулю из его плеча.
– Должно быть, она доверяла вам, доктор, – ввернул Николас Блэк.
Мейер пожал плечами:
– Ас чего бы и нет? Я был политический ссыльный. И не сотрудничал с местными властями.
Художник улыбнулся, предвкушая следующий вопрос, но Мередит спутал ему карты:
– Вам, наверное, известно, доктор, что при рассмотрении дела о приобщении к лику блаженных принимаются показания некатоликов, при условии, что они даны добровольно. Я хотел бы поговорить с вами об этом в любое, удобное вам время.
– Когда вам будет угодно, монсеньор, – ответил Мейер.
И с облегчением подумал, что проницательности Мередиту не занимать. Так что графине едва ли удастся приручить его.
Анна-Луиза де Санктис прервала затянувшееся молчание:
– Вам может помочь и отец Ансельмо, монсеньор. В деревне он знает всех и вся. И был знаком с Нероне, не так ли, отец?
Ансельмо положил вилку на стол, вновь промыл рот вином. Язык его уже начал заплетаться:
– Я никогда не был о нем высокого мнения. Он во все вмешивался. Кто-то мог и подумать, что он сам священник. Бывало, стучал ко мне в дверь, если у кого-то болел живот. Хотел, чтобы я немедленно шел причащать его. Однажды ночью из-за него меня чуть не застрелили немцы. После этого я не выходил из дому с наступлением комендантского часа.
– Я забыл, – кивнул Мередит. – Ну, разумеется, здесь же были немцы. Они, должно быть, доставляли немало хлопот.
– Они захватили виллу, – пояснила графиня. – Практически посадили меня под арест. Это было ужасно. Я никогда так не боялась, как в те дни.
Николас Блэк промакнул тонкие губы, улыбаясь за салфеткой. Перед его мысленным взором возникла графиня, прогуливающая по саду под руки с победителем, светловолосым капитаном, предающаяся с ним любовным утехам за задернутым пологом большой кровати, в то время, как крестьяне в окрестных деревнях умирали от голода. Домашний арест? Похоже, графиня ошиблась с термином. Немного терпения, и он узнает всю историю Анны-Луизы де Санктис.
Тем временем Блейз Мередит продолжал:
– Из свидетельских показаний следует, что Джакомо Нероне вел переговоры с оккупационными войсками от имени крестьян. Что вы можете об этом сказать?
– Я думаю, это преувеличение. В основном переговоры велись через меня. Когда отношения ухудшались, слуги говорили мне об этом, а я шла к командиру гарнизона… Отношения v нас были сугубо деловые. Обычно он соглашался с моими просьбами. Нероне, возможно, преувеличивал свое влияние на немцев, чтобы не потерять уважения крестьян.
Слуги начали убирать грязные тарелки. Мередит не спешил задать следующий вопрос, поэтому Николас Блэк счел возможным заполнить паузу:
– Кто-нибудь знает наверняка, кто этот человек и откуда он пришел?
Анна-Луиза давала указания слугам. Мейер промолчал. Отец Ансельмо осушал очередной бокал вина. Так что отвечать пришлось Мередиту:
– Его личность не установлена. Поначалу его принимали за итальянца. Потом, похоже, у многих создалось впечатление, что он – дезертир из армии союзников, англичанин или канадец.
– Интересно, – насупился художник. – На итальянском фронте было несколько тысяч дезертиров.
– Да, необходимо учитывать и эту возможность, – кивнул Мередит. Я думаю, мне удастся узнать что-то более определенное.
– Если он – дезертир, то не может быть святым, не так ли?
– Почему же? – изумился Мередит.
Художник картинно всплеснул руками:
– Я, конечно, не теолог, но каждый солдат принимает присягу! Нарушение клятвы – грех, не так ли?
– Для неверующего у вас чисто христианская логика, – добродушно ответил Мередит.
За столом засмеялись, Блэк покраснел:
– Это логичное заключение.
– Несомненно. Но могут возникнуть особые условия. Человек не может совершать грех, прикрываясь данной им клятвой. Если присяга потребовала от него чего-то греховного, он был обязан нарушить ее.
– Как вы будете устанавливать подлинность тех или иных сведений? И мотивы?
– Мы должны полагаться на показания людей, лично знавших его. Суд установит их подлинность, – Мередит улыбнулся. – Это длительный процесс.
– В этом-то и беда римлян, – внезапно заговорил отец Ансельмо. – Вы не видите очевидного, даже если вам все подсовывают под нос, – он едва шевелил языком, выпив слишком много вина. – Послушав вас, можно подумать, что никто ничего не знает. Как бы не так. Мы все знаем, кем он был. Я знаю. Доктор знает. Гра…
– Он пьян, – прервала священника Анна-Луиза. – Извините, монсеньор, но его надо немедленно отправить домой.
– Он – старик, – добавил Мейер. – У него больная печень, и ему требуется совсем немного вина, чтобы опьянеть. Я отведу его домой.
Старик оглядел стол, ловя уходящую мысль. Но попытка не удалась, его седая голова упала на грудь.
– Пьетро вам поможет, – бросила графиня.
– Я тоже, – добавил Николас Блэк.
Мередит отодвинул стул и встал.
– Он, как и я, священник. Я отведу его домой, вместе с доктором.
– Возьмите мою машину, – предложила Анна-Луиза де Санктис.
– Ему лучше пройтись, – возразил Альдо Мейер, – Свежий воздух отрезвит его. Идти недалеко. Помогите мне, монсеньор.
Вдвоем они подхватили священника под руки, подняли на ноги и вывели из дома на посыпанную гравием подъездную дорожку.
Николас Блэк и графиня остались за столом. Первым подал голос художник:
– Тонкая работа, дорогая, очень тонкая, не так ли?
– Идите к черту! – И графиня выпорхнула из-за стола, предоставив ему право улыбаться самому себе.
Когда они шли по дороге, а отец Ансельмо бессильно висел на плечах провожатых, Мередит с изумлением отметил, что старик почти ничего не весит. В гостиной и за обеденным столом тот скорее производил впечатление человека грузного. Теперь же было видно, какой он хрупкий, тощий, за исключением толстого живота.
Отвращение к пьяному священнику, которое поначалу испытывал Мередит, скоро сменилось состраданием. Так вот что случается с людьми, открывшими ужас жизни. Вот в кого превращаются они, когда возраст подтачивает тело и душа сгибается под тяжестью времени и воспоминаний. Кто мог любить такую развалину? Кого волновало, жив он или умер, какая судьба в вечности уготована его душе, да и осталась ли вообще душа после стольких бесцельно растраченных лет? Похоже, Мейера волновало… Этот семит с подмоченной репутацией, должен понимать, что происходит с мужчиной, когда отказывает печень и подводит простата, когда из-за артрита трудно держать ложку в руке. Мередит с тревогой подумал, что в этом мире возможна более суровая смерть, более мучительный путь к господу Богу, чем его собственный.
Он все еще размышлял над этим, когда они подошли к дому священника. Осторожно привалили отца Ансельмо к стене, и Мейер громко постучал в дверь. Несколько секунд спустя послышались шаркающие шаги, на пороге появилась толстая старуха в бесформенной черной ночной сорочке, с засаленным ночным колпаком на спутанных волосах. Сонно уставилась она на них:
– В чем дело? Поспать не дадут. Если вам нужен священник, его нет. Oн…
– Он пьян, – прервал ее Мейер. – Мы привели его домой. Его надо уложить в постель, Роза.
Она сердито фыркнула:
– Я знала, что такое и будет! Я предупреждала. Ну почему они не оставят его в покое? Поздно ему общаться с господами. Он же старик – большой ребенок, который не знает, как обслужить себя. – Она взяла Ансельмо за руку и попыталась увести в дом. – Пошли, сумасшедший ты мой. Роза уложит тебя в кровать и присмотрит за то…
Тут ноги старика подогнулись, и он не упал лишь потому, что Мейер успел поддержать его.
– Помогите, монсеньор, – обратился он к Мередиту. – Придется нам уложить его в постель.
Они подняли отца Ансельмо за ноги и плечи, внесли в дом по скрипучей лестнице – на второй этаж. Роза со свечой в руке шла впереди, показывая дорогу. Пахло плесенью, гнилью, как в мышиной норе. В спальне стояла большая кровать, застеленная грязными покрывалами. На одной половине до их прихода, видимо, спала Роза, вторая оставалась нетронутой. Старика поднесли к кровати и уложили на нее. Мейер начал расстегивать ворот* ник, но старуха оттеснила его:
– Оставь! Ради Бога, оставь! Сегодня ты и так принес немало вреда. Я присмотрю за ним. Мне не впервой.
После короткого колебания доктор пожал плечами и вышел из комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Его светлость, епископ Валенты, шлет вам наилучшие пожелания и выражает надежду, что я не буду для вас слишком большой обузой. Но, боюсь, что по многим вопросам мне придется консультироваться с вами.
Отец Ансельмо отхлебнул хереса, покачал головой и проворчал:
– Его светлость шлет наилучшие пожелания! Как мило! Я для него – назойливый комар, и он хотел бы избавиться от меня. Но епископ не может сделать этого без судебного процесса. Другого-то пути нет. Мы оба отлично понимаем друг друга.
Как многие интеллигентные люди, Мередит не умел противостоять наглости других, не мог сам резко осадить наглеца.
– Я – гость, так что ваши взаимоотношения меня не касаются, – ответил он, стараясь загасить вспыхнувший было костер. – Я думаю, они не помешают нам поладить друг с другом.
И повернулся к Анне-Луизе де Санктис, которая увлекла его в другой конец гостиной.
Альдо Мейер не упустил из виду эту короткую стычку и отнес ее исход в актив Мередита. Хорошо воспитанный человек, благоразумный, рассудительный. И, скорее всего, с добрым сердцем.
Заметил стычку и Николас Блэк, улыбнулся графине, которая в ответ чуть изогнула бровь, как бы говоря: все идет по плану. А в силу того, что их интересы совпадала он даже забыл о ненависти к ней, решив оказывать Анне-Луизе всяческое содействие. И пока Мередит о чем-то беседовал с хозяйкой, а отец Ансельмо поглядывал на них, не забывая прикладываться к хересу, художник подошел к Мейеру.
– Ну, дорогой доктор, что вы думаете о нашем адвокате дьявола?
– Мне его жаль. Смерть уже отметила его. Должно быть, его и сейчас мучают боли.
По телу художника непроизвольно пробежала дрожь, будто перед ним открылся зев могилы.
– Давайте не говорить о смерти за обеденным столом, мой дорогой друг. Я вот думаю совсем о другом. Какой у него метод работы? Мягкий, вкрадчивый или?…
Вопрос повис в воздухе, но Мейер не поддержал художника:
– А какое нам до этого дело, вам и мне?
– Действительно, какое? – подозрительно быстро согласился художник и замолчал.
А Мейер потягивал херес и наблюдал за лицом Мередита, беседующего с графиней. Отметил прозрачность кожи, глубокие морщины возле уголков рта, утомленные глаза, которым редко удавалось закрыться во сне. Мужчины по-разному реагируют на боль и страх. Этот, похоже, храбро переносил и то и другое, но с приближением смерти все могло перемениться.
Несколько минут спустя раскрылись двери столовой, и гостей пригласили на обед. Графиня заняла место во главе стола Мередит – по ее правую руку, Мейер – по левую. Отец Ансельмо и Николас Блэк оказались напротив друг друга. Прежде чем они сели, Анна-Луиза повернулась к Мередиту:
– Вы прочитаете нам молитву, монсеньор?
Художник, опустив голову, слушал латинские слова и посмеивался про себя. Ну и актриса эта женщина! Ничего не упустит! Так увлекли его мысли о графине, что он даже перекрестился после молитвы, а потом пять минут все поглядывал на Мередита, гадая, заметил ли тот невольное движение его руки. Убежденного атеиста священник оставил бы на милость Господа. Но колеблющемуся католику поспешил бы на помощь, что могло помешать осуществлению его планов относительно Паоло Сандуцци.
Словно подслушав его мысли, графиня заговорила о мальчике:
– А что с Паоло, доктор? – спросила она Мейера. – Он будет работать у меня?
– Думаю, что да, – осторожно ответил тот. – Его мать собиралась завтра зайти к вам.
– Вот и хорошо, – графиня повернулась к Мередиту. – Возможно, вас это заинтересует, монсеньор. Паоло Сандуцци, как вы уже догадались, сын Джакомо Нероне. Его крестили фамилией матери. Мы с доктором решили, что ему пора начинать работать. Я предложила ему место помощника садовника.
– Дельная мысль, – чуть улыбнулся Мередит. – А на что живет его мать?
– Она работает у меня, – подал голос доктор.
– О!..
– Какая она была красавица! – отец Ансельмо говорил, набив рот рыбой. – Сейчас-то она располнела. А я помню, как она принимала первое причастие. Очаровательное создание!
Он запил рыбу глотком вина и вытер рот скомканной салфеткой. Но его ни о чем не спросили и священник вновь склонился над тарелкой. Мередит повернулся к Мейеру:
– Как я понимаю, вы знали Джакомо Нероне, доктор?
– Да, я его знал, – откровенно ответил Мейер. – Собственно, я был первым, кто увидел его, после Нины Сандуцци. Она позвала меня, чтобы я вынул пулю из его плеча.
– Должно быть, она доверяла вам, доктор, – ввернул Николас Блэк.
Мейер пожал плечами:
– Ас чего бы и нет? Я был политический ссыльный. И не сотрудничал с местными властями.
Художник улыбнулся, предвкушая следующий вопрос, но Мередит спутал ему карты:
– Вам, наверное, известно, доктор, что при рассмотрении дела о приобщении к лику блаженных принимаются показания некатоликов, при условии, что они даны добровольно. Я хотел бы поговорить с вами об этом в любое, удобное вам время.
– Когда вам будет угодно, монсеньор, – ответил Мейер.
И с облегчением подумал, что проницательности Мередиту не занимать. Так что графине едва ли удастся приручить его.
Анна-Луиза де Санктис прервала затянувшееся молчание:
– Вам может помочь и отец Ансельмо, монсеньор. В деревне он знает всех и вся. И был знаком с Нероне, не так ли, отец?
Ансельмо положил вилку на стол, вновь промыл рот вином. Язык его уже начал заплетаться:
– Я никогда не был о нем высокого мнения. Он во все вмешивался. Кто-то мог и подумать, что он сам священник. Бывало, стучал ко мне в дверь, если у кого-то болел живот. Хотел, чтобы я немедленно шел причащать его. Однажды ночью из-за него меня чуть не застрелили немцы. После этого я не выходил из дому с наступлением комендантского часа.
– Я забыл, – кивнул Мередит. – Ну, разумеется, здесь же были немцы. Они, должно быть, доставляли немало хлопот.
– Они захватили виллу, – пояснила графиня. – Практически посадили меня под арест. Это было ужасно. Я никогда так не боялась, как в те дни.
Николас Блэк промакнул тонкие губы, улыбаясь за салфеткой. Перед его мысленным взором возникла графиня, прогуливающая по саду под руки с победителем, светловолосым капитаном, предающаяся с ним любовным утехам за задернутым пологом большой кровати, в то время, как крестьяне в окрестных деревнях умирали от голода. Домашний арест? Похоже, графиня ошиблась с термином. Немного терпения, и он узнает всю историю Анны-Луизы де Санктис.
Тем временем Блейз Мередит продолжал:
– Из свидетельских показаний следует, что Джакомо Нероне вел переговоры с оккупационными войсками от имени крестьян. Что вы можете об этом сказать?
– Я думаю, это преувеличение. В основном переговоры велись через меня. Когда отношения ухудшались, слуги говорили мне об этом, а я шла к командиру гарнизона… Отношения v нас были сугубо деловые. Обычно он соглашался с моими просьбами. Нероне, возможно, преувеличивал свое влияние на немцев, чтобы не потерять уважения крестьян.
Слуги начали убирать грязные тарелки. Мередит не спешил задать следующий вопрос, поэтому Николас Блэк счел возможным заполнить паузу:
– Кто-нибудь знает наверняка, кто этот человек и откуда он пришел?
Анна-Луиза давала указания слугам. Мейер промолчал. Отец Ансельмо осушал очередной бокал вина. Так что отвечать пришлось Мередиту:
– Его личность не установлена. Поначалу его принимали за итальянца. Потом, похоже, у многих создалось впечатление, что он – дезертир из армии союзников, англичанин или канадец.
– Интересно, – насупился художник. – На итальянском фронте было несколько тысяч дезертиров.
– Да, необходимо учитывать и эту возможность, – кивнул Мередит. Я думаю, мне удастся узнать что-то более определенное.
– Если он – дезертир, то не может быть святым, не так ли?
– Почему же? – изумился Мередит.
Художник картинно всплеснул руками:
– Я, конечно, не теолог, но каждый солдат принимает присягу! Нарушение клятвы – грех, не так ли?
– Для неверующего у вас чисто христианская логика, – добродушно ответил Мередит.
За столом засмеялись, Блэк покраснел:
– Это логичное заключение.
– Несомненно. Но могут возникнуть особые условия. Человек не может совершать грех, прикрываясь данной им клятвой. Если присяга потребовала от него чего-то греховного, он был обязан нарушить ее.
– Как вы будете устанавливать подлинность тех или иных сведений? И мотивы?
– Мы должны полагаться на показания людей, лично знавших его. Суд установит их подлинность, – Мередит улыбнулся. – Это длительный процесс.
– В этом-то и беда римлян, – внезапно заговорил отец Ансельмо. – Вы не видите очевидного, даже если вам все подсовывают под нос, – он едва шевелил языком, выпив слишком много вина. – Послушав вас, можно подумать, что никто ничего не знает. Как бы не так. Мы все знаем, кем он был. Я знаю. Доктор знает. Гра…
– Он пьян, – прервала священника Анна-Луиза. – Извините, монсеньор, но его надо немедленно отправить домой.
– Он – старик, – добавил Мейер. – У него больная печень, и ему требуется совсем немного вина, чтобы опьянеть. Я отведу его домой.
Старик оглядел стол, ловя уходящую мысль. Но попытка не удалась, его седая голова упала на грудь.
– Пьетро вам поможет, – бросила графиня.
– Я тоже, – добавил Николас Блэк.
Мередит отодвинул стул и встал.
– Он, как и я, священник. Я отведу его домой, вместе с доктором.
– Возьмите мою машину, – предложила Анна-Луиза де Санктис.
– Ему лучше пройтись, – возразил Альдо Мейер, – Свежий воздух отрезвит его. Идти недалеко. Помогите мне, монсеньор.
Вдвоем они подхватили священника под руки, подняли на ноги и вывели из дома на посыпанную гравием подъездную дорожку.
Николас Блэк и графиня остались за столом. Первым подал голос художник:
– Тонкая работа, дорогая, очень тонкая, не так ли?
– Идите к черту! – И графиня выпорхнула из-за стола, предоставив ему право улыбаться самому себе.
Когда они шли по дороге, а отец Ансельмо бессильно висел на плечах провожатых, Мередит с изумлением отметил, что старик почти ничего не весит. В гостиной и за обеденным столом тот скорее производил впечатление человека грузного. Теперь же было видно, какой он хрупкий, тощий, за исключением толстого живота.
Отвращение к пьяному священнику, которое поначалу испытывал Мередит, скоро сменилось состраданием. Так вот что случается с людьми, открывшими ужас жизни. Вот в кого превращаются они, когда возраст подтачивает тело и душа сгибается под тяжестью времени и воспоминаний. Кто мог любить такую развалину? Кого волновало, жив он или умер, какая судьба в вечности уготована его душе, да и осталась ли вообще душа после стольких бесцельно растраченных лет? Похоже, Мейера волновало… Этот семит с подмоченной репутацией, должен понимать, что происходит с мужчиной, когда отказывает печень и подводит простата, когда из-за артрита трудно держать ложку в руке. Мередит с тревогой подумал, что в этом мире возможна более суровая смерть, более мучительный путь к господу Богу, чем его собственный.
Он все еще размышлял над этим, когда они подошли к дому священника. Осторожно привалили отца Ансельмо к стене, и Мейер громко постучал в дверь. Несколько секунд спустя послышались шаркающие шаги, на пороге появилась толстая старуха в бесформенной черной ночной сорочке, с засаленным ночным колпаком на спутанных волосах. Сонно уставилась она на них:
– В чем дело? Поспать не дадут. Если вам нужен священник, его нет. Oн…
– Он пьян, – прервал ее Мейер. – Мы привели его домой. Его надо уложить в постель, Роза.
Она сердито фыркнула:
– Я знала, что такое и будет! Я предупреждала. Ну почему они не оставят его в покое? Поздно ему общаться с господами. Он же старик – большой ребенок, который не знает, как обслужить себя. – Она взяла Ансельмо за руку и попыталась увести в дом. – Пошли, сумасшедший ты мой. Роза уложит тебя в кровать и присмотрит за то…
Тут ноги старика подогнулись, и он не упал лишь потому, что Мейер успел поддержать его.
– Помогите, монсеньор, – обратился он к Мередиту. – Придется нам уложить его в постель.
Они подняли отца Ансельмо за ноги и плечи, внесли в дом по скрипучей лестнице – на второй этаж. Роза со свечой в руке шла впереди, показывая дорогу. Пахло плесенью, гнилью, как в мышиной норе. В спальне стояла большая кровать, застеленная грязными покрывалами. На одной половине до их прихода, видимо, спала Роза, вторая оставалась нетронутой. Старика поднесли к кровати и уложили на нее. Мейер начал расстегивать ворот* ник, но старуха оттеснила его:
– Оставь! Ради Бога, оставь! Сегодня ты и так принес немало вреда. Я присмотрю за ним. Мне не впервой.
После короткого колебания доктор пожал плечами и вышел из комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38