Двадцать лет. Рыжий. Конопатый. Зеленовато-карие глаза с солнечными искорками. Тощий и мосластый, длинный и нескладный, но движения неожиданно сильные, точные и гибкие.
«Двадцать один год назад я три месяца прожил в России. У меня было множество женщин и на Срединной, и на Технической стороне. И скромные замужние дамы, и весёлые податливые холостячки. День рождения у него пятого сентября. Сроки совпадают. Слав может быть моим сыном. Должен быть моим сыном».
* * *
В учебном павильоне Слав работал с цифровой камерой. Начинающая фотомоделька позировала. Жерар глянул на это безобразие и вздохнул.
— Сотри всю дрянь, что ты понаснимал, и давай заново.
Моделька надула прелестные губки.
— Мсье Дюбуа, сколько можно?
— Сколько нужно, — отрезал Дюбуа. — Если не нравится — ищи другую студию.
— Мсье Дюбуа, — сказал Слав, — я здесь электрик, а не ученик фотографа. В пятом павильоне опять розетка сгорела.
— Найдётся кому чинить и без тебя. Стёр? Начинай.
— Зарплату вы мне платите не за съёмки.
— Теперь за съёмки. Ты сам попробовать согласился, так что не спорь.
— Третий день пробую и толку ноль.
— Быстро только тараканы плодятся. Учись.
Слав послушно защёлкал, губы непроизвольно дёрнулись — почувствовал, что опять сработал плохо. Губы у мальчика выразительные невероятно, малейшее движение выдаёт его полностью.
Лица многих славянских юношей долго сохраняют детскую нежность и чистоту. Но у Слава губы твёрдые, резкие. Именно за это до боли острое противоречие — полудетское веснушчатое лицо и жёсткие взрослые губы — и зацепился взгляд фотохудожника.
«Сын, что же заставило тебя повзрослеть на десять лет раньше срока? Почему каждый год для тебя превратился в два?»
* * *
Славу нравятся осенние дожди. Дюбуа их ненавидит, но отказаться пройтись от студии до парка не смог, утешал себя тем, что дождь не сильный, можно сказать, его вообще нет, так — лёгкая морось.
— Мсье Дюбуа… — начал было Слав.
— Я же просил — Жерар. И на «ты». Мы не в студии. Да и там лишний официоз ни к чему.
— Неудобно как-то…
— Как там у вас говорят: «Неудобно только штаны через голову надевать»?
— И на стенке спать, — ухмыльнулся Слав.
— Слав, а кто твой отец?
— Не знаю. Они с мамой развелись, когда мне трёх лет ещё не было.
— И ты не пытался его найти?
— Зачем искать человека, которому ты не нужен?
— Логично. А мать?
— Она умерла.
— Извини.
— Да ничего. Прошло уже десять лет, так что… И до того болела долго, тяжело… Смерть для неё избавлением стала. Я последние два года маму не видел, она в больнице, я в интернате.
— Что с ней было?
— Рак. Так что к смерти мамы я был готов, а вот к тому, что меня на похороны не привезут — нет.
— Ты так мешал её родственникам? Наследство?
— Да нет… Там и наследства не было. Квартира ведомственная, заводская собственность, отобрать её родня не могла, а старая мебель и пара золотых колечек и серёжки, если мама их к тому времени не продала, названия «наследство» не заслуживают. Обидно, что родственники альбомы с фотографиями выкинули… Так что от прошлой жизни у меня не осталось ничего. — Слав умолк, на губах замерла горчинка. А Дюбуа радовался, что сына не придётся делить с толпой русской родни, и стыдился своей радости.
— Жерар, — спросил Слав пару минут спустя, — а вечером и в дождь можно фотографировать?
— Если очень постараться, то можно. Только зачем?
— А ты посмотри! — Слав показал на ничем не примечательную многоэтажку офисного типа у автозаправки. — Да не на само здание, а на всю улицу. Представь, как это будет выглядеть на снимке, в плоскости.
— Представил.
— Лицо видишь? Ну как на картинке два в одном, когда на одном и том же рисунке и девочка с мячиком, и мордочка котёнка.
— Чёрт побери! — разглядел Жерар. «Господи, парень, почему с таким умением видеть ты так бездарен что с камерой, что с карандашом?»
— Арабская принцесса в прозрачной чадре, — сказал он вслух. — И ты прав, в солнечный день эффект пропадёт, принцессу видно только дождливым вечером. — Жерар отступил на несколько шагов в сторону. — Отсюда видно гораздо лучше.
— Лучше, — согласился Слав. — Но толкотня мешает.
— Это один из самых оживлённых проспектов Гавра.
— Я понял. Раздолье для карманников. — Слав держал за руку воришку, покусившегося на его кошелёк.
Воришкой оказался дарко — молодой или древний, с ними, бессмертными и вечно юными, не разберёшь. Одного роста со Славом, нежно-смуглая кожа, высокие острые скулы, треугольное лицо, прямой изящный нос, маленький пухлогубый рот — хелефайи не зря считаются красивейшей расой. Глаза карие, чуть раскосые и такие огромные, каких не бывает ни у одной расы, разве что у персонажей японских мультиков с Технической стороны. Волосы длинные, почти до пояса, угольно-чёрные, волнистые, над ушами и лбом подняты и сцеплены у темени деревянной заколкой. Значит, совершеннолетний, отвечать будет по полной статье. И вышвырок: ходит в одиночку, нет алиира — брошки со знаком своей долины. Одежду хелефайя раздобыл явно на благотворительной раздаче — заношенная зелёная куртка, вытертые почти до белизны чёрные джинсы, разбитые кроссовки.
«Удерёт, сволочь остроухая!», — опомнился Жерар.
— Слав, зови полицию!
Вырваться дарко и не пытался.
— Вы… — беспомощно сказал он, не отрывая взгляда от Слава. Тонкие длинные брови страдальчески надломились. — Это вы…
— Что-то я не припомню, чтобы мы с тобой знакомились, — хмыкнул Слав.
Побледнел хелефайя сильно и резко, словно из него разом выплеснулась вся кровь.
— Ты чего? — испугался Слав, разжал стиснутые на его запястье пальцы.
— Вы в праве забыть меня, — чётко и внятно, словно не слыша себя, выговорил хелефайя. Хрустально-шёлковый голос стал глухим и тяжёлым. Уши обвисли почти до самых щёк. — Особенно теперь. Но я никогда не смогу забыть вас, никогда. Эта связь не порвётся. Я не смогу. Простите.
Он резко, по-солдатски развернулся через плечо и зашагал прочь.
— Стой, — Слав догнал, схватил его за рукав. Дарко обернулся.
— Похоже, ты опять вляпался по самое некуда, не хуже, чем тогда в парке, — вспомнил Слав майскую встречу.
В глазах хелефайи полыхнула такая радость, что Слав удивлённо приоткрыл рот, а у Жерара сжалось сердце от ревности.
«Старый дурак. Оставь мальчишек в покое. Какая может быть дружба, если ты, обезьяна старая, старше Слава на тридцать три года? Слишком много — ты не вечно юный хелефайя. И не сын он тебе, не твори пустой надежды, лучше сделай анализ ДНК. Слав ничего не узнает о твоей глупости, предлог отправить его к медсестре найти не трудно. Сделай анализ, уйми свою дурь, и оставь парня в покое, папаша незваный». Но не то что уйти, оторвать взгляд от своего не-сына Жерар не смог.
— Меня Слав зовут, — сказал он тем временем хелефайе.
Дарко глянул на него с лёгким недоверием. Слав улыбнулся и пояснил:
— Славян будет правильнее, но здесь это никто не выговорит, так что и Слав сгодится.
— Славян вам гораздо больше подходит. — Имя хелефайя произнёс чисто, без малейших признаков акцента.
— Ты знаешь русский?
Дарко ответил виноватым взглядом.
— Это ваш родной язык? — спросил он по-французски. — Я не понимаю.
— Хелефайя любое слово повторит без акцента, — пояснил Жерар. — Хоть по-русски, хоть по-китайски. Но это ещё не значит язык знать.
— Понятно, — сказал Слав и предложил дарко: — Давай на «ты», а? Глупо как-то получается.
Хелефайя опустил глаза, уши немного оттопырились и повернулись к Славу.
— Как угодно.
— Да ладно тебе! Пошли, — потянул он хелефайю.
— Куда?
— Ко мне. Поужинаешь, вымоешься, а там подумаем, что тебе дальше делать. Карманника из тебя точно не получится.
— Я хороший карманник, — возмутился дарко. — Не получилось только сегодня.
Жерар расхохотался. Поначалу немного истерично, словно сбрасывал в смех невероятное напряжение всей этой безумной недели, потом — легко и свободно.
Слав глянул на него, на сердитого хелефайю, и тоже засмеялся. Спустя мгновенье к ним присоединился и хелефайя.
* * *
Ужинали на кухне, знающий русские обычаи Жерар порадовался — на кухне принимают только близких, только друзей или хотя бы приятелей. Вышвырка бы ещё спровадить побыстрее.
Кухня в однокомнатной Славовой квартире небольшая, вдвоём сесть можно легко, а втроём уже тесновато. Меблировка предельно скупая: стол, три табуретки, холодильник, газовая плита и два настенных шкафчика. Один для продуктов, рядом с плитой; второй, для посуды — над раковиной.
Настоявшийся за два дня борщ оказался умопомрачительно вкусным, чревоугодник Жерар и оголодавший дарко навернули по две тарелки. Жерар прислонился к холодильнику, поглаживая живот. У дарко от удовольствия пополам со смущением верхушки ушей оттопырились под прямым углом к голове.
Жерар едва заметно улыбнулся. Забавные у эльфов уши — человеческих длиннее сантиметра на три, ровно на столько, чтобы получился острый угол. Кончики направлены вверх, к макушке, а не к темени, как почему-то любят изображать на картинках и в мультфильмах на Технической стороне. Подвижность ушей просто невероятная, есть своё движение под малейший всплеск переменчивого хелефайского настроения. Поэтому закрывать уши волосами или шапкой у эльфов считается неприличным, знаком открытой враждебности и недоверия. «Прятать уши» — нагло и беспардонно лгать, лжесвидетельствовать, клятвопреступничать, шпионить… Дать кому-нибудь прикоснуться к ушам — знак величайшего доверия, полного и безоглядного. «Я выслушаю всё, что ты захочешь мне сказать, и плохое, и хорошее. Твоих тайн не услышит никто, кроме меня. Я отвечу правдиво и откровенно на любой твой вопрос. Что бы ни случилось, кто бы что о тебе ни говорил, я в тебе не усомнюсь никогда».
Под взглядом Жерара хелефайя смутился, оправил сильно поношенный коричневый свитер.
Слав налил чаю, поставил розетки с ежевичным вареньем. Варенье Жерару нравилось, но вот чай…
— Опять эта зелёная бурда, — возмутился он. — Когда ты приучишься кофе пить?
— Никогда, — ухмыльнулся Слав.
— Зелёный чай — это хорошо, — твёрдо сказал дарко, уши выпрямились, прижались к голове, а самые кончики отогнулись под прямым углом и развернулись вперёд. — Кофе притупляет обоняние. Его можно пить, только если нужно очень быстро согреться. И то совсем немножко.
— Уже спелись, — мрачно буркнул Жерар. Хелефайя глянул на него с удивлением. В ответ Жерар сердито зыркнул исподлобья.
Слав поставил на стол плетёнку с маленькими пышными булочками.
— Масла нет, сметану берите, — посоветовал он. — Густая, разницы почти никакой.
«Как же я раньше не заметил, полудурок старый?» — растерянно подумал Жерар.
— Здесь такой нет, — сказал он с тихой яростью. — Ты ходил на Магическую сторону?
— А что такого? Все ходят.
— Все, кто вырос на Срединной стороне! Во всяком случае, прожил здесь много лет. И то с проводником! Ты даже не представляешь, как это опасно… — Жерар потёр ладонями лицо и попытался объяснить: — Это совсем другой мир, о котором ты и представления не имеешь. Или хуже того, у тебя представление о Магической стороне искажённое, по сказкам и легендам Технической. — Жерар перехватил устремлённый на Слава взгляд хелефайи, изумлённый и испуганный одновременно.
— Да, — с потаённым злорадством подтвердил Жерар, — Слав с Технической стороны мира. Здесь всего полтора года.
— Год и почти два месяца, — уточнил Слав. — В Гавр я попал в конце августа, а сейчас — середина октября.
Эльф смотрел на него с опаской и настороженностью. Техническую сторону они не любят и боятся, как боятся и техносторонцев. Теперь точно сбежит.
— Жерар, — говорил между тем Слав, — ну что страшного в том, чтобы на рынок сходить? И зачем мне проводник, я что — в торговых рядах заблужусь?
— Что там есть такого, чего нет здесь?
— Еда нормальная. У вас не продукты, а ужас — сплошная химия. На Технической стороне всё пресное, обезжиренное до полной несъедобности, да ещё и аптечными витаминами приправленное. А на Магической — все натуральное, вкусное как дома.
— Ты ходочанин? — спросил вдруг хелефайя.
— Кто? — не понял Слав.
— Тот, кто видит естественные врата и может ходить с одной стороны мира на другую.
— Это не врата, а дыры, точнее — щели. Врата всегда искусственные.
Проклятый эльф уставился на Слава с восхищением, даже уши в его сторону развернул, оттопырил на слоновий манер. Чуму ему в карман! Ходочанство — редкий дар, и остроухими безмерно уважаемый. За него и техносторонность простить можно.
Под бременем эльфийского восхищения Слав покраснел, губы беспомощно дрогнули. Он что-то пробурчал под нос, судя по интонации и полной неразборчивости — одно из тех великолепнейших русских ругательств, которые в своё время тщетно пытался выучить Жерар, и ушёл в комнату. Вернулся со свежевыстиранным махровым халатом и большим полотенцем.
— Иди мойся, — сказал он дарко. — Там в голубом шкафчике на верхней полке новая мочалка есть, а насчёт зубной…
— У меня свои, — вставил хелефайя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75