Руна умели быть восприимчивыми, но время от времени некоторые из них казались ему, не тупыми, конечно, но какими-то ограниченными.
– Технологической базой их общества является собирательство, – с отвращением говорил Джордж. – Они собирают еду. И цветы, черт бы их побрал. Будь я проклят, если знаю, для чего.
– Для рынка духов, – сказала София, ей позволили присутствовать на некоем подобии заседания деревенского совета, и там она почерпнула немало сведений. – У меня впечатление, что в городе полно фабрик. Сандос, я говорила вам, что выяснила название города? Это Гайгер или Гайджур – что-то вроде этого. Как бы то ни было, каждая деревня специализируется на торговле чем-либо. В Кашане это цветы для парфюмерной промышленности. Думаю, руна намного больше нас интересуются запахами. Вот почему кофе так ценится.
Кашлянув, Энн слегка качнула головой в сторону Д. У, усмехаясь.
Ярбро фыркнул, не поддаваясь на провокацию. К его непреходящему раздражению, кофе был главным предметом их торговли. Ачто еще хуже, даже не кофе как таковой, но аромат кофе. София, бывало, заваривала свое ужасное турецкое пойло, похожее на ил, и Манужаи брала чашку в руки, вдыхая запах, а затем передавала ее другим гостям. Когда кофе остывал, они вручали его обратно Софии, выпивавшей злосчастный напиток. Иезуитская группа могла оплатить почти все, разделив с кем-нибудь чашку кофе.
– Но Джордж прав, – сказал Джимми, который тоже начинал уставать от руна. – Здесь почти нет развитой технологии. Нет радио. Они не могут быть Певцами. Они даже не любят музыку!
Все эти дни они с Джорджем обрабатывали астрономические и метеорологические данные, пересылаемые с корабля, но их манил город с тамошними передатчиками.
Д. У. пробурчал что-то, соглашаясь. Иезуиты больше не пели во время мессы с того раза, когда руна, присутствовавшие на службе, пришли в смятение. Сначала он подумал, что их обеспокоил ритуальный аспект поведения гостей, хотя у самих руна вроде не было ни каких-либо религиозных специалистов, ни церемоний. Но оказалось, что, если литургию просто проговаривать, руна чувствуют себя отлично. А фимиам им даже нравился. Так что обряды тут ни при чем – было ясно, что дело в самом пении.
– Кто-то же производит лодки, стекло и прочее, – сказал Марк. – Местные жители мастерят только мебель и домашнюю утварь. Здесь как в горных районах Боливии: словно попадаешь в средние века. А в Ла-Пасе конструируют спутники и синтезируют лекарства. Просто эта деревня находится на окраине более развитой культуры.
– Давайте будем справедливы: здесь мало нуждаются в индустрии, – заметила Энн. – Почти все время дневной свет – кому нужны электрические лампы? Повсюду реки – кому нужны мощеные дороги и наземный транспорт? Природа дала им все. Зачем пахать, когда можно просто собирать?
– Если бы за эволюцию отвечали люди вроде тебя, – молвил Джордж, – мы бы до сих пор жили в пещерах.
– Что и требовалось доказать, – сказал Джимми, махнув рукой на окружавшие их каменные стены. Раздался взрыв аплодисментов, не поддержанный только Энн.
Эмилио рассмеялся, но с этого момента утратил нить дискуссии, как это часто с ним бывало в обществе красноречивых, убежденных в собственной правоте, но непримиримых спорщиков. Эмилио всегда ненавидел семинары. Где Аскама? – подумал он, уже скучая по ней. Она проводила с ним столько времени, что Эмилио ощущал себя как бы ее родителем, и в этом странном псевдоотцовстве имелись аспекты, которые доставляли глубокое удовлетворение. Хотя Ва Кашани адресовались к нему преимущественно по имени, они использовали также и термин родственности, который производил его в старшего брата Аскамы. А Манужаи иной раз довольно резко одергивала его за нечаянные нарушения, словно и он был ее ребенком. В то же время в их взаимоотношениях присутствовал коммерческий аспект, связанный с торговлей, и он не вполне представлял, что его ожидает.
Его статус среди людей иногда озадачивал Эмилио не меньше. Тот первый случай, когда во время мессы он потерял контроль над собой, был просто пугающим, но ни Марк, ни Д. У. не выглядели удивленными или расстроенными; вместо этого они отнеслись к нему со странной осторожностью, точно он был беременным, – это единственная параллель, которая пришла ему на ум. А облекла его ощущения в слова София. «Вы упились верой в Бога, Сандос», – напрямик сказала она ему однажды, и Эмилио понял: то, что он считал тайной своей души, оказалось доступным чужому пониманию. Эмилио не хватало времени обдумать все это, происходило слишком много событий, а если и случались короткие передышки, он был склонен размышлять о пиве и бейсболе.
В его грудь стукнулся камушек.
– Сандос, – окликнула София, – очнитесь! Он поднялся на локтях:
– Что?
– Вопрос: имеет ли руанджа отношение к языку песен?
– Сомневаюсь. На мой взгляд, они даже не близки.
– Вот видите! – воскликнул Джордж. – Я же говорю: нужно идти в город…
Снова втянутый в обсуждение, Эмилио обнаружил, что ему не хочется в город. Здесь он ощущал себя на месте. Он успел привязаться к Аскаме и ее народу, да и сама мысль, что придется осваивать другой язык так скоро, приводила в уныние. Раньше Эмилио брался одновременно за два, а то и три новых языка, но рядом всегда находился кто-то, говоривший на латыни или на английском. Без Аскамы или другого переводчика он испытывал бы сильные затруднения, пытаясь освоить язык Певцов. Дождавшись паузы в разговоре, Эмилио произнес:
– Думаю, еще не время идти в город. Д. У. тут же спросил:
– Почему ты сказал это, сынок?
– Прошло семь недель! Я не чувствую себя готовым к другому языку и другой культуре. Я могу этим заняться, если необходимо, но предпочел бы сперва закрепить свой руанджа… Извините, – вдруг сказал он. – Я задерживаю остальных. Все в порядке. Я справлюсь. Если все хотят двигаться дальше, надо идти.
Марк медленно перевел взгляд с Эмилио на Д. У:
– Пока что интуиция Эмилио нас не подводила. Мы двигались шаг за шагом, и это принесло свои плоды. Тут еще огромное поле для исследований. Вместо того чтобы загонять его, – Марк прокашлялся, – в другой язык, нам следует, возможно, пожить какое-то время на одном месте.
– Мы прилетели сюда ради музыки, – упрямо напомнил Джимми. – Мы прибыли, чтобы увидеть Певцов.
– Это верно, – сказал Эмилио Марку, пожимая плечами. Он был готов как идти, так и остаться.
– Ладно, ладно. – Д. У. примиряюще однял руку. – Не будем принимать скоропалительных решений, но пора подумать о перспективах.
– Джордж, я признаю, что в мышлении руна есть некая упрощенность, но мы едва говорим на их языке и почти их не знаем, – заметил Эмилио. – То, что выглядит как простодушие, может быть нашим непониманием их утонченности. Иногда очень трудно отличить неведение от нехватки ума. Мы тоже можем казаться руна слегка туповатыми.
Он шлепнулся обратно на подушки.
– Точно, – подтвердила Энн. – Жрите это, техносвиньи!
– Я бы охотнее съел то, чем вот это, – сказал Джордж, показывая на миску, все еще наполовину наполненную тем, о чем он не мог думать иначе, как о фураже, заботливо оставленном для них Манужаи, которая обиделась бы, если бы тут что-то осталось. – Это нельзя есть. Это можно лишь жевать.
– Представь себе, что это салат. Помогает, – посоветовал Эмилио, говоря в потолок. – Но не сильно.
– Можно добавить немного рокфора, – пробормотал Марк. Подняв лист, он критически его оглядел. Ощущая себя неблагодарным, он попытался сказать хоть что-то в похвалу.
– Кухня руна отличается определенной je ne sais quoi.
– Совершенно чрезмерной невразумительностью, на мой вкус, – мрачно произнес Д. У.
Улыбнувшись на это, Эмилио хотел было развить тему, но обратил внимание, что глаза Д. У. закрыты, – а это было странно.
– Эмилио, – сказал Марк, прервав его размышления, – ты спросил у кого-нибудь, можно ли нам разбить экспериментальный огород? Я готов за это взяться.
– Если мы сможем сами прокормить себя, то они, надеюсь, перестанут угощать нас этой дрянью, – предположил Джордж. – По-моему, они делают это из вежливости.
Он сознавал, что если они затеют огород, то задержатся здесь на какое-то время; но прежде, в Кливленде, Джордж Эдвардc был отличным огородником, и его привлекала мысль что-нибудь вырастить здесь. Джимми будет как на иголках, нуда ничего, потерпит. Энн кивнула:
– Я не привередливый едок, но и не Бэмби. Здесь слишком много чертовых веток.
– Ветки – самое вкусное! – воскликнул Джимми. – В самом деле! У них вкус, как у чоу-мейнской лапши.
Энн ошеломленно уставилась на него.
– А мне нравится эта еда, – объявила София. – Серьезно. Нравится. Она напоминает мне еду в Киото. Или в Осаке.
Раздались стоны, зато Джимми выглядел так, будто его реабилитировали.
– De gustibus non est disputandum, – пробурчал Д. У., хмуро добавив: – Кто-то, возможно, находит вкус и в дерьме. По мне, этот корм отвратителен.
Приподнявшись, Эмилио посмотрел на Ярбро, но сказал, что спросит у Манужаи насчет огорода. Разговор продолжился, а спустя некоторое время Джимми ушел мыть посуду, что было его обязанностью по графику дежурств. Эмилио дождался, пока комната немного опустеет и все разбредутся по своим делам, затем подошел к Д. У, молча сгорбившемуся над нетронутой едой.
– Padre? – сказал он, опустившись рядом с Ярбро, чтобы видеть его морщинистое, перекошенное лицо, спрятанное за костлявыми пальцами. – Estas enfermo?
Услышав вопрос, подошла Энн. Дыхание Д. У. было неглубоким, но когда Эмилио потянулся, чтобы положить руку ему на плечо, Ярбро дернулся, точно его ткнули разрядником, и воскликнул:
– Не надо!
Втиснувшись между двумя мужчинами, Энн тихо заговорила с Д. У, который односложно отвечал на ее вопросы, сохраняя неподвижность, пока вдруг не согнулся пополам и не застонал, против воли схватив Эмилио за руку.
24
Деревня Кашан и город Гайджур третья-пятая наалпа
Через час стало очевидно, что Д. У. Ярбро серьезно болен. Надеясь, что Манужаи сможет чем-то помочь, Эмилио отправился ее искать и нашел в одной из самых больших комнат, окруженную другими жителями деревни, увлеченно обсуждавшими какой-то «пик». Когда он вошел в комнату, все настороженно повернули к нему уши, поэтому Эмилио постарался объяснить, что стряслось с Д. У., и спросил, знакома ли кому-нибудь эта болезнь и знают ли они, что могло ее вызвать и чем помочь.
– Это как и все болезни, – сказала Манужаи. – Его сердце желает что-то, чего он не может иметь.
– Тут нет животного, чей укус это причиняет? – настаивал Эмилио. – Его желудок… его живот дает боль: вот так, – он стиснул пальцы в кулаки. – Или есть еда, которая иногда это делает?
Они затеяли нескончаемый спор, похожий на обсуждение незыблемых правил кошерного питания. Кто-то поделился историей об одном несчастном, который заболел, смешав длинную еду с круглой, что у других вызвало скептические комментарии на тему, правда ли это или только отговорка, чтоб отлынивать от работы. Затем несколько селян признались, что они постоянно смешивают круглое и длинное и ни разу не болели. В конце концов Эмилио начал раскачиваться из стороны в сторону, показывая им свое беспокойство. Но это ни к чему не привело.
Догадавшись наконец, что ему нужно вернуться в квартиру, Манужаи поднялась и, покинув остальных, повела Эмилио домой, опасаясь, что он может упасть с одной из узких тропок, соединявших жилища и террасы; что бы ей ни говорили, Манужаи считала, что чужеземцы не могут видеть в тусклом красном свете самого маленького из солнц Ракхата. Аскама отправилась с ними, для разнообразия прицепившись к матери, но затем посмотрела на Эмилио и с детской прямотой спросила:
– Сипадж, Мило, а Ди умрет к утру?
Эмилио промолчал. Его неизменной политикой было говорить правду, а если по правде, то после смерти Алана Пейса казалось слишком вероятным, что Ярбро не переживет ночь. Но Эмилио не мог найти слов, чтобы произнести эту мысль вслух.
– Возможно, – ответила за него Манужаи, подняв и уронив свой хвост – что, как Эмилио полагал, было равносильно пожиманию плечами. – Если не получит то, что хочет его сердце.
Обретя голос, Эмилио сказал:
– Кое-кто думает: Ди сделало больным что-то, что он съел или выпил.
– Иногда еда делает больным, но многие ели ту же пищу, а болен только Ди, – с неоспоримой логикой сказала Манужаи. – Вам нужно найти, что он хочет, и дать это ему.
В жизни руна не было настоящего уединения. В большинстве квартир имелись углубления или закутки, которые могли разделять некоторые привычные зоны использования. Похоже, никто тут не владел помещениями, их просто занимали. Иногда семья уходила, чтобы посетить другие деревни, и комнаты пустовали, но если другой семье нравилось жилье, она перебиралась в него, а возвратившиеся путешественники выбирали какие-нибудь иные апартаменты, вселяясь туда. Энн и Джордж Эдвардсы были смущены отсутствием двери в спальне, поэтому оккупировали в квартире Манужаи и Чайпас самый изолированный участок, дойдя до того, что установили внутри жилища палатку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Технологической базой их общества является собирательство, – с отвращением говорил Джордж. – Они собирают еду. И цветы, черт бы их побрал. Будь я проклят, если знаю, для чего.
– Для рынка духов, – сказала София, ей позволили присутствовать на некоем подобии заседания деревенского совета, и там она почерпнула немало сведений. – У меня впечатление, что в городе полно фабрик. Сандос, я говорила вам, что выяснила название города? Это Гайгер или Гайджур – что-то вроде этого. Как бы то ни было, каждая деревня специализируется на торговле чем-либо. В Кашане это цветы для парфюмерной промышленности. Думаю, руна намного больше нас интересуются запахами. Вот почему кофе так ценится.
Кашлянув, Энн слегка качнула головой в сторону Д. У, усмехаясь.
Ярбро фыркнул, не поддаваясь на провокацию. К его непреходящему раздражению, кофе был главным предметом их торговли. Ачто еще хуже, даже не кофе как таковой, но аромат кофе. София, бывало, заваривала свое ужасное турецкое пойло, похожее на ил, и Манужаи брала чашку в руки, вдыхая запах, а затем передавала ее другим гостям. Когда кофе остывал, они вручали его обратно Софии, выпивавшей злосчастный напиток. Иезуитская группа могла оплатить почти все, разделив с кем-нибудь чашку кофе.
– Но Джордж прав, – сказал Джимми, который тоже начинал уставать от руна. – Здесь почти нет развитой технологии. Нет радио. Они не могут быть Певцами. Они даже не любят музыку!
Все эти дни они с Джорджем обрабатывали астрономические и метеорологические данные, пересылаемые с корабля, но их манил город с тамошними передатчиками.
Д. У. пробурчал что-то, соглашаясь. Иезуиты больше не пели во время мессы с того раза, когда руна, присутствовавшие на службе, пришли в смятение. Сначала он подумал, что их обеспокоил ритуальный аспект поведения гостей, хотя у самих руна вроде не было ни каких-либо религиозных специалистов, ни церемоний. Но оказалось, что, если литургию просто проговаривать, руна чувствуют себя отлично. А фимиам им даже нравился. Так что обряды тут ни при чем – было ясно, что дело в самом пении.
– Кто-то же производит лодки, стекло и прочее, – сказал Марк. – Местные жители мастерят только мебель и домашнюю утварь. Здесь как в горных районах Боливии: словно попадаешь в средние века. А в Ла-Пасе конструируют спутники и синтезируют лекарства. Просто эта деревня находится на окраине более развитой культуры.
– Давайте будем справедливы: здесь мало нуждаются в индустрии, – заметила Энн. – Почти все время дневной свет – кому нужны электрические лампы? Повсюду реки – кому нужны мощеные дороги и наземный транспорт? Природа дала им все. Зачем пахать, когда можно просто собирать?
– Если бы за эволюцию отвечали люди вроде тебя, – молвил Джордж, – мы бы до сих пор жили в пещерах.
– Что и требовалось доказать, – сказал Джимми, махнув рукой на окружавшие их каменные стены. Раздался взрыв аплодисментов, не поддержанный только Энн.
Эмилио рассмеялся, но с этого момента утратил нить дискуссии, как это часто с ним бывало в обществе красноречивых, убежденных в собственной правоте, но непримиримых спорщиков. Эмилио всегда ненавидел семинары. Где Аскама? – подумал он, уже скучая по ней. Она проводила с ним столько времени, что Эмилио ощущал себя как бы ее родителем, и в этом странном псевдоотцовстве имелись аспекты, которые доставляли глубокое удовлетворение. Хотя Ва Кашани адресовались к нему преимущественно по имени, они использовали также и термин родственности, который производил его в старшего брата Аскамы. А Манужаи иной раз довольно резко одергивала его за нечаянные нарушения, словно и он был ее ребенком. В то же время в их взаимоотношениях присутствовал коммерческий аспект, связанный с торговлей, и он не вполне представлял, что его ожидает.
Его статус среди людей иногда озадачивал Эмилио не меньше. Тот первый случай, когда во время мессы он потерял контроль над собой, был просто пугающим, но ни Марк, ни Д. У. не выглядели удивленными или расстроенными; вместо этого они отнеслись к нему со странной осторожностью, точно он был беременным, – это единственная параллель, которая пришла ему на ум. А облекла его ощущения в слова София. «Вы упились верой в Бога, Сандос», – напрямик сказала она ему однажды, и Эмилио понял: то, что он считал тайной своей души, оказалось доступным чужому пониманию. Эмилио не хватало времени обдумать все это, происходило слишком много событий, а если и случались короткие передышки, он был склонен размышлять о пиве и бейсболе.
В его грудь стукнулся камушек.
– Сандос, – окликнула София, – очнитесь! Он поднялся на локтях:
– Что?
– Вопрос: имеет ли руанджа отношение к языку песен?
– Сомневаюсь. На мой взгляд, они даже не близки.
– Вот видите! – воскликнул Джордж. – Я же говорю: нужно идти в город…
Снова втянутый в обсуждение, Эмилио обнаружил, что ему не хочется в город. Здесь он ощущал себя на месте. Он успел привязаться к Аскаме и ее народу, да и сама мысль, что придется осваивать другой язык так скоро, приводила в уныние. Раньше Эмилио брался одновременно за два, а то и три новых языка, но рядом всегда находился кто-то, говоривший на латыни или на английском. Без Аскамы или другого переводчика он испытывал бы сильные затруднения, пытаясь освоить язык Певцов. Дождавшись паузы в разговоре, Эмилио произнес:
– Думаю, еще не время идти в город. Д. У. тут же спросил:
– Почему ты сказал это, сынок?
– Прошло семь недель! Я не чувствую себя готовым к другому языку и другой культуре. Я могу этим заняться, если необходимо, но предпочел бы сперва закрепить свой руанджа… Извините, – вдруг сказал он. – Я задерживаю остальных. Все в порядке. Я справлюсь. Если все хотят двигаться дальше, надо идти.
Марк медленно перевел взгляд с Эмилио на Д. У:
– Пока что интуиция Эмилио нас не подводила. Мы двигались шаг за шагом, и это принесло свои плоды. Тут еще огромное поле для исследований. Вместо того чтобы загонять его, – Марк прокашлялся, – в другой язык, нам следует, возможно, пожить какое-то время на одном месте.
– Мы прилетели сюда ради музыки, – упрямо напомнил Джимми. – Мы прибыли, чтобы увидеть Певцов.
– Это верно, – сказал Эмилио Марку, пожимая плечами. Он был готов как идти, так и остаться.
– Ладно, ладно. – Д. У. примиряюще однял руку. – Не будем принимать скоропалительных решений, но пора подумать о перспективах.
– Джордж, я признаю, что в мышлении руна есть некая упрощенность, но мы едва говорим на их языке и почти их не знаем, – заметил Эмилио. – То, что выглядит как простодушие, может быть нашим непониманием их утонченности. Иногда очень трудно отличить неведение от нехватки ума. Мы тоже можем казаться руна слегка туповатыми.
Он шлепнулся обратно на подушки.
– Точно, – подтвердила Энн. – Жрите это, техносвиньи!
– Я бы охотнее съел то, чем вот это, – сказал Джордж, показывая на миску, все еще наполовину наполненную тем, о чем он не мог думать иначе, как о фураже, заботливо оставленном для них Манужаи, которая обиделась бы, если бы тут что-то осталось. – Это нельзя есть. Это можно лишь жевать.
– Представь себе, что это салат. Помогает, – посоветовал Эмилио, говоря в потолок. – Но не сильно.
– Можно добавить немного рокфора, – пробормотал Марк. Подняв лист, он критически его оглядел. Ощущая себя неблагодарным, он попытался сказать хоть что-то в похвалу.
– Кухня руна отличается определенной je ne sais quoi.
– Совершенно чрезмерной невразумительностью, на мой вкус, – мрачно произнес Д. У.
Улыбнувшись на это, Эмилио хотел было развить тему, но обратил внимание, что глаза Д. У. закрыты, – а это было странно.
– Эмилио, – сказал Марк, прервав его размышления, – ты спросил у кого-нибудь, можно ли нам разбить экспериментальный огород? Я готов за это взяться.
– Если мы сможем сами прокормить себя, то они, надеюсь, перестанут угощать нас этой дрянью, – предположил Джордж. – По-моему, они делают это из вежливости.
Он сознавал, что если они затеют огород, то задержатся здесь на какое-то время; но прежде, в Кливленде, Джордж Эдвардc был отличным огородником, и его привлекала мысль что-нибудь вырастить здесь. Джимми будет как на иголках, нуда ничего, потерпит. Энн кивнула:
– Я не привередливый едок, но и не Бэмби. Здесь слишком много чертовых веток.
– Ветки – самое вкусное! – воскликнул Джимми. – В самом деле! У них вкус, как у чоу-мейнской лапши.
Энн ошеломленно уставилась на него.
– А мне нравится эта еда, – объявила София. – Серьезно. Нравится. Она напоминает мне еду в Киото. Или в Осаке.
Раздались стоны, зато Джимми выглядел так, будто его реабилитировали.
– De gustibus non est disputandum, – пробурчал Д. У., хмуро добавив: – Кто-то, возможно, находит вкус и в дерьме. По мне, этот корм отвратителен.
Приподнявшись, Эмилио посмотрел на Ярбро, но сказал, что спросит у Манужаи насчет огорода. Разговор продолжился, а спустя некоторое время Джимми ушел мыть посуду, что было его обязанностью по графику дежурств. Эмилио дождался, пока комната немного опустеет и все разбредутся по своим делам, затем подошел к Д. У, молча сгорбившемуся над нетронутой едой.
– Padre? – сказал он, опустившись рядом с Ярбро, чтобы видеть его морщинистое, перекошенное лицо, спрятанное за костлявыми пальцами. – Estas enfermo?
Услышав вопрос, подошла Энн. Дыхание Д. У. было неглубоким, но когда Эмилио потянулся, чтобы положить руку ему на плечо, Ярбро дернулся, точно его ткнули разрядником, и воскликнул:
– Не надо!
Втиснувшись между двумя мужчинами, Энн тихо заговорила с Д. У, который односложно отвечал на ее вопросы, сохраняя неподвижность, пока вдруг не согнулся пополам и не застонал, против воли схватив Эмилио за руку.
24
Деревня Кашан и город Гайджур третья-пятая наалпа
Через час стало очевидно, что Д. У. Ярбро серьезно болен. Надеясь, что Манужаи сможет чем-то помочь, Эмилио отправился ее искать и нашел в одной из самых больших комнат, окруженную другими жителями деревни, увлеченно обсуждавшими какой-то «пик». Когда он вошел в комнату, все настороженно повернули к нему уши, поэтому Эмилио постарался объяснить, что стряслось с Д. У., и спросил, знакома ли кому-нибудь эта болезнь и знают ли они, что могло ее вызвать и чем помочь.
– Это как и все болезни, – сказала Манужаи. – Его сердце желает что-то, чего он не может иметь.
– Тут нет животного, чей укус это причиняет? – настаивал Эмилио. – Его желудок… его живот дает боль: вот так, – он стиснул пальцы в кулаки. – Или есть еда, которая иногда это делает?
Они затеяли нескончаемый спор, похожий на обсуждение незыблемых правил кошерного питания. Кто-то поделился историей об одном несчастном, который заболел, смешав длинную еду с круглой, что у других вызвало скептические комментарии на тему, правда ли это или только отговорка, чтоб отлынивать от работы. Затем несколько селян признались, что они постоянно смешивают круглое и длинное и ни разу не болели. В конце концов Эмилио начал раскачиваться из стороны в сторону, показывая им свое беспокойство. Но это ни к чему не привело.
Догадавшись наконец, что ему нужно вернуться в квартиру, Манужаи поднялась и, покинув остальных, повела Эмилио домой, опасаясь, что он может упасть с одной из узких тропок, соединявших жилища и террасы; что бы ей ни говорили, Манужаи считала, что чужеземцы не могут видеть в тусклом красном свете самого маленького из солнц Ракхата. Аскама отправилась с ними, для разнообразия прицепившись к матери, но затем посмотрела на Эмилио и с детской прямотой спросила:
– Сипадж, Мило, а Ди умрет к утру?
Эмилио промолчал. Его неизменной политикой было говорить правду, а если по правде, то после смерти Алана Пейса казалось слишком вероятным, что Ярбро не переживет ночь. Но Эмилио не мог найти слов, чтобы произнести эту мысль вслух.
– Возможно, – ответила за него Манужаи, подняв и уронив свой хвост – что, как Эмилио полагал, было равносильно пожиманию плечами. – Если не получит то, что хочет его сердце.
Обретя голос, Эмилио сказал:
– Кое-кто думает: Ди сделало больным что-то, что он съел или выпил.
– Иногда еда делает больным, но многие ели ту же пищу, а болен только Ди, – с неоспоримой логикой сказала Манужаи. – Вам нужно найти, что он хочет, и дать это ему.
В жизни руна не было настоящего уединения. В большинстве квартир имелись углубления или закутки, которые могли разделять некоторые привычные зоны использования. Похоже, никто тут не владел помещениями, их просто занимали. Иногда семья уходила, чтобы посетить другие деревни, и комнаты пустовали, но если другой семье нравилось жилье, она перебиралась в него, а возвратившиеся путешественники выбирали какие-нибудь иные апартаменты, вселяясь туда. Энн и Джордж Эдвардсы были смущены отсутствием двери в спальне, поэтому оккупировали в квартире Манужаи и Чайпас самый изолированный участок, дойдя до того, что установили внутри жилища палатку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71