До полуночи продолжали заваливать проломы, не зажигая факелов - чтоб немцы не могли нацелить пушки на свет. Когда студенты начали падать с ног от усталости, Тихомиров свернул работу. Млад отправил остатки сотни «домой» - их терем не пострадал от пожара, довольно далеко стоял от стены - а сам побежал в больницу. Отец не спал и, наверное, даже ждал его, потому что сразу взял за плечо и сказал:
- Пойдем. Мне некогда, но кто-то должен…
Млад знал, что увидит. Он уже видел это, и думал тогда, что будущего не знают даже боги… Он уже тогда, в Коляду, знал, что этого будущего не изменить, но на что-то надеялся. Он видел эту темную палату, светец в углу - дорогой, витой светец. Тогда будущее казалось ему явью…
Разухабистая, веселая песня и бегущий хоровод… Жизнь била из них ключом, жизнь искрилась в свете костров, жизнь плескалась на дне сталкивающихся кружек и проливалась на снег, жизнь цвела на их щеках ярче макового цвета… «Млад Мстиславич! Иди к нам в хоровод! Чего стоишь-то?» Млад уже тогда знал, что это будущее неотвратимо. Но как ему захотелось вернуться в то прошлое, попытаться еще раз все изменить! Начать все с начала! Он захотел этого с такой силой, что в ушах его грохнула песня, и свет лучины показался огнем костров на капище…
Только теперь нельзя было по тропинке вернуться домой, обнимая Дану, и усилием воли отодвинуть от себя видения…
Вместо веселой песни рыдание гулко билось между сводами стен: парень царапал лицо, размазывал по щекам слезы и кровь, и стучал головой по соломенному тюфяку. Он был укрыт теплым плащом, но и под плащом Млад сразу увидел, что ног у него больше нет.
Млад опустился на колени у изголовья.
- Мир, в котором мы живем, прекрасен, - сказал он тихо, - он стоит того, чтобы жить.
Как ему пришло в голову начать с такой глупости? А впрочем, что бы он ни сказал, все будет бессмыслицей сейчас. И он говорил, говорил, не особо задумываясь о смысле своих слов, зная, что голос его может завораживать и безо всякого смысла. Это потом слова всплывут в памяти, как нечто само собой разумеющееся, уже свое собственное…
Парень заснул перед рассветом, обеими руками вцепившись в запястье Млада. Наверное, просыпаться ему будет еще тяжелей… Он проснется, и не сразу вспомнит, что с ним случилось. А когда вспомнит, слез больше не будет, и от этого боль станет невыносимой. А потом будет много ночей, после которых надо проснуться и вспомнить…
Млад боялся потревожить его, но как только за цветными стеклами появился тусклый свет, по крепостным стенам снова ударили пушки.
Отец поймал его на крыльце, когда Млад на ходу натягивал на голову шлем.
- Лютик, послушай… - отец взял его за руку, - я говорил об этом, когда тебе было пятнадцать… Помнишь, ты спрашивал, как я могу спокойно на это смотреть и не сойти с ума?
- Да, бать, я помню. Не надо пропускать это через себя, - кивнул Млад.
- Я никогда не пытался сделать из тебя врача. Но… раз так сложилась жизнь… Лютик, ты привыкнешь. К этому привыкают, чтоб не сойти с ума.
- Бать… Со мной все хорошо, поверь, - усмехнулся Млад и побежал по ступенькам вниз, но на повороте приостановился - у него закружилась голова.
Штурм начался только через сутки. Едва забрезжил рассвет, снова ожили пушки, но на этот раз не пытались свалить стены - в крепость полетели раскаленные ядра, сметая дубовые уступы с бойницами, возведенные за ночь вместо каменных. Немцы старались напрасно - под стенами нечему было больше гореть: дубовые укрепления, пропитанные водой, не спешили воспламеняться, а вспыхнувшие было небольшие пожары погасили быстро.
Войска построили в отдалении, пережидая, когда смолкнут орудия. День выдался морозным и ясным, и в тот миг, когда солнце разогнало туманную дымку над восточной стеной, со стороны крома появилась конница. Оба князя, к плечу плечо, ехали впереди на высоких черных конях, и ополчение сначала взволновалось, а потом разразилось приветственными криками. Медведи и барсы реяли на знаменах над их головами, смешавшись, и отличить новгородских дружинников от псковских было трудно. Замыкала строй псковская боярская конница - около тысячи отпрысков лучших семейств города, тысяча лучших лошадей.
- Мстиславич, а зачем конница? - дернул Млада за рукав Добробой, - лошади ж на стены не полезут!
- Я думаю, ландмаршал держит конницу в резерве и готовит наступление пехоты. Нам очень выгодно ударить по пешему строю конницей. Немцы не успеют вывести свою.
Коней не пугал грохот пушек, не пугал огонь пожаров - они шли под всадниками ровно, сосредоточено, гордо выгибая шеи. Настоящие боевые кони! В строю Млад заметил несколько высоких черных лошадей - наверное, не одни они привели в крепость потерявшихся в лесу огнедышащих чудовищ.
Строй разделился пополам: налево конников повел князь Волот, направо - князь Тальгерт, и намерения их уже не вызывали сомнений - как только полки кнехтов подойдут к стенам, конница ударит с двух сторон, забирая их в кольцо, а спереди врагов встретит ополчение. Но ландмаршал же не дурак, он должен предвидеть такой поворот! Не только Млад разгадал этот ход - студенты вокруг вовсю обсуждали предстоящий бой и спорили, догадаются ли немцы подвести поближе свою конницу.
Кнехты пошли на приступ через час после восхода, когда орудия еще продолжали забрасывать стены раскаленными ядрами - Млад насчитал не меньше двухсот выстрелов. Сначала с башен ответили русские пушки, а когда первые ряды врага приблизились на полверсты, на стены встали лучники. Ополчение придвинулось к стенам - сквозь не заделанные проломы в были видны силы, идущие на Псков: предыдущий штурм ландмаршал провел лишь для разведки и испытания сил псковичей - на этот раз на крепость шли несметные полчища. Даже если бы каждый выстрел пушки попадал в осадную башню, потребовалось бы не меньше суток, чтоб разбить их все.
Когда вражескому строю, помятому пушками и лучниками, оставалось полсотни саженей до стены, распахнулись ворота возле Покровской башни и князь Тальгерт первым выехал на берег Великой реки. Одновременно с ним из захаба Полевой башни вырвалась конница, ведомая Волотом.
- Вперед, ребята… - выдохнул Тихомиров, когда поднялись тяжелые ворота Свинорской башни, - встретим немцев по-русски. Это кнехты, вам вполне по плечу. Наемников ландмаршал держит в запасе.
Немецкие пушки смолкли, русские же продолжали бить по осадным башням и сминать строй противника, не боясь задеть свою конницу. Ополчение выходило в поле из четырех ворот и тут же ввязывалось в бой. Студенты, как всегда поставленные в самый конец, на этот раз не роптали - первой схватки им хватило, чтоб трезво оценивать свои силы. Млад осмотрел остатки своей сотни: почти пятьдесят человек. Лица их были угрюмы и сосредоточены: после двух суток обстрела страх притупился.
- Ребята, это мы идем бить их, а не они нас, - улыбнулся Млад, - за нами крепостные стены, а за ними - выжженная земля. Чужая земля. Они пришли к нам, а не мы к ним, и нас ведут боги.
- Вперед! - заревел Тихомиров, поднимая меч, когда освободился проход, - бейте их, ребята!
Кнехты на самом деле оказались студентам вполне по плечу, да и две недели обучения не прошли даром. Обычные землепашцы, вооруженные в лучшем случае алебардами, одетые в лучшем случае черные тонкие кирасы, а то и просто в стеганки, в плоских шлемах, так легко пробиваемых топором, кнехты не чувствовали пьянящей горячности боя, не стремились к победе - их целью было выжить на этой войне и вернуться домой. Ополчение откинуло их от стены на сотню саженей не больше чем за час. Конница, взявшая их в кольцо, рубила нестройные ряды в обе стороны, а полки наемников не успевали подойти им на помощь, а может и не стремились?
Два князя - мужчина и мальчик - в самой гуще боя прокладывали путь коннице назад, к воротам, через строй врага, и конница топтала легкую пехоту, постепенно продвигаясь к крепости.
Млад не в первый раз замечал, как быстро летит время во время боя - казалось, что не прошло и четверти часа, а солнце переползло на юг и светило прямо в глаза. В бою не время думать о потерях, в бою не пугает кровь, рассеченные черепа и скользкие внутренности под ногами. В бою не слышишь воплей боли и отчаянья, только лязг железа, приказы и призывы «вперед». Иначе ты не боец… Иначе бой раздавит тебя, сломит твою волю, и не останется ничего, кроме ужаса и желания бежать. Млад понял это в пятнадцать лет, под знаменами князя Бориса. Наверное те, кто остался в строю после Изборска, тоже поняли - когда Млад говорил об этом ребятам, слова его уже не были пустым звуком: не мальчики сражались рядом с ним в тот день - воины. Молодые, не очень опытные, но воины… Тихомиров ни разу не назвал их щенками.
Ландмаршал перестраивал свои полки, отводил назад кнехтов, не попавших в окружение, и было ясно каждому - он освобождает поле битвы для лучших своих частей: наемников, пеших и конных. Но князья продолжали рубиться бок о бок в центре боя, словно их это и не касалось, словно они не боялись, что тяжелая пятитысячная конница снова вступит в бой, сметет дружину и раздавит русское ополчение.
И конница показалась, наконец - ландмаршал выжидал, когда ополчение отойдет от крепостных стен настолько, чтоб не успеть укрыться в случае неожиданного нападения. Конные наемники показались из-за Великой - казалось, они давно стояли под прикрытием леса. Но и тут князья не дрогнули и не поменяли тактики боя.
- Конница, Мстиславич! Конница! - крикнул Ширяй, и он был не один.
Смятение едва не опрокинуло русские ряды, когда Тихомиров крикнул:
- А ну спокойно! Чему быть - тому не миновать!
И это после того, как под Изборском он чуть ли не силой заставил их отступать к лесу!
Тяжелые кони вышли на лед - аршинный лед конца морозной зимы. Он бы выдержал и больший вес… И когда передние ряды достигли середины Великой, три взрыва подряд прогремели над рекой. Это были не те взрывы, которыми ломали лед перед западной стеной крепости - черный дым взлетел в небо с белого снега, вода выплеснулась вверх, и хруст льда показался долгим продолжением взрывов: трещины побежали в разные стороны, соединяясь в широкие полыньи.
Передние ряды конницы снесло взрывами, кого-то накрыло водой, кого-то затащило под лед, кто-то не успел остановиться и съехал в воду, кого-то столкнули в полыньи следующие ряды - ужасающее зрелище давки в тяжелой коннице на белом снегу на минуту остановило бой. Немцы тонули сразу - доспехи не позволяли продержаться на поверхности и секунды, и вскоре спокойная вода в широких трещинах преградила путь остальным всадникам.
Млад вспомнил свой «подвиг» на войне с татарами - а ведь кто-то заложил порох под лед! Да так, что немцам даже в голову не пришло, что напротив их лагеря идет такая работа! И кто-то поджег огнепроводные шнуры…
Взрыв стал сигналом к отступлению - все понимали, что конница обойдет полыньи выше по течению Великой. Но им придется идти лесом, искать пологий спуск, и при этом, ступая на лед, ждать еще одного взрыва… А солнце перевалило за полдень!
Ландмаршал быстро оправился от удара - полки ландскнехтов ударили в западную оконечность строя ополченцев, отрезая путь к отступлению, туда, где их не могла достать русская конница, завязнувшая в центре боя. Со стен по наемникам ударили лучники, но стрелы с трудом пробивали тяжелые доспехи.
Теперь ополчение вело бой на две стороны. Тихомиров развернул студентов против ландскнехтов - ему ничего больше не оставалось. Студенты дрогнули - слишком свежо было воспоминание об Изборске. Наемники отличались от хлебопашцев не только опытом, силой и хорошим вооружением - они ничего не боялись и, казалось, не щадили своих жизней. Млад думал, что впечатление это обманчиво - он не мог поверить, что люди, идущие на войну за деньги, желают победы так же как те, кто защищает Родину. Тогда ему не приходило в голову, что это их ремесло, и, как каждый ремесленник, они гордятся своей работой.
Насколько легко ополчению далась победа над кнехтами, настолько же тяжело пошел для них бой с наемниками. Млад не успевал подставлять щит под удары коротких мечей, ему ни разу не удалось пробить крепкую кирасу ландскнехта, студентам же, с их топорами, оставалось только защищаться - деревянное древко не могло сравниться с тяжелым железом меча. На помощь ополчению из крепости вышел резерв - около тысячи ратников, что готовились принять врага на стенах. В победе защитников крепости не было никаких сомнений, речь шла только о ее цене… И немцы сделали все, чтоб цена эта оказалась высокой.
Солнце клонилось к закату, когда конница прорвалась к стенам Пскова - для ландскнехтов не было никакого смысла продолжать бой, но они дрались с тем же упорством, что и в самом начале схватки. Они вообще не знали усталости. Млад с трудом поднимал меч, его силы едва хватало на то, чтоб не дать пробить себе голову. Рука, сжимающая рукоять, онемела, пальцы словно свело судорогой, левая же кисть с отбитыми пальцами вот-вот должна была разжаться и выронить щит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
- Пойдем. Мне некогда, но кто-то должен…
Млад знал, что увидит. Он уже видел это, и думал тогда, что будущего не знают даже боги… Он уже тогда, в Коляду, знал, что этого будущего не изменить, но на что-то надеялся. Он видел эту темную палату, светец в углу - дорогой, витой светец. Тогда будущее казалось ему явью…
Разухабистая, веселая песня и бегущий хоровод… Жизнь била из них ключом, жизнь искрилась в свете костров, жизнь плескалась на дне сталкивающихся кружек и проливалась на снег, жизнь цвела на их щеках ярче макового цвета… «Млад Мстиславич! Иди к нам в хоровод! Чего стоишь-то?» Млад уже тогда знал, что это будущее неотвратимо. Но как ему захотелось вернуться в то прошлое, попытаться еще раз все изменить! Начать все с начала! Он захотел этого с такой силой, что в ушах его грохнула песня, и свет лучины показался огнем костров на капище…
Только теперь нельзя было по тропинке вернуться домой, обнимая Дану, и усилием воли отодвинуть от себя видения…
Вместо веселой песни рыдание гулко билось между сводами стен: парень царапал лицо, размазывал по щекам слезы и кровь, и стучал головой по соломенному тюфяку. Он был укрыт теплым плащом, но и под плащом Млад сразу увидел, что ног у него больше нет.
Млад опустился на колени у изголовья.
- Мир, в котором мы живем, прекрасен, - сказал он тихо, - он стоит того, чтобы жить.
Как ему пришло в голову начать с такой глупости? А впрочем, что бы он ни сказал, все будет бессмыслицей сейчас. И он говорил, говорил, не особо задумываясь о смысле своих слов, зная, что голос его может завораживать и безо всякого смысла. Это потом слова всплывут в памяти, как нечто само собой разумеющееся, уже свое собственное…
Парень заснул перед рассветом, обеими руками вцепившись в запястье Млада. Наверное, просыпаться ему будет еще тяжелей… Он проснется, и не сразу вспомнит, что с ним случилось. А когда вспомнит, слез больше не будет, и от этого боль станет невыносимой. А потом будет много ночей, после которых надо проснуться и вспомнить…
Млад боялся потревожить его, но как только за цветными стеклами появился тусклый свет, по крепостным стенам снова ударили пушки.
Отец поймал его на крыльце, когда Млад на ходу натягивал на голову шлем.
- Лютик, послушай… - отец взял его за руку, - я говорил об этом, когда тебе было пятнадцать… Помнишь, ты спрашивал, как я могу спокойно на это смотреть и не сойти с ума?
- Да, бать, я помню. Не надо пропускать это через себя, - кивнул Млад.
- Я никогда не пытался сделать из тебя врача. Но… раз так сложилась жизнь… Лютик, ты привыкнешь. К этому привыкают, чтоб не сойти с ума.
- Бать… Со мной все хорошо, поверь, - усмехнулся Млад и побежал по ступенькам вниз, но на повороте приостановился - у него закружилась голова.
Штурм начался только через сутки. Едва забрезжил рассвет, снова ожили пушки, но на этот раз не пытались свалить стены - в крепость полетели раскаленные ядра, сметая дубовые уступы с бойницами, возведенные за ночь вместо каменных. Немцы старались напрасно - под стенами нечему было больше гореть: дубовые укрепления, пропитанные водой, не спешили воспламеняться, а вспыхнувшие было небольшие пожары погасили быстро.
Войска построили в отдалении, пережидая, когда смолкнут орудия. День выдался морозным и ясным, и в тот миг, когда солнце разогнало туманную дымку над восточной стеной, со стороны крома появилась конница. Оба князя, к плечу плечо, ехали впереди на высоких черных конях, и ополчение сначала взволновалось, а потом разразилось приветственными криками. Медведи и барсы реяли на знаменах над их головами, смешавшись, и отличить новгородских дружинников от псковских было трудно. Замыкала строй псковская боярская конница - около тысячи отпрысков лучших семейств города, тысяча лучших лошадей.
- Мстиславич, а зачем конница? - дернул Млада за рукав Добробой, - лошади ж на стены не полезут!
- Я думаю, ландмаршал держит конницу в резерве и готовит наступление пехоты. Нам очень выгодно ударить по пешему строю конницей. Немцы не успеют вывести свою.
Коней не пугал грохот пушек, не пугал огонь пожаров - они шли под всадниками ровно, сосредоточено, гордо выгибая шеи. Настоящие боевые кони! В строю Млад заметил несколько высоких черных лошадей - наверное, не одни они привели в крепость потерявшихся в лесу огнедышащих чудовищ.
Строй разделился пополам: налево конников повел князь Волот, направо - князь Тальгерт, и намерения их уже не вызывали сомнений - как только полки кнехтов подойдут к стенам, конница ударит с двух сторон, забирая их в кольцо, а спереди врагов встретит ополчение. Но ландмаршал же не дурак, он должен предвидеть такой поворот! Не только Млад разгадал этот ход - студенты вокруг вовсю обсуждали предстоящий бой и спорили, догадаются ли немцы подвести поближе свою конницу.
Кнехты пошли на приступ через час после восхода, когда орудия еще продолжали забрасывать стены раскаленными ядрами - Млад насчитал не меньше двухсот выстрелов. Сначала с башен ответили русские пушки, а когда первые ряды врага приблизились на полверсты, на стены встали лучники. Ополчение придвинулось к стенам - сквозь не заделанные проломы в были видны силы, идущие на Псков: предыдущий штурм ландмаршал провел лишь для разведки и испытания сил псковичей - на этот раз на крепость шли несметные полчища. Даже если бы каждый выстрел пушки попадал в осадную башню, потребовалось бы не меньше суток, чтоб разбить их все.
Когда вражескому строю, помятому пушками и лучниками, оставалось полсотни саженей до стены, распахнулись ворота возле Покровской башни и князь Тальгерт первым выехал на берег Великой реки. Одновременно с ним из захаба Полевой башни вырвалась конница, ведомая Волотом.
- Вперед, ребята… - выдохнул Тихомиров, когда поднялись тяжелые ворота Свинорской башни, - встретим немцев по-русски. Это кнехты, вам вполне по плечу. Наемников ландмаршал держит в запасе.
Немецкие пушки смолкли, русские же продолжали бить по осадным башням и сминать строй противника, не боясь задеть свою конницу. Ополчение выходило в поле из четырех ворот и тут же ввязывалось в бой. Студенты, как всегда поставленные в самый конец, на этот раз не роптали - первой схватки им хватило, чтоб трезво оценивать свои силы. Млад осмотрел остатки своей сотни: почти пятьдесят человек. Лица их были угрюмы и сосредоточены: после двух суток обстрела страх притупился.
- Ребята, это мы идем бить их, а не они нас, - улыбнулся Млад, - за нами крепостные стены, а за ними - выжженная земля. Чужая земля. Они пришли к нам, а не мы к ним, и нас ведут боги.
- Вперед! - заревел Тихомиров, поднимая меч, когда освободился проход, - бейте их, ребята!
Кнехты на самом деле оказались студентам вполне по плечу, да и две недели обучения не прошли даром. Обычные землепашцы, вооруженные в лучшем случае алебардами, одетые в лучшем случае черные тонкие кирасы, а то и просто в стеганки, в плоских шлемах, так легко пробиваемых топором, кнехты не чувствовали пьянящей горячности боя, не стремились к победе - их целью было выжить на этой войне и вернуться домой. Ополчение откинуло их от стены на сотню саженей не больше чем за час. Конница, взявшая их в кольцо, рубила нестройные ряды в обе стороны, а полки наемников не успевали подойти им на помощь, а может и не стремились?
Два князя - мужчина и мальчик - в самой гуще боя прокладывали путь коннице назад, к воротам, через строй врага, и конница топтала легкую пехоту, постепенно продвигаясь к крепости.
Млад не в первый раз замечал, как быстро летит время во время боя - казалось, что не прошло и четверти часа, а солнце переползло на юг и светило прямо в глаза. В бою не время думать о потерях, в бою не пугает кровь, рассеченные черепа и скользкие внутренности под ногами. В бою не слышишь воплей боли и отчаянья, только лязг железа, приказы и призывы «вперед». Иначе ты не боец… Иначе бой раздавит тебя, сломит твою волю, и не останется ничего, кроме ужаса и желания бежать. Млад понял это в пятнадцать лет, под знаменами князя Бориса. Наверное те, кто остался в строю после Изборска, тоже поняли - когда Млад говорил об этом ребятам, слова его уже не были пустым звуком: не мальчики сражались рядом с ним в тот день - воины. Молодые, не очень опытные, но воины… Тихомиров ни разу не назвал их щенками.
Ландмаршал перестраивал свои полки, отводил назад кнехтов, не попавших в окружение, и было ясно каждому - он освобождает поле битвы для лучших своих частей: наемников, пеших и конных. Но князья продолжали рубиться бок о бок в центре боя, словно их это и не касалось, словно они не боялись, что тяжелая пятитысячная конница снова вступит в бой, сметет дружину и раздавит русское ополчение.
И конница показалась, наконец - ландмаршал выжидал, когда ополчение отойдет от крепостных стен настолько, чтоб не успеть укрыться в случае неожиданного нападения. Конные наемники показались из-за Великой - казалось, они давно стояли под прикрытием леса. Но и тут князья не дрогнули и не поменяли тактики боя.
- Конница, Мстиславич! Конница! - крикнул Ширяй, и он был не один.
Смятение едва не опрокинуло русские ряды, когда Тихомиров крикнул:
- А ну спокойно! Чему быть - тому не миновать!
И это после того, как под Изборском он чуть ли не силой заставил их отступать к лесу!
Тяжелые кони вышли на лед - аршинный лед конца морозной зимы. Он бы выдержал и больший вес… И когда передние ряды достигли середины Великой, три взрыва подряд прогремели над рекой. Это были не те взрывы, которыми ломали лед перед западной стеной крепости - черный дым взлетел в небо с белого снега, вода выплеснулась вверх, и хруст льда показался долгим продолжением взрывов: трещины побежали в разные стороны, соединяясь в широкие полыньи.
Передние ряды конницы снесло взрывами, кого-то накрыло водой, кого-то затащило под лед, кто-то не успел остановиться и съехал в воду, кого-то столкнули в полыньи следующие ряды - ужасающее зрелище давки в тяжелой коннице на белом снегу на минуту остановило бой. Немцы тонули сразу - доспехи не позволяли продержаться на поверхности и секунды, и вскоре спокойная вода в широких трещинах преградила путь остальным всадникам.
Млад вспомнил свой «подвиг» на войне с татарами - а ведь кто-то заложил порох под лед! Да так, что немцам даже в голову не пришло, что напротив их лагеря идет такая работа! И кто-то поджег огнепроводные шнуры…
Взрыв стал сигналом к отступлению - все понимали, что конница обойдет полыньи выше по течению Великой. Но им придется идти лесом, искать пологий спуск, и при этом, ступая на лед, ждать еще одного взрыва… А солнце перевалило за полдень!
Ландмаршал быстро оправился от удара - полки ландскнехтов ударили в западную оконечность строя ополченцев, отрезая путь к отступлению, туда, где их не могла достать русская конница, завязнувшая в центре боя. Со стен по наемникам ударили лучники, но стрелы с трудом пробивали тяжелые доспехи.
Теперь ополчение вело бой на две стороны. Тихомиров развернул студентов против ландскнехтов - ему ничего больше не оставалось. Студенты дрогнули - слишком свежо было воспоминание об Изборске. Наемники отличались от хлебопашцев не только опытом, силой и хорошим вооружением - они ничего не боялись и, казалось, не щадили своих жизней. Млад думал, что впечатление это обманчиво - он не мог поверить, что люди, идущие на войну за деньги, желают победы так же как те, кто защищает Родину. Тогда ему не приходило в голову, что это их ремесло, и, как каждый ремесленник, они гордятся своей работой.
Насколько легко ополчению далась победа над кнехтами, настолько же тяжело пошел для них бой с наемниками. Млад не успевал подставлять щит под удары коротких мечей, ему ни разу не удалось пробить крепкую кирасу ландскнехта, студентам же, с их топорами, оставалось только защищаться - деревянное древко не могло сравниться с тяжелым железом меча. На помощь ополчению из крепости вышел резерв - около тысячи ратников, что готовились принять врага на стенах. В победе защитников крепости не было никаких сомнений, речь шла только о ее цене… И немцы сделали все, чтоб цена эта оказалась высокой.
Солнце клонилось к закату, когда конница прорвалась к стенам Пскова - для ландскнехтов не было никакого смысла продолжать бой, но они дрались с тем же упорством, что и в самом начале схватки. Они вообще не знали усталости. Млад с трудом поднимал меч, его силы едва хватало на то, чтоб не дать пробить себе голову. Рука, сжимающая рукоять, онемела, пальцы словно свело судорогой, левая же кисть с отбитыми пальцами вот-вот должна была разжаться и выронить щит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81