сам Перун предупреждал его. Но с какой легкостью Новгород поверил в явление мертвого Белояра! Словно дети! А между тем, ничего странного в поведении новгородцев не было, Млад мог бы и не сомневаться в том, что подумает вече, едва завидев белую фигуру с посохом в руках. И Родомил говорил о том, что Новгороду явят нового Белояра. Но он и предположить не мог, что это будет за явление, насколько беспроигрышный ход сделают его враги!
Младу нечего было стыдиться, но каким же мучительным оказался этот путь! Если бы руки его не связали за спиной, он бы не удержался, и закрыл ладонями лицо. Ему плевали вслед, а у моста, где собрались «малые» люди, два или три камня полетели ему в спину: один из них, попавший по голове, сдвинул треух ему на глаза, и это вызвало злорадный смех. Стража прикрикнула на шутников и помахала бердышами, но смех от этого стал только громче. Млад не оглянулся - смешно смотреть им в лицо, если шапка сползла на глаза…
На другой стороне моста в него полетели снежки и огрызки яблок - стайка ребятишек, ощущая безнаказанность, улюлюкала и бежала за ним до самых ворот детинца. Млад не винил детей - в Новгороде смертью карали только тяжкие преступления: предательство, казнокрадство и поджог. И, увидев перед собой связанного человека под стражей, дети считали себя вправе ненавидеть преступника, их вера в правосудие была непоколебимой.
За крепостными стенами было пусто - только стража на воротах, да женщины из челяди посадника встретились им по дороге к судной палате: они тоже смотрели на Млада со злым любопытством.
Подвал оказался очень глубоким - каменная витая лестница с высокими и узкими ступенями вела вниз так долго, что у Млада закружилась голова, и пару раз он едва не оступился. Но и на этом путь не закончился: узкий проход шел под землей - потолки его кое-где держали выложенные кирпичом своды, на которые были уложены просмоленные деревянные балки. Младу показалось, что проход полого спускается вниз. Он слышал, что под башнями детинца прячутся подземелья, но не предполагал, что они простираются так глубоко. В какую сторону его вели, он не мог себе представить - на витой лестнице он потерял представление о сторонах света.
Проход вывел в подвал с земляным полом, кирпичными стенами и сводчатым потолком. Обитые железом двери вели на четыре стороны, и старший из стражников недолго колебался, поворачивая направо от прохода.
Узилище, предназначенное Младу, было довольно просторным - не меньше его собственной спальни - но совершенно пустым. Ни клочка сена, ни одной деревяшки, на которую можно сесть. И, понятно, без окон. Млад успел рассмотреть подвал, пока его освещали факелы в руках стражи. Однако дверь за ним захлопнулась без слов, и он оказался в кромешной темноте. И привыкнуть к этой темноте было невозможно - ни лучика света не могло проникнуть в подземелье.
Млад не боялся темноты, но земляная толща над головой давила на него незримой тяжестью. Несколько минут он стоял в растерянности, чувствуя, что задыхается, но потом взял себя в руки и, ощупав стены, устроился в углу, подложив под себя полушубок. В подвале было гораздо теплей, чем наверху, но сыро и зябко.
Темнота едва не свела его с ума. Через некоторое время он начал думать, что ослеп, хотя и понимал, что это невозможно. Прошло еще немного времени, когда он понял, что в подвале совершенно один - стражники не оставили никого для его охраны и ушли наверх. И одиночество напугало его сильней темноты и толщи земли над головой. Как в могиле.
Он быстро потерял счет времени, стараясь отвлечься от реальности, но это почти не помогало. Мысли его или возвращались к вечевой площади и камням, что летели ему вслед, или блуждали в темноте подземелья, натыкаясь на сырые кирпичные стены.
Млад никогда в жизни не сидел взаперти. Да, в детстве его в качестве наказания могли не отпустить гулять с ребятами, но случалось это очень редко, и никто его при этом не запирал. Он и представить себе не мог, насколько это тяжело - несвобода.
Он читал о людях, которые провели в тюрьме не один год - в Европе это считалось нормальным. Если он за час темноты и одиночества едва не потерял волю и самообладание, каково же было этим людям? Они должны были сойти с ума в первые же дни заключения.
Он обхватил руками колени и уткнулся в них лицом. Безысходность сжимала сердце - никогда еще ему не было так горько и гадко. Холод потихоньку хватал его за плечи, холодом тянуло с земляного пола, холодом едва заметно дуло из щели под дверью. Страх то и дело появлялся где-то внизу живота: а вдруг его оставят здесь навсегда? Похороненным под валом детинца, так глубоко, что и крик не донесется до тех, кто может его услышать.
Когда Млад думал о том, что надо смириться со своей судьбой, и готовился принять тихую смерть в темноте и одиночестве, неожиданно в подвале раздались шаги и голоса. Он сначала не поверил в это, но щель под дверью осветилась, а вскоре заскрежетал замок, и засов отодвинулся в сторону.
От яркого света из глаз едва не закапали слезы. В сопровождении стражника, в подвал явились трое судебных приставов из службы главного дознавателя - Млад не сомневался, что их прислал Родомил.
- Как ты тут, Млад Мстиславич? - деловито спросил старший из них, укрепляя факел в держателе на стене, - не замерз?
- Нет, ничего… - Млад поднялся и размял затекшие ноги - теперь слезы едва не закапали из глаз от радости. А он-то думал о смерти!
- Сейчас мы тебе здесь такую спальню сделаем - любой боярин позавидует! - сказал пристав, - заносите, ребята!
Еще трое стражников протиснулись в подвал, пронося в дверь широкое ложе, ничем не напоминавшее лавку.
Через полчаса пустой подвал преобразился: пол застелили шкурами, шкурами завесили стены, на кровать постелили три перины, подушки и двойное меховое одеяло. В угол поставили стол с самоваром и три табуретки, у входа сложили горку просмоленных факелов, и оставили сверток восковых свечей.
- Ну как? - довольно поинтересовался пристав, - можно прожить недельку?
Млад кивнул - такого он не ожидал.
- Мы за стенкой будем тебя охранять. Мало ли кого подошлют? Родомил Малыч не велел наверх выходить, чтоб никто из людей Свиблова тебя не увидел. Изнутри на ночь закроешься, и пусть стучат, если есть охота. А тут по подвалу ходи сколько хочешь. Только печки топить нельзя - задохнемся. Но ты не бойся - горячих камней принесем, спать в тепле будешь. Дверь лучше закрывай - чтоб тепло не уходило. Под дверью щель, чтоб воздух шел.
- Да откуда ж он пойдет? - удивился Млад.
- Откуда-откуда? Сверху. Над нами - Княжая башня, и лестница наверх ведет. Сюда и из детинца, и с Волхова пройти можно. Хорошее место, удобное. Если кто от Совета господ явится - в соседний подвал тебя посадим, пусть смотрят.
Родомил приехал через двое суток, к вечеру, по темноте - Млад не чувствовал времени, и узнавал о нем только по началу обильных трапез: судебные приставы не забывали завтракать, обедать и ужинать, и пить чай меж застольями. Млад читал книги, присланные из университета, но досада и горечь не оставляла его. Да, он не чувствовал себя одиноким и брошенным на произвол судьбы, но неволя давила на него стенами и земляной толщей над головой. Воспоминания о вече стали невыносимыми и давили не слабей стен.
- Здорово, Млад Мстиславич, - Родомил вошел в подвал, слегка прихрамывая, - я не смог раньше. Хотел и не смог. Прости.
- Да ничего, - пожал плечами Млад, - мне тут хорошо. Душновато только.
- Что-то по твоему лицу я этого не вижу, - хмыкнул Родомил, прикрыл дверь и сел за стол, прислонившись к стене, - как мне жаль, что я на вече не поехал! Если бы ты знал! Никуда бы этот якобы Белояр от меня тогда не делся! Я б за шиворот его на степень вытащил!
- Не вытащил бы, - покачал головой Млад.
- Ты так думаешь?
- Уверен. Это сила, Родомил. Это такая сила, что я тараканом себя чувствовал против него. Это то самое, о чем говорил Перун - избранный среди избранных. И… знаешь, я думаю, именно его Смеян Тушич встретил у псковского посадника. Всех остальных они показать нам не боятся.
- Да? А это интересно. Значит, Смеян Тушич знал его? Не маленький, значит, человек… Осталось выяснить, кого не было на вече из «больших» людей.
Млад пожал плечами - если этот человек способен на морок такого размаха, никто не вспомнит, был он на вече или нет.
Родомил говорил о том, что ополчение уйдет - с этим ничего сделать нельзя. Марибора предлагала оставить хотя бы пять тысяч, но Совет господ, верней Свиблов, встал насмерть, ссылаясь на решение веча. Князь не посмел пойти против Новгорода, и, наверное, был прав - страшно идти против Новгорода.
- Ты не бойся, князь тебя виновным не считает. Выйдешь отсюда через пару дней после того, как уйдет ополчение - Свиблов снимет своих людей. Он тебя с грязью смешал, ему больше ничего не надо - лишь бы ты не сумел отмыться.
- А вече? - Млад хлопнул глазами.
- А что «вече»? Ополчение уйдет - все забудут.
- Но это же… нечестно как-то… - пожал плечами Млад.
- Что ты говоришь-то? А честно - под лед, что ли? - вспылил Родомил, - может, мне еще и допросить тебя по всем правилам? О разветвленной сети лазутчиков турецкого султана? Давай! Сейчас жаровню здесь поставим… Ректор университета уже десяток грамот отправил - не имеет права тебя вече судить без разрешения университета.
Млад вздохнул. Действительно, а что он хотел? Чтоб Новгород принес ему извинения? Поклонился в пояс и отпустил с миром?
- Да меня на улице убьют, как только увидят!
- Не убьют. Шапку смени, и не убьют, - рассмеялся Родомил, - ну, и не разгуливай без надобности по городу. И потом, мы тоже не лыком шиты, не хуже Черноты Свиблова умеем народ мутить. Уже слух по городу пустили, что это не Белояр был вовсе, что бояре нарочно народ разыграли. Не сразу сработает, но единодушия не будет.
- А студенты? Им-то как в глаза смотреть? Сейчас экзамены начнутся…
Млад вспомнил о студентах и тут же подумал о Дане: мысль о ней обожгла его, и он едва не застонал от горечи. Как он посмотрит в глаза ей? Как она сможет после этого приблизиться к нему? После того, как его, связанного, вели через толпу, которая плевала ему вслед?
- Студентам бы все уже разъяснили, но ректор опасается, они терем Свиблова громить пойдут, за тебя. Студенты - не новгородцы, в призраков на вечевых площадях не очень верят. Ничего не бойся. Посадница тебе кланялась, между прочим, а это дорогого стоит. Ты ведь, по сути, удар на себя принял… Да, не ждали мы такого, не ждали! - Родомил хлопнул рукой по колену, скривился и выругался, - чего угодно ждали - но не этого! И Воецкому-Караваеву теперь посадничества не видать, и ополчение уйдет, и тебя никто слушать не станет, и князь против веча выступить не посмеет! Всех, всех раздавили! Свиблов - предатель, подлец! И ведь не достать его!
- Знаешь, я думаю, Свиблов понятия не имеет, что происходит.
- Прекрасно он все понимает! Сволочь!
- Он не понимает, с какой силой имеет дело. Мне кажется, если бы он понял, он бы побоялся… - вздохнул Млад.
- Он бы побоялся против этой силы выступать! Вот чего бы он побоялся! - скривился Родомил, - ему пообещали, что деньги его и земли при нем останутся. Ненавижу! Если б ты знал, как я их ненавижу! Будто они не на этой земле родились, будто ничего святого нет на свете, кроме серебра! Никогда я не пойму этого, никогда!
Еще два дня прошло в разговорах с судебными приставами: пустых, в общем-то разговорах. Говорили они в основном о женщинах, о ценах на торге и о делах в ведомстве Родомила. Млад слушал их вполуха, и иногда рассказывал что-то о себе - в молодости, в основном, хотя не очень любил это делать. Но почему эти люди, добрые к нему, и делящие с ним его неволю, должны были разделять и его уныние?
Млад не видел, как уходило ополчение, но знал, что оно уходит. И даже если бы он вышел из подвала и лег на их пути, это ничего бы не изменило - его бы просто раздавили копыта коней ладожской дружины.
Необратимость не прошлого, но будущего никогда еще не терзала его с такой силой, с такой безысходностью. Он на самом деле хотел выйти на свет, наплевав на то, что его не станут слушать, а, скорей всего, просто убьют. Но вовремя сообразил, что после этого сможет лишь сказать «я сделал все, что мог». Это и останется начертанным на его могильном камне…
Весь день он провалялся на широком ложе, утопая в перинах, пряча лицо в подушках, заперев дверь изнутри, чтоб охрана не докучала ему бесконечными чаепитиями. Есть ему тоже не хотелось. И невозможность выйти на свободу - не для того, чтоб говорить, а просто так, идти куда глаза глядят - мучила его в тот день до дрожи.
Утром к Младу стучали робко, а в обед - требовательно. Он открыл - из вежливости. Они не поняли, они пытались его развлечь, и Младу с большим трудом удалось выпроводить их вон: он не хотел никого видеть. Он перебирал в голове способы исправить сделанное, и не находил ни одного, и это снова приводило его к безысходности и ощущению необратимости - неотвратимости - будущего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Младу нечего было стыдиться, но каким же мучительным оказался этот путь! Если бы руки его не связали за спиной, он бы не удержался, и закрыл ладонями лицо. Ему плевали вслед, а у моста, где собрались «малые» люди, два или три камня полетели ему в спину: один из них, попавший по голове, сдвинул треух ему на глаза, и это вызвало злорадный смех. Стража прикрикнула на шутников и помахала бердышами, но смех от этого стал только громче. Млад не оглянулся - смешно смотреть им в лицо, если шапка сползла на глаза…
На другой стороне моста в него полетели снежки и огрызки яблок - стайка ребятишек, ощущая безнаказанность, улюлюкала и бежала за ним до самых ворот детинца. Млад не винил детей - в Новгороде смертью карали только тяжкие преступления: предательство, казнокрадство и поджог. И, увидев перед собой связанного человека под стражей, дети считали себя вправе ненавидеть преступника, их вера в правосудие была непоколебимой.
За крепостными стенами было пусто - только стража на воротах, да женщины из челяди посадника встретились им по дороге к судной палате: они тоже смотрели на Млада со злым любопытством.
Подвал оказался очень глубоким - каменная витая лестница с высокими и узкими ступенями вела вниз так долго, что у Млада закружилась голова, и пару раз он едва не оступился. Но и на этом путь не закончился: узкий проход шел под землей - потолки его кое-где держали выложенные кирпичом своды, на которые были уложены просмоленные деревянные балки. Младу показалось, что проход полого спускается вниз. Он слышал, что под башнями детинца прячутся подземелья, но не предполагал, что они простираются так глубоко. В какую сторону его вели, он не мог себе представить - на витой лестнице он потерял представление о сторонах света.
Проход вывел в подвал с земляным полом, кирпичными стенами и сводчатым потолком. Обитые железом двери вели на четыре стороны, и старший из стражников недолго колебался, поворачивая направо от прохода.
Узилище, предназначенное Младу, было довольно просторным - не меньше его собственной спальни - но совершенно пустым. Ни клочка сена, ни одной деревяшки, на которую можно сесть. И, понятно, без окон. Млад успел рассмотреть подвал, пока его освещали факелы в руках стражи. Однако дверь за ним захлопнулась без слов, и он оказался в кромешной темноте. И привыкнуть к этой темноте было невозможно - ни лучика света не могло проникнуть в подземелье.
Млад не боялся темноты, но земляная толща над головой давила на него незримой тяжестью. Несколько минут он стоял в растерянности, чувствуя, что задыхается, но потом взял себя в руки и, ощупав стены, устроился в углу, подложив под себя полушубок. В подвале было гораздо теплей, чем наверху, но сыро и зябко.
Темнота едва не свела его с ума. Через некоторое время он начал думать, что ослеп, хотя и понимал, что это невозможно. Прошло еще немного времени, когда он понял, что в подвале совершенно один - стражники не оставили никого для его охраны и ушли наверх. И одиночество напугало его сильней темноты и толщи земли над головой. Как в могиле.
Он быстро потерял счет времени, стараясь отвлечься от реальности, но это почти не помогало. Мысли его или возвращались к вечевой площади и камням, что летели ему вслед, или блуждали в темноте подземелья, натыкаясь на сырые кирпичные стены.
Млад никогда в жизни не сидел взаперти. Да, в детстве его в качестве наказания могли не отпустить гулять с ребятами, но случалось это очень редко, и никто его при этом не запирал. Он и представить себе не мог, насколько это тяжело - несвобода.
Он читал о людях, которые провели в тюрьме не один год - в Европе это считалось нормальным. Если он за час темноты и одиночества едва не потерял волю и самообладание, каково же было этим людям? Они должны были сойти с ума в первые же дни заключения.
Он обхватил руками колени и уткнулся в них лицом. Безысходность сжимала сердце - никогда еще ему не было так горько и гадко. Холод потихоньку хватал его за плечи, холодом тянуло с земляного пола, холодом едва заметно дуло из щели под дверью. Страх то и дело появлялся где-то внизу живота: а вдруг его оставят здесь навсегда? Похороненным под валом детинца, так глубоко, что и крик не донесется до тех, кто может его услышать.
Когда Млад думал о том, что надо смириться со своей судьбой, и готовился принять тихую смерть в темноте и одиночестве, неожиданно в подвале раздались шаги и голоса. Он сначала не поверил в это, но щель под дверью осветилась, а вскоре заскрежетал замок, и засов отодвинулся в сторону.
От яркого света из глаз едва не закапали слезы. В сопровождении стражника, в подвал явились трое судебных приставов из службы главного дознавателя - Млад не сомневался, что их прислал Родомил.
- Как ты тут, Млад Мстиславич? - деловито спросил старший из них, укрепляя факел в держателе на стене, - не замерз?
- Нет, ничего… - Млад поднялся и размял затекшие ноги - теперь слезы едва не закапали из глаз от радости. А он-то думал о смерти!
- Сейчас мы тебе здесь такую спальню сделаем - любой боярин позавидует! - сказал пристав, - заносите, ребята!
Еще трое стражников протиснулись в подвал, пронося в дверь широкое ложе, ничем не напоминавшее лавку.
Через полчаса пустой подвал преобразился: пол застелили шкурами, шкурами завесили стены, на кровать постелили три перины, подушки и двойное меховое одеяло. В угол поставили стол с самоваром и три табуретки, у входа сложили горку просмоленных факелов, и оставили сверток восковых свечей.
- Ну как? - довольно поинтересовался пристав, - можно прожить недельку?
Млад кивнул - такого он не ожидал.
- Мы за стенкой будем тебя охранять. Мало ли кого подошлют? Родомил Малыч не велел наверх выходить, чтоб никто из людей Свиблова тебя не увидел. Изнутри на ночь закроешься, и пусть стучат, если есть охота. А тут по подвалу ходи сколько хочешь. Только печки топить нельзя - задохнемся. Но ты не бойся - горячих камней принесем, спать в тепле будешь. Дверь лучше закрывай - чтоб тепло не уходило. Под дверью щель, чтоб воздух шел.
- Да откуда ж он пойдет? - удивился Млад.
- Откуда-откуда? Сверху. Над нами - Княжая башня, и лестница наверх ведет. Сюда и из детинца, и с Волхова пройти можно. Хорошее место, удобное. Если кто от Совета господ явится - в соседний подвал тебя посадим, пусть смотрят.
Родомил приехал через двое суток, к вечеру, по темноте - Млад не чувствовал времени, и узнавал о нем только по началу обильных трапез: судебные приставы не забывали завтракать, обедать и ужинать, и пить чай меж застольями. Млад читал книги, присланные из университета, но досада и горечь не оставляла его. Да, он не чувствовал себя одиноким и брошенным на произвол судьбы, но неволя давила на него стенами и земляной толщей над головой. Воспоминания о вече стали невыносимыми и давили не слабей стен.
- Здорово, Млад Мстиславич, - Родомил вошел в подвал, слегка прихрамывая, - я не смог раньше. Хотел и не смог. Прости.
- Да ничего, - пожал плечами Млад, - мне тут хорошо. Душновато только.
- Что-то по твоему лицу я этого не вижу, - хмыкнул Родомил, прикрыл дверь и сел за стол, прислонившись к стене, - как мне жаль, что я на вече не поехал! Если бы ты знал! Никуда бы этот якобы Белояр от меня тогда не делся! Я б за шиворот его на степень вытащил!
- Не вытащил бы, - покачал головой Млад.
- Ты так думаешь?
- Уверен. Это сила, Родомил. Это такая сила, что я тараканом себя чувствовал против него. Это то самое, о чем говорил Перун - избранный среди избранных. И… знаешь, я думаю, именно его Смеян Тушич встретил у псковского посадника. Всех остальных они показать нам не боятся.
- Да? А это интересно. Значит, Смеян Тушич знал его? Не маленький, значит, человек… Осталось выяснить, кого не было на вече из «больших» людей.
Млад пожал плечами - если этот человек способен на морок такого размаха, никто не вспомнит, был он на вече или нет.
Родомил говорил о том, что ополчение уйдет - с этим ничего сделать нельзя. Марибора предлагала оставить хотя бы пять тысяч, но Совет господ, верней Свиблов, встал насмерть, ссылаясь на решение веча. Князь не посмел пойти против Новгорода, и, наверное, был прав - страшно идти против Новгорода.
- Ты не бойся, князь тебя виновным не считает. Выйдешь отсюда через пару дней после того, как уйдет ополчение - Свиблов снимет своих людей. Он тебя с грязью смешал, ему больше ничего не надо - лишь бы ты не сумел отмыться.
- А вече? - Млад хлопнул глазами.
- А что «вече»? Ополчение уйдет - все забудут.
- Но это же… нечестно как-то… - пожал плечами Млад.
- Что ты говоришь-то? А честно - под лед, что ли? - вспылил Родомил, - может, мне еще и допросить тебя по всем правилам? О разветвленной сети лазутчиков турецкого султана? Давай! Сейчас жаровню здесь поставим… Ректор университета уже десяток грамот отправил - не имеет права тебя вече судить без разрешения университета.
Млад вздохнул. Действительно, а что он хотел? Чтоб Новгород принес ему извинения? Поклонился в пояс и отпустил с миром?
- Да меня на улице убьют, как только увидят!
- Не убьют. Шапку смени, и не убьют, - рассмеялся Родомил, - ну, и не разгуливай без надобности по городу. И потом, мы тоже не лыком шиты, не хуже Черноты Свиблова умеем народ мутить. Уже слух по городу пустили, что это не Белояр был вовсе, что бояре нарочно народ разыграли. Не сразу сработает, но единодушия не будет.
- А студенты? Им-то как в глаза смотреть? Сейчас экзамены начнутся…
Млад вспомнил о студентах и тут же подумал о Дане: мысль о ней обожгла его, и он едва не застонал от горечи. Как он посмотрит в глаза ей? Как она сможет после этого приблизиться к нему? После того, как его, связанного, вели через толпу, которая плевала ему вслед?
- Студентам бы все уже разъяснили, но ректор опасается, они терем Свиблова громить пойдут, за тебя. Студенты - не новгородцы, в призраков на вечевых площадях не очень верят. Ничего не бойся. Посадница тебе кланялась, между прочим, а это дорогого стоит. Ты ведь, по сути, удар на себя принял… Да, не ждали мы такого, не ждали! - Родомил хлопнул рукой по колену, скривился и выругался, - чего угодно ждали - но не этого! И Воецкому-Караваеву теперь посадничества не видать, и ополчение уйдет, и тебя никто слушать не станет, и князь против веча выступить не посмеет! Всех, всех раздавили! Свиблов - предатель, подлец! И ведь не достать его!
- Знаешь, я думаю, Свиблов понятия не имеет, что происходит.
- Прекрасно он все понимает! Сволочь!
- Он не понимает, с какой силой имеет дело. Мне кажется, если бы он понял, он бы побоялся… - вздохнул Млад.
- Он бы побоялся против этой силы выступать! Вот чего бы он побоялся! - скривился Родомил, - ему пообещали, что деньги его и земли при нем останутся. Ненавижу! Если б ты знал, как я их ненавижу! Будто они не на этой земле родились, будто ничего святого нет на свете, кроме серебра! Никогда я не пойму этого, никогда!
Еще два дня прошло в разговорах с судебными приставами: пустых, в общем-то разговорах. Говорили они в основном о женщинах, о ценах на торге и о делах в ведомстве Родомила. Млад слушал их вполуха, и иногда рассказывал что-то о себе - в молодости, в основном, хотя не очень любил это делать. Но почему эти люди, добрые к нему, и делящие с ним его неволю, должны были разделять и его уныние?
Млад не видел, как уходило ополчение, но знал, что оно уходит. И даже если бы он вышел из подвала и лег на их пути, это ничего бы не изменило - его бы просто раздавили копыта коней ладожской дружины.
Необратимость не прошлого, но будущего никогда еще не терзала его с такой силой, с такой безысходностью. Он на самом деле хотел выйти на свет, наплевав на то, что его не станут слушать, а, скорей всего, просто убьют. Но вовремя сообразил, что после этого сможет лишь сказать «я сделал все, что мог». Это и останется начертанным на его могильном камне…
Весь день он провалялся на широком ложе, утопая в перинах, пряча лицо в подушках, заперев дверь изнутри, чтоб охрана не докучала ему бесконечными чаепитиями. Есть ему тоже не хотелось. И невозможность выйти на свободу - не для того, чтоб говорить, а просто так, идти куда глаза глядят - мучила его в тот день до дрожи.
Утром к Младу стучали робко, а в обед - требовательно. Он открыл - из вежливости. Они не поняли, они пытались его развлечь, и Младу с большим трудом удалось выпроводить их вон: он не хотел никого видеть. Он перебирал в голове способы исправить сделанное, и не находил ни одного, и это снова приводило его к безысходности и ощущению необратимости - неотвратимости - будущего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81