- Ты что думаешь, я один такой? - вскинул тот глаза, - да половина студентов попробовала! Все спорят и все руки в угли суют!
Млад опустил руки и сел рядом с Ширяем.
- Вы что, ненормальные? - тихо спросил он.
- А что? Если я прав, значит должно получиться! А я ведь тоже шаман!
- Какой ты после этого шаман! А? Ты что, не понимаешь? И о чем же ты таком спорил, что для этого надо было руки в угли совать, а?
- Да из-за девчонки, - буркнул Ширяй, - что она меня выберет…
- Да ну? А ты в этом нисколько не сомневался?
- Не сомневался! Все сомневались, а я не сомневался! Пока… пока не попробовал. А они испытать меня хотели. А я тоже… тоже испытать хотел.
- Ну и дурак… - Млад подкрутил фитиль лампы и подумал, что ведет себя в точности, как дед в таких случаях, - шаман должен понимать, когда нужна помощь богов, а когда можно обойтись своими силами. Ради Правды можно пойти на смерть, а ухарство того не стоит. Достойно десятилетнего мальчишки, а не того, кто прошел пересотворение.
- Да я понял уже…
- Больно было? - Млад похлопал парня по плечу.
- Жуть… Угли еще к коже приклеились - не стряхнуть… Знаешь, как все надо мной смеялись? Никогда не забуду.
- Правильно смеялись - нечего бахвалиться, - Млад вздохнул, - да ладно. Не переживай. Мало мы глупостей в жизни делаем, что ли?
- То-то и обидно, что правильно смеялись… - проворчал парень.
Когда вернулся Добробой, Млад успел перевязать Ширяю руки и хотел уложить его в постель, но тот воспротивился - остался за столом, читать книгу. Приходилось время от времени переворачивать ему страницы. Добробой же, с порога увидев повязки, расхохотался.
- И ты, что ли? Ну вы даете! Я троих таких по дороге встретил - от медиков шли!
- Ничего смешного не вижу, - Млад сжал губы, - ему больно, между прочим…
- Так от глупости никакие лекарства не помогут! - продолжал со смехом Добробой.
- Ты шибко умный, - прошипел Ширяй сквозь зубы.
- Молоко-то не прокисло? - спросил Млад, покосившись на Добробоя.
- Не, я вечерней дойки дождался. Тепленькое… Хочешь, Млад Мстиславич?
- Ну, налей… И Ширяю налей тоже. Мы его теперь с ложки недели две будем кормить.
- Коляда, между прочим, скоро… - вспомнил вдруг Добробой, - Собирались же, маски делали… А ты? Как колядовать-то будем? И Карачун завтра.
Самый короткий день в году начинался хмуро и недобро. Выйдя на крыльцо, Млад почувствовал приближение не метели даже - бурана. Северный ветер завывал потихоньку, пробуя свои силы, гнал мрачные тучи низко к земле и поземок вдоль тропинок. Над факультетскими теремами вились дымы - занятий не было, все пекли ржаные хлебы и грелись у печек, рассказывая друг другу страшные сказки.
Хийси прятался в будке - в этот день нечего делать на дворе, даже собаке это понятно, а уж такому лентяю, как Хийси, только дай повод не высовывать носа на мороз.
Млад обогнул университет справа и вышел на крутой берег Волхова, разглядывая небо на севере. На открытом пространстве ветер задувал еще сильней - холодный, недобрый ветер: внезапным его порывом едва не снесло треух с головы, набило снежной крупы за воротник и дернуло полы полушубка.
- Что, дед Карачун, тебе не нравится, что я задумал? Так не у тебя же спрашивать буду, - усмехнулся Млад.
Ветер хлопнул по лицу широкой, тяжелой ладонью, взвился с тонким воем вверх и растекся по берегу юрким поземком - словно змей.
Млад еще раз посмотрел на небо и свернул к университетскому капищу.
Там вовсю готовились к празднику: студенты носили дрова для костров и смолили факелы, три волхва что-то бурно обсуждали, водя пальцами по небу, сычевские мужики расчищали снег.
- Здорово, Млад Мстиславич! - наконец, заметил его один из волхвов, - что скажешь?
- Буран будет к ночи. Начинайте раньше, и костры не ставьте высоко - к теремам искры полетят.
- Так северный же ветер, как же к теремам?
- С Волхова дунет - как раз в ту сторону и получится, - пожал плечами Млад.
- Спасибо, что предупредил. Настоящий Карачун, ты чуешь? - волхв подмигнул Младу.
- Ага, - рассеянно кивнул Млад, - красиво должно получиться.
- Что-то ты сегодня невесел. Видал, пол-университета вслед за тобой вчера угли из печек таскали?
- Видал… - вздохнул Млад, поморщившись.
- Уел ты Осмолова, да как уел! Не хочешь сегодня на празднике выступить?
- Нет, я ночью подняться хочу.
- Силы бережешь? Ну, давай. А что это вдруг - подняться? Обязательно сегодня?
- Шаманская болезнь начинается, почти месяц не поднимался. А тут такая ночь…
Дана ждала его - сегодня она была одна, Вторуша сидела дома, в Сычевке.
- Я думала, ты еще затемно придешь, - она сама сняла с него треух и отряхнула, приоткрыв дверь в сени.
- Сегодня буран будет, я на капище ходил, предупредить.
- Чай будешь пить?
- Нет. Кипятку выпью, - Млад снял валенки и пошел за стол.
- Что это ты? Никак, наверх собрался?
- Ага.
- Жаль, - вздохнула Дана, приподнимая плечи, - такая погода сегодня… Я думала, мы до вечера тут останемся…
- Так и останемся, если ты хочешь, - пожал плечами Млад.
- Я совсем о другом, чудушко, - она посмотрела на него исподлобья.
- А… - догадался Млад, - нет, не надо… Перед подъемом - не надо бы. Но если ты хочешь…
- Нет, милый мой, я как-нибудь переживу.
- Тогда просто посидим, а? Только перед праздником мне надо домой заглянуть. Ширяй, представь, вчера руки обжег…
- Что, и он тоже? - Дана покачала головой, - если ты думаешь, что вдохновил только студентов, так нет - в Новгороде вчера было тоже самое: мужики давние споры решали.
Она села за стол, налила ему кипятку из самовара и переспросила:
- Может чуть-чуть заварки добавить?
- Не надо. Мне и так тяжело будет подниматься. И погода сегодня такая…
- А что это тебя наверх потянуло? Дождался бы хорошей погоды.
- У меня шаманская болезнь начинается. Месяц не поднимался, - повторил Млад, пряча глаза, и нисколько не солгал - утром он проснулся с сосущей тоской в груди и болью в суставах.
- Младик, что-то мне это не нравится… Ты мне не врешь?
- Нет, - поспешил ответить он.
- А ты не для Родомила ли, часом, собрался наверх?
Млад покачал головой и потупился - он ненавидел что-то скрывать именно потому, что врать ему никогда не удавалось достоверно.
- Младик, не смей этого делать, слышишь?
Он взял ее за руку и снова покачал головой:
- Дана, я сам решу… Я сильный шаман, я знаю, что делаю. Не надо, я не хочу это обсуждать…
До вечера они просидели у Млада, вчетвером, и даже позвали Хийси в дом, чего не делали и в сильные морозы. Пес нерешительно остановился на пороге, и Младу пришлось его подтолкнуть. Хийси огляделся и прилег у входа, понимая, что ему оказана великая честь, и злоупотреблять добротой хозяев не стоит.
Пока топилась печь, они рассказывали страшные сказки, как и положено в этот день: под завывание ветра за окном, в сумрачном свете самого короткого дня. Шаманята ежились, но храбрились, Дана же бледнела и прижималась к боку Млада, отчего его рассказы становились еще мрачней и угрюмей.
- Долго выслеживал старый охотник шатуна, три дня ходил за ним по лесу, на четвертый день наткнулся на свежий след. А медведь словно почуял слежку - на дневку не остановился. Пока охотник его догонял, уже и темнеть стало - зимой в лесу быстро темнеет. Оглянуться не успел охотник, а уже не сумерки, а темная ночь. Вот тогда-то он медведя и увидел: бредет по снегу, еле-еле, не оглядывается: худой, ободранный. Тяжело ему по снегу идти, наст его не держит, а сугробы - ему по грудь. Охотник в снегоступах поближе подобрался, а окликнуть медведя боязно: сильный зверь, голодный, злой.
- А зачем его окликать? - шепотом спросила Дана.
- Нельзя в хозяина леса стрелять, когда он тебя не видит.
- А почему?
- Слушай. Зашел охотник сбоку, отложил рогатину, натянул лук, прицелился. Хочет крикнуть, а язык не ворочается: страшно. Ночь кругом, а он с шатуном один на один. Так и выстрелил, точно в глаз попал. Упал медведь мертвым. Обрадовался охотник, подошел поближе, но рогатину, на всякий случай, в руках крепко держит - медведь зверь хитрый, может и мертвым прикинуться. Посмотрел - нет, убитый медведь, не прикидывается. Хотел палку в пасть медведю вставить, чтоб душу его на волю выпустить, и сук сломал, но как тронул медвежью морду, как попытался рот ему раскрыть - да тут клыки звериные и увидел. Блестят в темноте, только не клацают, так и кажется, что сейчас в руку вопьются. Испугался охотник, руку отдернул, сучок выбросил. Ну, начал шкуру с него драть. А холодно в лесу, темно… Того и гляди волки живую кровь почуют. Да и не только волки зимой по лесу бродят…
- А кто еще? - спросил Ширяй.
- О других - в другой сказке. В общем, кое-как шкуру содрал, без всякого уважения. Только голову оставил, так и не смог до морды дотронуться. Смотрит, а медведь тощий, кожа да кости, и мяса-то нету. А до дома далеко… Тащить его кости на себе - никакого смысла. Подумал-подумал охотник, отрубил медведю заднюю лапу - на холодец, сложил шкуру, а остальное похоронить решил. Снег разрыл, ковырнул землю пару раз - мерзлая земля, хоть топором по ней бей… Делать нечего, положил медвежью тушу в сугроб, снежком кой-как присыпал и домой пошел. Долго шел, на следующий день к вечеру до дома добрался. «На, - говорит, - тебе, жена, лапу - вари холодец, держи шкуру - щипли на пряжу». И спать лег, на печку - устал, четверо суток по лесу мотался. Баба лапу в котел положила, в печь поставила. Сидит со шкурой в руках, мех медвежий щиплет. А уж стемнело…
- Ой, мама… - шепнула Дана Младу в ухо.
- Это еще не мама… - вздохнул он и обхватил рукой ее плечо, - Тут слышит под окном голос: глухой такой, жалобный. Вроде, на песню похоже: «Кто-то мясо мое варит, кто-то кожу мою сушит, кто-то шерсть мою прядет». И скрип: тихий-тихий, тонкий-тонкий…
- А че за скрип-то? - раскрыл рот Добробой.
- Слушай. Испугалась баба, сидит ни жива - ни мертва, а за окном темно, тихо, только скрипит что-то. И вроде как ближе и ближе. И опять голос, под самым окном почти: «Баба мясо мое варит, баба кожу мою сушит, баба шерсть мою прядет». Хотела она мужа разбудить, да от страха шевельнуться не может: руки опустила и молчит, язык к нёбу присох. Слышит - а скрип к крыльцу приближается: тихий-тихий, тонкий-тонкий. А потом как стукнуло что по ступеньке, глухо стукнуло, так дерево об дерево стучит. И опять. Стукнет и скрипнет потом. Слышит - дверь в сени отворяется. И под самой дверью голос: «Здесь мясо мое варят, здесь кожу мою сушат, шерстку здесь мою прядут». Выронила баба шкуру из рук, охотник услышал - проснулся. С печки соскочил, да подвернул ногу - стоит и шагу ступить не может. Тут дверь распахивается…
- О-ё-ёй, - запищала Дана, - не надо дальше, не надо!
Млад прижал ее к себе покрепче:
- Надо, раз уж начали. Открывается, значит, дверь, а на пороге шатун стоит, без шкуры. На человека похож, только голова медвежья. А вместо отрубленной ноги липовая колодка приделана. Глаза светятся, пасть щерится - клыки блестят и клацают. Увидел его баба и упала замертво. А охотник бежать хотел, но на ногу наступить не может. Подошел к нему медведь и спрашивает: «Ты меня исподтишка убил?» «Убил» - отвечает охотник. «Ты душу мою на волю выпустил?» «Не выпустил». «Ты на мне шубу расстегнул?» «Не расстегивал». «Ты кости мои похоронил?» «Не хоронил». «Так что ж жена твоя мясо мое варит да шерстку мою щиплет?» И загрыз охотника. Шкуру на плечи накинул и пошел прочь - обратно в лес. И, говорят, той зимой часто возле деревни встречали следы: три ноги медвежьи, а одна - вроде как липовая колодка.
Немного помолчали.
- Ой, Млад Мстиславич… - выдохнул, наконец, Добробой, - страх-то какой…
- Для детей это, - пожал плечами бледный Ширяй.
- Ой, взрослый-то нашелся! - повернулась к нему Дана, - кто вчера руки-то в угли совал?
- А это не твое дело, куда я руки сую!
- Дана, не трогай его. Пусть его храбриться, - Млад посмотрел на Ширяя, - а ты не груби, сколько раз говорил.
Добробой, вовремя спохватившись, достал из печи ржаной каравай, с медом внутри, и очень обиделся на Млада, который сказал, что попробует его завтра.
- Ты что, без нас наверх пойдешь? - спросил Ширяй.
- Да, без вас, - кивнул Млад.
- Почему? - удивился Добробой.
- Мне надо. И я не собираюсь вам ничего объяснять.
- Очень здорово! - фыркнул Ширяй, - учитель называется!
- Поговори! - Дана легонько хлопнула его по затылку.
- И поговорю! - вскинулся тот.
- Сиди уж… - проворчал Млад, - ты и бубна в руках не удержишь.
- А я? - тут же влез Добробой.
- А ты не бросишь товарища в беде, - усмехнулся Млад, - пора собираться на праздник.
- Нет, ну как же ты каравай-то не попробуешь, а? - расстроено спросил Добробой, - Карачун ведь. Положено.
- Ничего, дед Карачун меня простит как-нибудь. Сами ешьте.
- Да скотине и то положено давать… - вздохнул Добробой.
- Вон наша скотина, у двери спит, - улыбнулся Млад.
Хийси, словно догадавшись, что о нем идет речь, пару раз стукнул хвостом по полу.
- Слышь, Млад Мстиславич… - Ширяй поманил его к себе и потом зашептал на ухо, - съешь каравая, ничего тебе не будет, ты и так поднимешься, я же знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81