- Такую же грамоту читали перед главным теремом, как только закончились занятия - считай, при всем университете. Думаю, и ректору ее вручили тоже, - Дана вздохнула, - я, как услышала, о чем речь, сразу сюда побежала, предупредить. Но они, смотри-ка, сразу шестерых прислали… А выезд судейских приставов, между прочим, оплачивает истец. Откуда у горькой вдовы такие деньги? Да и в голову бы ей не пришло в суд идти…
При всем университете? Млад застонал и прикрыл глаза. Здорово: профессор-убийца… И если суд признает его виновным, никому не объяснят, что вина его косвенна, что он не убийца, он всего лишь оказался плохим учителем для слабого ученика.
- Младик, не надо так расстраиваться. Во-первых, все это шито белыми нитками. И суд докладчиков - самый грязный суд, который можно отыскать. И все, между прочим, об этом знают. Виру все равно университет будет платить!
- Не университет, а профессора университета. Университет ничего своего не имеет, - проворчал Млад.
- Ничего, профессора не обеднеют! Я попытаюсь перевести дело в княжий суд. И двухнедельный срок мы пересмотрим. Младик, все это не стоит выеденного яйца! Это совершенно голословное обвинение! Это сделали нарочно, нарочно!
- Зачем, интересно? - Млад вскинул на нее глаза, - чего они добьются? Ну, объявят меня убийцей, и что? Из мести, что ли?
- Ну… Ну и из мести… - неуверенно ответила Дана.
- Никто из них такой ерундой заниматься не станет. И месть что-то сомнительная. Университет виру заплатит, сама говоришь. Суду докладчиков Новгород не верит. В поруб меня никто не посадит, в Волхове никто не утопит. Зачем?
- Ну… запятнать тебя хотят. Как волхва…
- Да ерунда! Я волхв-гадатель, к моим ученикам это не имеет никакого отношения. Любой шаман скажет, что исход пересотворения не известен никому, и ни от кого не зависит. Это и как шамана меня не запятнает! Это, разве что, может лишить меня учеников на несколько лет. Но им-то это зачем? По сути, они всего лишь на бумаге запишут, что у меня умер ученик. И больше ничего!
- А деньги, Младик? Деньги?
- А что деньги? Вдове я бы и так денег дал, и по профессорам собирать не надо было бы… А суд получит на десять человек такие крохи, что в сторону моих денег и не посмотрит.
- Да я сам на этот суд приду, и расскажу, что их Миша был просто трус! - Ширяй неожиданно стукнул кулаком по столу.
- Не смей так говорить! - Млад приподнялся, но упал обратно, - это не так! Он не побоялся начать пересотворение, он… Не смей осуждать его. Он распорядился своей жизнью, а не чужой. И… он не может тебе ответить, понимаешь?
- Да он бы мне не ответил, если бы и мог! - Ширяй скривил губы.
- Слушай ты, гордый и свободолюбивый русич… - Млад сжал зубы, - замолчи. Или я тебе за него отвечу. Когда встану.
- Очень я испугался! - хмыкнул Ширяй.
- Ты слушай, что тебе учитель говорит! - повернулась к парню Дана, - а не груби! Не испугался он!
- Мы с Млад Мстиславичем сами разберемся! - фыркнул Ширяй.
- Ширяй, - Млад вздохнул, - на самом деле, не груби.
- Давайте лучше обедать, - Добробой взгромоздил на стол горшок борща, - Млад Мстиславичу надо поесть, что он там позавтракал - кошкины слезы...
- Правда, Младик. Теперь тебе надо много есть.
- Можно, я сам? - Млад умоляюще посмотрел на Дану.
- Нет, нельзя.
Через двое суток Млад чувствовал бесконечную усталость: от боли, от неподвижности, от беспомощности, от ночной бессонницы. И частенько думал: а если бы он заранее знал, чем обернется для него это жалкое выступление против Михаила Архангела, хватило бы ему смелости поступить так же? Очень хотелось верить, что хватило бы, но не верилось.
Ширяй и Добробой, как только рассвело, отправились в Сычевку, Дана ушла на занятия, а Млад пытался уснуть, пока ничто его не тревожит. Почему-то именно ночью его глодали тяжелые мысли: и о Мише, и о собственной несостоятельности, и о предстоящем суде. Днем эти мысли исчезали, или, по крайней мере, не были столь навязчивы. После мучительных перевязок боль успокаивалась, и часов пять или шесть оставалась терпимой, во всяком случае, позволяла уснуть. И хотя Дана жаловалась, что от нее за версту пахнет этой мерзостной мазью, но перевязывала Млада трижды в день.
Он начал дремать, когда дверь отворилась без стука, и удивительно знакомый голос спросил:
- Дома хозяева?
Млад распахнул глаза, сон слетел с него в одну секунду: на пороге стоял его отец - в лисьем полушубке мехом наружу, с пушистой шапкой на голове, в меховых сапогах. Почему-то отец всегда казался ему выше ростом, и шире в плечах, и моложе, чем был на самом деле. Никто бы не назвал Мстислава-Вспомощника стариком, ему было немного за шестьдесят, но Млад, глядя на него, никогда бы в это не поверил.
- Хозяева лежат здесь… - ответил он с улыбкой.
Отец снял шапку, отряхнул сапоги друг об друга и прошел в дом, расстегивая полушубок.
- Здорово, сын.
- Здорово, бать. Ты б разделся, у нас жарко.
- Это я по привычке. К больному приходишь - сначала взглянуть, а уж потом…
- Да ты, никак, к больному приехал? А я думал…
- К больному, к больному, - отец кинул полушубок на стол, - вчера мимо нас в Ладогу ехал один мой товарищ, он и рассказал, что ты сверху упал и сильно обжегся, а тебя обвиняют в смерти ученика и тащат в суд.
- Быстро до вас наши слухи доходят, - усмехнулся Млад.
- Это из-за войны. Сейчас часто в Ладогу гонцы едут, каждый день почти. Один из них моим бывшим больным оказался. А у него в университете сын учится, и на твоем факультете. Так что ничего странного, что он ко мне заехал.
- И ты все бросил и помчался ко мне? - удивился Млад.
- Знаешь, Лютик… Неспокойно мне почему-то было. И без того неспокойно было, а после его рассказа я и вовсе голову потерял. До вечера промаялся, а потом плюнул, запряг сани и поехал. Маме я не сказал ничего.
- Да со мной все в порядке, бать. Здесь врачей - пруд пруди.
- Может быть. Но пока я тебя не посмотрю, в это не поверю. Врачи - врачами, а я волхв-целитель. Неужели собственного сына на ноги не поставлю? И выглядишь ты плохо. Болят ожоги-то?
- Болят. Говорят, долго еще болеть будут.
- Это мы поправим. Я и трАвы привез, и мази. Да и без них кое-что могу. Давай-ка размотаем тряпки-то…
Млад скривился:
- Только что перевязывали, двух часов не прошло. Давай лучше попьем чайку. Расскажешь мне, как вы живете.
- Нет уж, - отец улыбнулся, - это ты мне расскажешь, как такое с тобой случилось. И после того, как я сам тебя перевяжу. И не хнычь.
Отец разматывал повязки ловко и быстро: рука у него была твердая. Начал он с левой руки, с самого легкого ожога, но Млад немедленно оценил, насколько Дана, оказывается, щадила его и жалела. Отец сорвал пропитанную мазью салфетку за пару секунд, Млад даже не успел испугаться, и опоздал закричать, но на глаза навернулись слезы и крупными частыми каплями потекли по щекам.
- Ничего, ничего… - кивнул отец, хлопая его по коленке, - так лучше. Я знаю.
Млад не мог не согласиться, но предпочел бы осторожные прикосновения Даны. Отец долго разглядывал мокрый ожог с лопнувшими волдырями, пожимал плечами, и даже пригнулся, почти вплотную поднеся больную руку к носу. Как вдруг лицо его изменилось. Он нагнулся и поднял желтую от сукровицы салфетку, которую до этого просто отбросил на пол. Смотрел на нее, нюхал, скреб пальцем, а потом спросил, коротко и зло:
- Кто тебя перевязывает?
- Дана… - недоуменно и обижено ответил Млад.
- Дана? - брови отца поползли вверх, - ты же говорил что-то про врачей?
- Ну да… они тоже иногда приходят. Но Дана перевязывает меня три раза в день… Чтоб легче было. От мази всегда легче.
- Еще бы… - проворчал отец и встал, осторожно положив руку Млада на приготовленное полотенце, - а кто, в таком случае, дал ей эту мазь?
- Ты так говоришь, как будто она мажет мне ожоги ядом, - уязвленно заметил Млад.
- Не ядом, Лютик… Не ядом… Где она у вас стоит? Мазь я имею в виду.
- В сенях, на полке. На какой, я не знаю, не видел. В черном туеске.
- Я не зря гнал лошадь всю ночь напролет… - отец направился в сени.
- Может, ты мне объяснишь, в чем дело?
Отец не ответил, но через минуту вернулся, разглядывая туесок со всех сторон. Что-то на донышке его заинтересовало, он поднял туесок вверх и рассматривал, запрокинув голову. Потом долго нюхал мазь, растирал ее между пальцев, снова нюхал, а потом поставил на стол и вздохнул.
- Да. Я не зря гнал лошадь всю ночь напролет. Так кто дал тебе эту мазь?
- Бать, объясни мне, в чем дело, - Млад сжал губы.
- Хорошо. Видишь ли, - отец вздохнул снова, - в нее добавлена одна очень редкая травка. Она у нас не растет, ее привозят откуда-то с Ближнего востока. Я видел ее всего однажды, она обладает характерным запахом, который трудно забыть.
- Это псиной, что ли? - улыбнулся Млад.
- Нет. Псиной пахнет плохо очищенный собачий жир, на котором эта мазь настояна. И это отдельная статья! Потому что для мазей можно использовать жиры и более распространенные.
- Собачий жир? - Млад растерялся: почему-то это показалось ему неприятным.
- Да. И я думаю, он добавлен туда не только для того, чтоб отбить запах этой травки. Ты ведь этого запаха, скорей всего, не знаешь. А травка эта… Это не яд, нет. Не в этих дозах, по крайней мере… Эта травка лишит тебя способности волховать. А может, и подниматься наверх, про это ничего не знаю. Может быть, не навсегда, но надолго, на годы. Я видел ее всего однажды. Она действует подобно конопляным стеблям, которые ты кидаешь в костер, только сильней и незаметней: выживает из тебя твои способности, и заменяет их собой. Ты даже не заметишь, как жизнь твоя станет серой и мрачной, как все вокруг утратит для тебя смысл. Но вместе с тем, она обладает способностью снимать боль, поэтому используется врачами, но редко и очень осторожно, когда боль действительно в состоянии убить человека.
- Так может, для этого ее и положили в мазь от ожогов? - Млад действительно испугался, - Ты же рассуждаешь так, как будто кто-то хотел причинить мне зло.
- Да, хотел! Если бы не собачий жир, это можно было бы списать на ошибку! Но, видишь ли, собачий жир тоже считается одним из средств притупить способности волхва. И еще… посмотри, - отец поднял туесок у Млада над головой, - посмотри, что нарисовано на дне! Ты когда-нибудь видел такой оберег?
На туеске, пропитанном дегтем, была начертана странная конструкция из множества правильных треугольников, Млад никогда такой не встречал и покачал головой.
- Так кто дал тебе эту мазь? - отец поставил туесок на стол и присел рядом.
- Бать, я не верю, что они хотели причинить мне зло. Я знаю их много лет, это хорошие врачи, лучшие ученики доктора Велезара, они живут рядом со мной, они переживают за меня.
- Может, ты уже утратил способность видеть? - усмехнулся отец, - впрочем, я верю твоей оценке людей. Значит, надо искать того, кто дал им этот рецепт и этот туес. И давай-ка быстро снимать остальные повязки. Мои средства не столь хороши, но и вреда тебе не причинят.
Дана в тот же вечер привела к Младу своего товарища по факультету - Родомила, сказав, что он лучше всех в университете, да и во всем Новгороде, смыслит в расследованиях, и даже когда-то служил у князя Бориса в суде. Родомил оказался человеком немногословным, выслушал рассказ Млада и его отца, а потом, скривив лицо, забрал туесок с мазью и ушел, ни слова не говоря.

Часть 2. Пророчества
Разницы нет никакой между правдой и ложью, Если, конечно, и ту, и другую раздеть. В.С. Высоцкий
1. Князь Новгородский. Один
Три недели прошло с тех пор, как ополчение выступило из Новгорода к Ярославлю. Пятитысячное войско выставил Новгород, три тысячи прислала Ладога; Ярославль и Владимир готовились присоединиться, чтоб вместе двигаться к Нижнему Новгороду. Москва направила войско ко Мценску, на Курск вышел младший из князей Киевских со своей дружиной.
Псков ничего не ответил новгородцам, впрочем, и без его ответа было ясно: угроза со стороны татар псковичей не пугает, и расплачиваться за ошибки новгородцев они не собираются.
Казанское ханство хранило гробовое молчание, крымчане пресекли обычные разбойничьи набеги на пограничные земли, хотя много лет подряд клялись, что это им не под силу.
Первое, что сделал Волот после памятного разговора с доктором Велезаром - послал в университет за Вернигорой. Он долго думал, кого отрядить послом к человеку, обиженному в Городище - вдруг они окажутся врагами? Князь хотел ехать сам, но вовремя одумался - об этой поездке будет трубить весь Новгород; даже если он отправится один, верхом - все равно будет узнан немедленно. Летом можно было бы добраться до университета малопроезжими лесными дорогами, зимой же оставался единственный путь - по Волхову, где и ночью непрерывным потоком шли обозы, ехали сани, мчались одинокие всадники.
Поразмыслив над этим, Волот написал Вернигоре длинное письмо; как умел, выразил ему уважение и именем отца позвал вернуться в Городище, хотя бы для разговора с князем. И с письмом этим отправил в университет дядьку - самого верного человека, которого знал, наставив его поклониться Вернигоре и выказать ему всяческое почтение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81