Затем он поклонился и прижался губами к руке отца в знак преданности и любви. Глаза жгло. Борясь с подступающими слезами, он сказал:
— Теперь отдохни. Немного погодя я пришлю к тебе мать. — С этими словами он покинул комнату.
Придя в свои покои, Рохан сбросил маску почтительного сына и остановился перед открытым окном, глядя на роскошные сады, любимое детище матери. Он сделал то, что обещал себе: успокоил тревогу отца и дал ему возможность умереть с миром. Зехава больше не боялся ни за сына, ни за свои земли. Это могло бы случиться намного раньше, если бы Рохан смог преодолеть свой страх.
В Стронгхолде стояла полная тишина. Ее осмелятся нарушить только тогда, когда Зехава умрет и отгорит погребальный костер. Рохану казалось, что он очутился в призрачном, безмолвном потустороннем мире, где не осталось ни одного живого существа. Единственной реальностью здесь было только одно: огонь. Догорающий огонь отцовской жизни; пламя, которое поглотит останки Зехавы; сигнальный костер на Пламенной башне, который будет погашен, а затем зажжен вновь; и увиденное им лицо в обрамлении сверкающих огненно-золотых волос. Ныне бесплотный дух в мире теней, Рохан мог позволить себе думать о пламени: оно не рассеивало тьму. Пламя могло сделать его принцем, мужем и, возможно, любовником. И все же оно было недостаточно сильным, чтобы пролить свет на его, Рохана, будущее.
Он слушал тишину и следил за тенями, которые отбрасывали росшие внизу деревья. Ему следовало думать о том времени, когда вспыхнувший на Пламенной башне огонь разнесет по Пустыне весть о новом принце. Следовало думать о прибытии невесты, о страданиях матери, о наследстве, которое оставит Зехава сестре и племянникам… О сотне мелочей, связанных с похоронами, и о миллионе более серьезных вещей, касавшихся того, как жить дальше. Но Рохан пребывал среди теней Стронгхолда, ожидая возвращения огня.
Древняя легенда гласила, что много-много лет назад, когда мир еще был совсем юным, Богиня научила первых «Гонцов Солнца» сплетать лучи света. Огонь, которому было лестно стать родоначальником нового искусства, заключил договор с братом Воздухом и сестрой Землей, что фарадимы смогут беспрепятственно творить свою магию. Но их непокорная сестра Вода отказалась присоединиться к согласию, поскольку была непримиримым врагом Огня; хотя она и не могла воспрепятствовать «Гонцам Солнца» мысленно скользить над собой, но зато успешно противилась попыткам перебраться через себя их физическим телам. Мирную Землю, постоянно занятую собственными делами, не слишком беспокоило то, что творилось над ней, однако капризный Воздух иногда слегка подыгрывал Воде и насылал яростный шторм, стоило беспечному фарадиму выйти под парусами в открытое море. Впрочем, и без всякой помощи извне Вода брала свое каждый раз, когда «Гонцу Солнца» приходилось в лодке переплывать реку.
Вот потому-то десять «Гонцов Солнца» из свиты невесты уныло смотрели на широкую гладь Фаолейна и глотали слезы. Камигвен натянула поводья и уставилась на бурно несущийся поток.
— Этого я не ожидала, — заявила она.
— Подумаешь, есть о чем говорить! Какая-то жалкая речушка! — засмеялся Оствель.
— Жалкая?
— Мы сделали крюк в тысячу мер, чтобы переправиться в самом узком месте,
— напомнил он. Сьонед вздохнула.
— Делать нечего. Иначе я прибуду в Стронгхолд позже назначенного срока.
Когда Оствель засмеялся еще раз, Ками чуть не заплакала.
— Ох, перестань! Ты не знаешь, что такое смотреть на эту реку и предвкушать смертельные муки!
— А ты не знаешь, что такое плыть под парусом в Кирст-Изель, когда солнце в зените, ветер дует в спину, паруса надуты, палуба покачивается под ногами и…
— Оствель, пожалуйста! — взмолилась Сьонед. Оствель подмигнул ей.
— Что ж, значит, ты едешь в самую подходящую для тебя страну, — поддразнил он, сунул поводья Ками и соскользнул с лошади. — На, подержи, пока я договорюсь с паромщиком о плате за перевоз!
Камигвен еще раз боязливо посмотрела на реку и пробормотала:
— Почему они до сих пор не построили мост?
— Это было бы слишком просто, — еще раз вздохнув, ответила Сьонед. — Оствель говорит, что сначала переправит нас, а потом вернется за вещами. Очень любезно с его стороны дать нам время оправиться.
— Неужели мне еще раз придется испытать этот ужас на обратном пути? — простонала Ками. — Уж лучше я навсегда останусь с тобой в Пустыне! Ты только погляди на этот хлипкий паром!
— Ну, на вид он не такой уж хлипкий, — возразила Сьонед. Девушка пыталась говорить уверенно, но на самом деле сильно трусила. Она спешилась, желая как можно дольше чувствовать под ногами надежную, твердую землю, и помогла Меату выcтроить гуськом ждавших переправы лошадей.
Когда Оствель вернулся с паромщиком, Ками спросила старика:
— Почему здесь нет моста?
— Моста, леди? Какой здесь может быть мост? — Он гордо указал на реку. — Каждую весну она раздувается, как стельная олениха, и вода доходит до стен моего дома! Мой дед однажды осенью построил здесь мост, который продержался до самой весны. А весной леди Река разгневалась и смыла его — с моим дедом впридачу.
— Ох… — пробормотала Ками, глядя на обманчиво гладкую поверхность воды.
— Ну, кажется, сейчас она не такая сердитая, — добавила девушка.
— Видите рябь на самой середине? — Старик ткнул пальцем в переливавшуюся на солнце пенную струю. — Течение там быстрее, чем самые чистокровные из лошадей, которых разводит лорд Радзина. Несколько лет назад я переправлял его светлость, и он сам сказал это!
Сьонед так и подмывало расспросить старика о лорде Чейнале, про которого она знала, что это зять принца, но девушка заставила себя прикусить язык: негоже будущей принцессе выслушивать сплетни…
— Ничего не бойтесь, леди, — жизнерадостно заявил паромщик. — Матушка назвала меня Эльдсконом, а поскольку все добрые люди дают своим детям имена, которые на старом языке что-то значат, мое имя как нельзя лучше подходит к моему ремеслу, поскольку означает оно «спокойный перевоз». И именно это я вам обещаю, — хвастливо закончил он.
— О Богиня, надеюсь, что так оно и будет… — прошептала Камигвен.
Паром был достаточно велик, чтобы вместить двенадцать стреноженных лошадей, которых привязали к ограждению; огромные древесные стволы были перевиты цепями толщиной в запястье. Но стоило Сьонед поставить ногу на ровную деревянную палубу, как у нее свело внутренности и защипало глаза. Это были первые симптомы обычной для фарадимов реакции на воду. Она с трудом проглотила слюну. А ведь все только начиналось: паром покачивался на мелководье, где не чувствовалось никакого течения. Напомнив себе о необходимости сохранять достоинство, девушка поклялась, что выдержит все с каменным лицом и ни за что не отдаст реке свой завтрак.
Трудно было сказать, кто смотрел на воду с большим трепетом — лошади или «Гонцы Солнца». Паром двинулся вперед вдоль двух огромных канатов, намертво закрепленных на противоположном берегу. Оствель не спускал глаз с лошадей, а Эльдскон — с тяжелых железных колец, сквозь которые были пропущены канаты. Для переправы использовалась мощь самой реки: с этой целью канаты были перекинуты под углом к течению. Тех, кто путешествовал с востока на запад, переправлял другой паром, устроенный точно так же. Благоразумная Сьонед тщательно изучила его устройство и пришла к выводу, что система надежна. Однако стоило волне ударить в борт парома, как девушка поняла, что доверила свою жизнь нескольким бревнам, расшатанному ограждению и паре неизвестно из чего сплетенных веревок. Это наблюдение не оказало благотворного действия на ее желудок.
Ками встала на колени, съежилась и обеими руками уцепилась за нижний брус ограждения; таким образом Сьонед осталась единственной из фарадимов, кто остался стоять на ногах. Лошади тревожно переминались и ржали, обращая морды к своим грумам, оставшимся на западном берегу, а паром тем временем плыл себе и плыл, потихоньку подбираясь к стремнине. Сьонед умудрялась справляться с коленями; но зато на самой середине реки не справилась со своим завтраком. Она вцепилась в поручни, перегнулась через ограждение, и ее вырвало. Самым постыдным и неэлегантным образом…
Немного погодя кто-то перенес Сьонед на твердую землю, и девушка едва пришла в себя. Она лежала на нагретой солнцем траве, слыша над собой чей-то насмешливый голос, обещавший, что скоро ей станет легче. Сьонед хотела сказать этому человеку, что он подлый лжец, но ей не хватило сил. Открыв глаза, она поняла, что совершила непростительную ошибку: солнечный свет ударил по голове, как меч. Она прохрипела невнятное ругательство и потеряла сознание.
Громкие крики заставили ее прийти в себя. Сьонед умудрилась сесть, обхватила голову обеими руками и испытала новый приступ морской болезни, тупо удивившись тому, что в ее желудке, оказывается, еще что-то осталось. Солнечный свет по-прежнему бил ей в глаза, но это было еще полбеды. Настоящая беда заключалаcь в том, что что-то случилось с ее зрением. Привязанные неподалеку лошади казались ей то очень большими, то очень маленькими, а затем исчезли в каком-то мареве, как будто их накрыли собой зимние туманы Крепости Богини. Невообразимо далекий берег реки вдруг так стремительно рванулся навстречу, что она инстинктивно выставила перед собой ладони. Сьонед испытывала смутное желание лечь на спину и не вставать несколько дней. Как ей удалось пережить случившееся? Она надеялась, что принц когда-нибудь оцедит ее подвиг.
Но кто-то все еще кричал, и несмотря на сильнейшее головокружение девушка заставила себя подняться на колени. Она прищурилась, пытаясь разглядеть паром. Вот он, посреди реки. Посреди другого, враждебного мира…
На нем должны были быть лошади, но они исчезли.
— Богиня милостивая… — выдохнула она. Ниже по течению барахтались испуганные животные, безуспешно пытавшиеся бороться с быстриной. Ее собственная буланая кобыла скрылась под водой и больше не выплыла. Сьонед безрассудно попробовала встать, потерпела неудачу и предприняла еще одну отчаянную попытку. Она сжала кулаки так, что ногти впились в мякоть, и на этот раз сумела подняться на ноги. Кое-как доковыляв до берега реки, девушка упала: прикосновение ледяной воды и острые камни, порезавшие колени и ладони, помогли ей прийти в себя. Она глотнула воды, закашлялась, подняла голову и посмотрела на реку.
Сьонед сразу поняла, что произошло. Один из двух канатов лопнул у самого противоположного берега, и паром оказался во власти реки. Он накренился, лошади всем весом навалились на ограждение, и дерево не выдержало. Второй канат был еще цел, и только поэтому паром не снесло ниже по течению. Все, кто был на борту, судорожно вцепились в трос, пытаясь вытянуть себя в безопасное место. Посмотрев на «мертвые якоря», Сьонед вскрикнула от ужаса. Канаты, навитые на четыре массивных тумбы, начинали лопаться.
Сьонед заставила себя встать и шатаясь побрела к тому месту, где вниз лицом лежал Мардим. Она перевернула юношу, похлопала по щекам, окликая его по имени, а затем схватила за лодыжки и потащила к реке. Затем девушка проделала то же с Меатом и Антоуном, и ледяная вода наконец сделала свое дело.
— Мардим! — крикнула Сьонед, и он поморщился от звука ее голоса. — Приведи в чувство остальных, слышишь? Антоун, Меат, вставайте и идите со мной. Скорее!
Она помогла молодым людям подняться и повела их к тумбам. Все трое ухватились за туго натянутый канат и потащили его на себя. Но сил трех человек было недостаточно, чтобы справиться с мощью реки, и Сьонед хорошо понимала всю безнадежность своей затеи. Боль пронзала плечи, девушка хрипела от натуги и слышала позади певучий голос Мардима, сыпавшего ругательствами. Несмотря на весь ужас положения, она чуть не рассмеялась: проклятия Мардима были такими же поэтичными, как и его песни.
Тем временем Эльдскон и Оствель, упираясь ногами в настил, тянули канат на себя… Рабочих рук прибавлялось. Сьонед оглянулась и увидела, что Камигвен ведет к ним двух лошадей. Когда канаты надежно прикрутили к седлам, Оствель одобрительно крикнул. С помощью лошадей паром стал мало-помалу приближаться. Чем меньше становилось расстояние до берега, тем легче было тянуть. Те, кто был на борту, тоже не жалели сил.
Наконец река выпустила паром из своих цепких объятий, и его удалось вытащить на мелководье. Дрожащие пассажиры выбрались на берег, и измученные фарадимы рухнули наземь, словно срубленные деревья. Сьонед не помнила ни того, как упала на песок, ни того, кто снова отнес ее на мягкую, теплую траву. Когда она опять пришла в себя, был уже разгар дня. Ее первые ощущения были удивительно приятными. Она лежала в тени, завернутая в одеяло, ощущая на губах вкус свежей моховики, сладкой и душистой. Девушка довольно вздохнула и повернула голову, готовясь заглянуть в следящие за ней улыбающиеся голубые глаза и увидеть шелковистые белокурые волосы…
— Ну что ж, Сьонед, — послышалось неподалеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
— Теперь отдохни. Немного погодя я пришлю к тебе мать. — С этими словами он покинул комнату.
Придя в свои покои, Рохан сбросил маску почтительного сына и остановился перед открытым окном, глядя на роскошные сады, любимое детище матери. Он сделал то, что обещал себе: успокоил тревогу отца и дал ему возможность умереть с миром. Зехава больше не боялся ни за сына, ни за свои земли. Это могло бы случиться намного раньше, если бы Рохан смог преодолеть свой страх.
В Стронгхолде стояла полная тишина. Ее осмелятся нарушить только тогда, когда Зехава умрет и отгорит погребальный костер. Рохану казалось, что он очутился в призрачном, безмолвном потустороннем мире, где не осталось ни одного живого существа. Единственной реальностью здесь было только одно: огонь. Догорающий огонь отцовской жизни; пламя, которое поглотит останки Зехавы; сигнальный костер на Пламенной башне, который будет погашен, а затем зажжен вновь; и увиденное им лицо в обрамлении сверкающих огненно-золотых волос. Ныне бесплотный дух в мире теней, Рохан мог позволить себе думать о пламени: оно не рассеивало тьму. Пламя могло сделать его принцем, мужем и, возможно, любовником. И все же оно было недостаточно сильным, чтобы пролить свет на его, Рохана, будущее.
Он слушал тишину и следил за тенями, которые отбрасывали росшие внизу деревья. Ему следовало думать о том времени, когда вспыхнувший на Пламенной башне огонь разнесет по Пустыне весть о новом принце. Следовало думать о прибытии невесты, о страданиях матери, о наследстве, которое оставит Зехава сестре и племянникам… О сотне мелочей, связанных с похоронами, и о миллионе более серьезных вещей, касавшихся того, как жить дальше. Но Рохан пребывал среди теней Стронгхолда, ожидая возвращения огня.
Древняя легенда гласила, что много-много лет назад, когда мир еще был совсем юным, Богиня научила первых «Гонцов Солнца» сплетать лучи света. Огонь, которому было лестно стать родоначальником нового искусства, заключил договор с братом Воздухом и сестрой Землей, что фарадимы смогут беспрепятственно творить свою магию. Но их непокорная сестра Вода отказалась присоединиться к согласию, поскольку была непримиримым врагом Огня; хотя она и не могла воспрепятствовать «Гонцам Солнца» мысленно скользить над собой, но зато успешно противилась попыткам перебраться через себя их физическим телам. Мирную Землю, постоянно занятую собственными делами, не слишком беспокоило то, что творилось над ней, однако капризный Воздух иногда слегка подыгрывал Воде и насылал яростный шторм, стоило беспечному фарадиму выйти под парусами в открытое море. Впрочем, и без всякой помощи извне Вода брала свое каждый раз, когда «Гонцу Солнца» приходилось в лодке переплывать реку.
Вот потому-то десять «Гонцов Солнца» из свиты невесты уныло смотрели на широкую гладь Фаолейна и глотали слезы. Камигвен натянула поводья и уставилась на бурно несущийся поток.
— Этого я не ожидала, — заявила она.
— Подумаешь, есть о чем говорить! Какая-то жалкая речушка! — засмеялся Оствель.
— Жалкая?
— Мы сделали крюк в тысячу мер, чтобы переправиться в самом узком месте,
— напомнил он. Сьонед вздохнула.
— Делать нечего. Иначе я прибуду в Стронгхолд позже назначенного срока.
Когда Оствель засмеялся еще раз, Ками чуть не заплакала.
— Ох, перестань! Ты не знаешь, что такое смотреть на эту реку и предвкушать смертельные муки!
— А ты не знаешь, что такое плыть под парусом в Кирст-Изель, когда солнце в зените, ветер дует в спину, паруса надуты, палуба покачивается под ногами и…
— Оствель, пожалуйста! — взмолилась Сьонед. Оствель подмигнул ей.
— Что ж, значит, ты едешь в самую подходящую для тебя страну, — поддразнил он, сунул поводья Ками и соскользнул с лошади. — На, подержи, пока я договорюсь с паромщиком о плате за перевоз!
Камигвен еще раз боязливо посмотрела на реку и пробормотала:
— Почему они до сих пор не построили мост?
— Это было бы слишком просто, — еще раз вздохнув, ответила Сьонед. — Оствель говорит, что сначала переправит нас, а потом вернется за вещами. Очень любезно с его стороны дать нам время оправиться.
— Неужели мне еще раз придется испытать этот ужас на обратном пути? — простонала Ками. — Уж лучше я навсегда останусь с тобой в Пустыне! Ты только погляди на этот хлипкий паром!
— Ну, на вид он не такой уж хлипкий, — возразила Сьонед. Девушка пыталась говорить уверенно, но на самом деле сильно трусила. Она спешилась, желая как можно дольше чувствовать под ногами надежную, твердую землю, и помогла Меату выcтроить гуськом ждавших переправы лошадей.
Когда Оствель вернулся с паромщиком, Ками спросила старика:
— Почему здесь нет моста?
— Моста, леди? Какой здесь может быть мост? — Он гордо указал на реку. — Каждую весну она раздувается, как стельная олениха, и вода доходит до стен моего дома! Мой дед однажды осенью построил здесь мост, который продержался до самой весны. А весной леди Река разгневалась и смыла его — с моим дедом впридачу.
— Ох… — пробормотала Ками, глядя на обманчиво гладкую поверхность воды.
— Ну, кажется, сейчас она не такая сердитая, — добавила девушка.
— Видите рябь на самой середине? — Старик ткнул пальцем в переливавшуюся на солнце пенную струю. — Течение там быстрее, чем самые чистокровные из лошадей, которых разводит лорд Радзина. Несколько лет назад я переправлял его светлость, и он сам сказал это!
Сьонед так и подмывало расспросить старика о лорде Чейнале, про которого она знала, что это зять принца, но девушка заставила себя прикусить язык: негоже будущей принцессе выслушивать сплетни…
— Ничего не бойтесь, леди, — жизнерадостно заявил паромщик. — Матушка назвала меня Эльдсконом, а поскольку все добрые люди дают своим детям имена, которые на старом языке что-то значат, мое имя как нельзя лучше подходит к моему ремеслу, поскольку означает оно «спокойный перевоз». И именно это я вам обещаю, — хвастливо закончил он.
— О Богиня, надеюсь, что так оно и будет… — прошептала Камигвен.
Паром был достаточно велик, чтобы вместить двенадцать стреноженных лошадей, которых привязали к ограждению; огромные древесные стволы были перевиты цепями толщиной в запястье. Но стоило Сьонед поставить ногу на ровную деревянную палубу, как у нее свело внутренности и защипало глаза. Это были первые симптомы обычной для фарадимов реакции на воду. Она с трудом проглотила слюну. А ведь все только начиналось: паром покачивался на мелководье, где не чувствовалось никакого течения. Напомнив себе о необходимости сохранять достоинство, девушка поклялась, что выдержит все с каменным лицом и ни за что не отдаст реке свой завтрак.
Трудно было сказать, кто смотрел на воду с большим трепетом — лошади или «Гонцы Солнца». Паром двинулся вперед вдоль двух огромных канатов, намертво закрепленных на противоположном берегу. Оствель не спускал глаз с лошадей, а Эльдскон — с тяжелых железных колец, сквозь которые были пропущены канаты. Для переправы использовалась мощь самой реки: с этой целью канаты были перекинуты под углом к течению. Тех, кто путешествовал с востока на запад, переправлял другой паром, устроенный точно так же. Благоразумная Сьонед тщательно изучила его устройство и пришла к выводу, что система надежна. Однако стоило волне ударить в борт парома, как девушка поняла, что доверила свою жизнь нескольким бревнам, расшатанному ограждению и паре неизвестно из чего сплетенных веревок. Это наблюдение не оказало благотворного действия на ее желудок.
Ками встала на колени, съежилась и обеими руками уцепилась за нижний брус ограждения; таким образом Сьонед осталась единственной из фарадимов, кто остался стоять на ногах. Лошади тревожно переминались и ржали, обращая морды к своим грумам, оставшимся на западном берегу, а паром тем временем плыл себе и плыл, потихоньку подбираясь к стремнине. Сьонед умудрялась справляться с коленями; но зато на самой середине реки не справилась со своим завтраком. Она вцепилась в поручни, перегнулась через ограждение, и ее вырвало. Самым постыдным и неэлегантным образом…
Немного погодя кто-то перенес Сьонед на твердую землю, и девушка едва пришла в себя. Она лежала на нагретой солнцем траве, слыша над собой чей-то насмешливый голос, обещавший, что скоро ей станет легче. Сьонед хотела сказать этому человеку, что он подлый лжец, но ей не хватило сил. Открыв глаза, она поняла, что совершила непростительную ошибку: солнечный свет ударил по голове, как меч. Она прохрипела невнятное ругательство и потеряла сознание.
Громкие крики заставили ее прийти в себя. Сьонед умудрилась сесть, обхватила голову обеими руками и испытала новый приступ морской болезни, тупо удивившись тому, что в ее желудке, оказывается, еще что-то осталось. Солнечный свет по-прежнему бил ей в глаза, но это было еще полбеды. Настоящая беда заключалаcь в том, что что-то случилось с ее зрением. Привязанные неподалеку лошади казались ей то очень большими, то очень маленькими, а затем исчезли в каком-то мареве, как будто их накрыли собой зимние туманы Крепости Богини. Невообразимо далекий берег реки вдруг так стремительно рванулся навстречу, что она инстинктивно выставила перед собой ладони. Сьонед испытывала смутное желание лечь на спину и не вставать несколько дней. Как ей удалось пережить случившееся? Она надеялась, что принц когда-нибудь оцедит ее подвиг.
Но кто-то все еще кричал, и несмотря на сильнейшее головокружение девушка заставила себя подняться на колени. Она прищурилась, пытаясь разглядеть паром. Вот он, посреди реки. Посреди другого, враждебного мира…
На нем должны были быть лошади, но они исчезли.
— Богиня милостивая… — выдохнула она. Ниже по течению барахтались испуганные животные, безуспешно пытавшиеся бороться с быстриной. Ее собственная буланая кобыла скрылась под водой и больше не выплыла. Сьонед безрассудно попробовала встать, потерпела неудачу и предприняла еще одну отчаянную попытку. Она сжала кулаки так, что ногти впились в мякоть, и на этот раз сумела подняться на ноги. Кое-как доковыляв до берега реки, девушка упала: прикосновение ледяной воды и острые камни, порезавшие колени и ладони, помогли ей прийти в себя. Она глотнула воды, закашлялась, подняла голову и посмотрела на реку.
Сьонед сразу поняла, что произошло. Один из двух канатов лопнул у самого противоположного берега, и паром оказался во власти реки. Он накренился, лошади всем весом навалились на ограждение, и дерево не выдержало. Второй канат был еще цел, и только поэтому паром не снесло ниже по течению. Все, кто был на борту, судорожно вцепились в трос, пытаясь вытянуть себя в безопасное место. Посмотрев на «мертвые якоря», Сьонед вскрикнула от ужаса. Канаты, навитые на четыре массивных тумбы, начинали лопаться.
Сьонед заставила себя встать и шатаясь побрела к тому месту, где вниз лицом лежал Мардим. Она перевернула юношу, похлопала по щекам, окликая его по имени, а затем схватила за лодыжки и потащила к реке. Затем девушка проделала то же с Меатом и Антоуном, и ледяная вода наконец сделала свое дело.
— Мардим! — крикнула Сьонед, и он поморщился от звука ее голоса. — Приведи в чувство остальных, слышишь? Антоун, Меат, вставайте и идите со мной. Скорее!
Она помогла молодым людям подняться и повела их к тумбам. Все трое ухватились за туго натянутый канат и потащили его на себя. Но сил трех человек было недостаточно, чтобы справиться с мощью реки, и Сьонед хорошо понимала всю безнадежность своей затеи. Боль пронзала плечи, девушка хрипела от натуги и слышала позади певучий голос Мардима, сыпавшего ругательствами. Несмотря на весь ужас положения, она чуть не рассмеялась: проклятия Мардима были такими же поэтичными, как и его песни.
Тем временем Эльдскон и Оствель, упираясь ногами в настил, тянули канат на себя… Рабочих рук прибавлялось. Сьонед оглянулась и увидела, что Камигвен ведет к ним двух лошадей. Когда канаты надежно прикрутили к седлам, Оствель одобрительно крикнул. С помощью лошадей паром стал мало-помалу приближаться. Чем меньше становилось расстояние до берега, тем легче было тянуть. Те, кто был на борту, тоже не жалели сил.
Наконец река выпустила паром из своих цепких объятий, и его удалось вытащить на мелководье. Дрожащие пассажиры выбрались на берег, и измученные фарадимы рухнули наземь, словно срубленные деревья. Сьонед не помнила ни того, как упала на песок, ни того, кто снова отнес ее на мягкую, теплую траву. Когда она опять пришла в себя, был уже разгар дня. Ее первые ощущения были удивительно приятными. Она лежала в тени, завернутая в одеяло, ощущая на губах вкус свежей моховики, сладкой и душистой. Девушка довольно вздохнула и повернула голову, готовясь заглянуть в следящие за ней улыбающиеся голубые глаза и увидеть шелковистые белокурые волосы…
— Ну что ж, Сьонед, — послышалось неподалеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88