Следовательно, у нас нет недостатка в пище, хотя сельскохозяйственные угодья ограничены, и мы никогда не станем хлебной корзиной Галактики. Лето короткое, но жаркое, на пляжах много народу, хотя вам это может показаться странным, поскольку нагота у нас – страшное табу.
– Странный климат.
– Дело в распределении воды и суши, в планетной орбите, которая чуть более эксцентрична, чем другие, и еще кое в чем. Откровенно говоря, я этим не занимался. Это не моя область.
– Вы торговец. Вероятно, вы не часто бываете на своей планете?
– Это верно, но я торговец не потому, что хотел бы сбежать. Мне здесь нравится, но я, наверное, любил бы все это меньше, если бы проводил здесь больше времени. Я так смотрю: грубые условия Бейли-мира служат важной цели. Они поощряют торговлю. Бейли-мир производит людей, которые бороздят океаны, добывая пищу, и есть некоторое сходство между плаваниями по морям и в космосе. Я бы сказал, добрая часть всех торговцев, работающих на космических линиях – народ Бейли-мира.
– Вы, кажется, в полуманиакальном состоянии, Диджи.
– Я? Я думаю, что сейчас я в хорошем настроении. У меня есть на то причины. И у вас тоже.
– Да?
– Разве это не очевидно? Мы ушли с Солярии живыми. Мы точно знаем, какова солярианская опасность. Мы добыли необычайное оружие, которое заинтересует наших военных. И вы будете героиней Бейли-мира. Наше правительство уже знает схему событий и жаждет приветствовать вас. И вы героиня этого корабля. Почти каждый на борту пытался принести вам этот плащ. Все хотят подойти к вам и, так сказать, купаться в вашей ауре.
– Полная перемена, – сухо сказала Глэдис.
– Абсолютно полная. Нисс, которого Дэниел наказал…
– Я помню.
– Он хочет просить у вас прощения и привести четверых своих товарищей, чтобы они тоже могли извиниться. И стукнуть того, кто делал неприличные намеки. Нисс неплохой парень.
– Я уверена в этом. Скажите ему, что он прощен, а инцидент забыт. И… если вы устроите это дело, я… я пожму руку ему, а может, и некоторым другим, прежде чем мы высадимся. Но только не позволяйте им толпиться вокруг меня.
– Я понимаю, но не смогу гарантировать, что не будет скопления вокруг вас на Бейли-мире. Нельзя остановить разных правительственных чиновников от попыток получить политическую выгоду от встречи с вами.
– О, дьявол! – как говорил ваш Предок.
– Не говорите этого, когда мы высадимся, мадам. Это выражение сохранено для него. Считается дурным тоном, если так скажет кто-то другой. Так вот, будут речи, приветствия и всякие несущественные формальности. Извините, миледи.
– Я могла бы обойтись без этого, но, полагаю, прекратить это нельзя?
– Нельзя, миледи.
– Долго это будет продолжаться?
– Пока они не устанут. Наверное, несколько дней, но будут различные варианты.
– Долго мы пробудем на планете?
– Пока я не устану. Простите, миледи, но у меня множество дел – ходить по разным местам, встречаться с друзьями…
– Любить женщин…
– Увы, все мужчины морально неустойчивы, – Диджи широко улыбнулся.
– Вы все, что угодно, только несентиментальны.
– Это слабость. Я не могу позволить себе быть сентиментальным.
– И вы всегда полностью здравомыслящи? – улыбнулась Глэдис.
– Никогда не утверждал этого. Но, даже оставив это в стороне, я должен учитывать тот скучный факт, что мои офицеры и команда хотят повидаться со своими семьями и друзьями, отоспаться и повеселиться. А если хотите учесть чувства неодушевленных предметов, то корабль нуждается в ремонте, чистке, полировке, заправке и прочих мелочах.
– И много времени потребуют эти мелочи?
– Кто знает? Может, несколько месяцев.
– А что я буду делать в это время?
– Можете осматривать нашу планету, расширять свои горизонты.
– Но ваша планета – не игровая площадка Галактики.
– Совершенно справедливо, но мы постараемся вас заинтересовать, – он взглянул на часы. – Еще одно предупреждение: не упоминайте о своем возрасте.
– Зачем бы я стала это делать?
– Это может выйти случайно. Вам могут предложить сказать несколько слов, и вы, к примеру, скажете: «За все два с лишним столетия своей жизни я никогда не была так рада видеть кого бы то ни было, как сейчас рада видеть народ Бейли-мира». Если вам придет в голову сказать что-либо подобное, воздержитесь.
– Воздержусь. В любом случае не намерена вдаваться в преувеличения. Но – просто из любопытства – почему?
– Просто потому, что для них лучше не знать вашего возраста.
– Но ведь они знают его! Они знают, что я была другом вашего Предка, и знают, когда он жил. Может, они предполагают, что я потомок той Глэдис?
– Нет, нет, они знают кто вы и сколько вам лет, но знают это только умозрительно, – он постучал по лбу, – а головы не у всех хорошо работают, как вы сами заметили.
– Да, замечала. Даже на Авроре.
– Это хорошо. Я бы не хотел, чтобы поселенцы отличались в этом смысле. Ну, вот, вы выглядите на… – он сделал оценивающую паузу, – на сорок, сорок пять лет, и именно такой они воспримут вас своими потрохами, в которых у среднего поселенца находится мыслящий механизм, если вы не всунете туда свой настоящий возраст.
– А какая разница?
– Видите ли, средний поселенец не любит роботов и не желает иметь их. В этом он отличается от космонита, и это его удовлетворяет. Долгая жизнь – другое дело. Сорок десятилетий значительно больше десяти.
– Не многие из нас доживают до четырех столетий.
– И немногие из нас доживают до ста лет. Мы говорим о выгоде короткой жизни: качество против количества, быстрая эволюция, все время меняющийся мир. Но людям не хочется жить только один век, когда они могли бы жить четыре. Так пусть лучше не думают об этом. Они не часто видят космонитов, у них нет случая погоревать, что космонит выглядит молодым и сильным, даже когда он вдвое старше самого старого из живых поселенцев. Они увидят это в вас, если будут думать об этом, и это их расстроит.
Глэдис с горечью сказала:
– Понравилось бы вам, если бы меня заставили произносить речь и сказать, что означают четыре столетия? Если бы я сказала, на сколько лет человек переживает весну и надежду, друзей и близких? Если бы я сказала, как мало значения имеют дети и семья; о бесконечной смене мужей и незапоминающихся случайных встречах в промежутках между мужьями и при них; о наступлении такого времени, когда уже видел все, что хотел увидеть, и слышал все, что хотел услышать, когда уже невозможно думать о чем-то новом, забыты возбуждение и открытия чего бы то ни было, с каждым годом усиливающаяся скука?
– Люди Бейли-мира не поверят этому. И я вряд ли поверю. Так чувствуют все космониты или только вы?
– С уверенностью могу сказать лишь о моих личных ощущениях, но я наблюдала, как другие с возрастом тускнеют; они становятся более угрюмыми, их амбиции сужаются, а безразличие расширяется.
– А как насчет самоубийства у космонитов? Я никогда не слышал о них.
– Практически равны нулю.
– Но это не соответствует тому, что вы говорили.
– Подумайте. Мы окружены роботами, предназначенными для сохранения нашей жизни. Мы не можем убить себя, когда возле нас всегда бдительные и активные роботы. Сомневаюсь, чтобы кто-то из нас мог даже помыслить о такой попытке. Сама я не подумала уже хотя бы потому, что не могу перенести мысли о том, как это отразится на всех моих домашних роботах, в особенности на Дэниеле и Жискаре.
– Но вы же знаете, что они, в сущности не живые. У них нет чувств.
Глэдис покачала головой:
– Вы так говорите, потому что никогда не жили с ними. Во всяком случае, вы переоцениваете желание долгой жизни у своего народа. Вы знаете мой возраст, вы видите мою внешность, однако это не беспокоит вас.
– Потому что я убежден, что Внешние Миры выродятся и умрут, что Поселенческие Миры – надежда будущего человечества, что это обеспечит наша короткая жизнь. Выслушав все, что вы только что сказали, и принимая ваши слова за правду, я укрепляюсь в своем убеждении.
– Напрасно вы так уверены. У вас тоже могут возникнуть неразрешимые проблемы, если уже не возникли.
– Это без сомнения, возможно, миледи, но сейчас я должен уйти. Корабль готовится к посадке, и мне придется с умным видом смотреть на управляющий этим компьютер, иначе никто не поверит, что я капитан.
Он вышел. Она некоторое время сидела, рассеянно пощипывая пластик, в котором лежал плащ.
На Авроре она пришла к чувству равновесия и позволяла жизни идти спокойно. Время шло от еды до еды, от одного дня до другого, от сезона к сезону, и спокойствие почти изолировало ее от приливов ожидания, потому что единственным оставшимся ей приключением была смерть.
И вот она побывала на Солярии, разбудила воспоминание о давно прошедшем детстве и давно прошедшем мире, и спокойствие разлетелось, возможно, навсегда, и теперь она голая, открытая ужасу продолжающейся жизни. Что может заменить ушедшее спокойствие?
Она перехватила тускло горящий взгляд Жискара, устремленный на нее, и сказала:
– Помоги мне разобраться в этом, Жискар.
37
Было холодно. Небо серое от туч, в воздухе мелькали снежинки. На земле кружились пятна снежной пыли, сметаемые холодным ветром, и далеко за посадочной площадкой Глэдис видела сугробы.
Там и тут собирались толпы народа, удерживаемые барьерами от слишком близкого приближения к кораблю. Все были в плащах разных фасонов и цветов, казавшихся раздутыми баллонами, которые превратили человечество в толпу бесформенных предметов с глазами. Некоторые были в очках.
Глэдис прижала руку в варежке к лицу. Самой ей было тепло, мерз лишь только нос. Плащ не только укрывал, он как бы сам выделял тепло.
Она оглянулась. Дэниел и Жискар были рядом, оба в плащах.
Сначала она протестовала:
– Им не нужны плащи. Они не чувствуют холода.
– Не сомневаюсь, – сказал Диджи, – но вы говорили, что никуда без них не пойдете, и мы не можем выставить Дэниела на мороз. Это будет выглядеть противоестественно. Мы не хотим вызвать враждебность, слишком явно подчеркивая, что с вами роботы.
– Но они же знают, что со мной роботы, а лицо Жискара выдаст его даже в плаще.
– Знать-то они знают, но могут не вспомнить, если их не заставить… так что давайте не будем заставлять.
Диджи подвел их к наземному кару с прозрачными стенками и крышей.
– Народ захочет увидеть вас, пока мы едем, – сказал он с улыбкой.
Глэдис села, Диджи сел рядом.
– Я тоже герой, – сказал он.
– Это для вас ценно?
– О, да. Это означает премию для моего экипажа и возможное повышение для меня. Я не презираю это.
Дэниел и Жискар сели напротив людей.
Перед ними был еще кар, но не прозрачный, и не менее десяти каров позади. Раздался гром приветствий, из собравшейся толпы поднялся лес машущих рук. Диджи с улыбкой поднял руку в ответ и подтолкнул Глэдис сделать то же. Она небрежно помахала. В машине было тепло, нос Глэдис стал отогреваться.
– Как неприятно блестят стекла, – сказала она. – Можно это устранить?
– Можно, но не нужно, – ответил Диджи – Это самое ненавязчивое силовое поле, которое мы можем установить. Та восторженная публика была обыскана, но кто-нибудь может ухитриться скрыть оружие, а мы не хотим, чтобы вам повредили.
– Вы хотите сказать, что кто-нибудь захочет убить меня?
Глаза Дэниела спокойно оглядывали толпу с одной стороны кара, а глаза Жискара – с другой.
– Очень маловероятно, миледи, – ответил Диджи, – но вы же космонитка, а поселенцы не любят космонитов. Кто-нибудь может ненавидеть их так сильно, что увидит в вас только космонитку. Но опасаться нечего. Даже если кто-то и попытается, хотя это и невероятно, то ничего у него не выйдет.
Линия каров очень мягко двинулась. Глэдис даже привстала от удивления: в передней части кара не было никакой отдельной кабины.
– Кто ведет? – спросила она.
– Кары полностью компьютеризированы, – ответил Диджи. – Разве у космонитов не так?
– У нас кары водят роботы.
– А у нас роботов нет.
– Но компьютер по существу тот же робот.
– Компьютер не гуманоид и не выставляет себя напоказ. Каково бы ни было технологическое сходство, психологически это совсем иное.
Глэдис смотрела на ландшафт и находила его ужасающе голым. Даже для зимы было что-то заброшенное в раскиданных, лишенных листьев кустиках и редко встречающихся деревьев. Их чахлый, бездушный вид подчеркивал смерть, которая казалось, захватывала все.
Диджи, заметив ее подавленность и взгляды то в ту, то в другую сторону, сказал:
– Сейчас все выглядит не слишком хорошо, леди. А летом здесь неплохо. Есть сады, луга, поля.
– И леса?
– Не настоящие, дикие леса. Мы развивающаяся планета. Все еще надо делать. Мы здесь всего полтораста лет. Первым шагом было засеять привозными семенами участки первых поселенцев. Затем мы пустили в океан рыбу и всяких беспозвоночных, чтобы по возможности создать самоподдерживающуюся экологию. Это не так сложно, если химизм океана подходит. Если же не подходит, то планету нельзя заселять без широких химических изменений, а этого мы еще ни разу не пытались сделать, хотя существует множество планов для таких процедур.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Странный климат.
– Дело в распределении воды и суши, в планетной орбите, которая чуть более эксцентрична, чем другие, и еще кое в чем. Откровенно говоря, я этим не занимался. Это не моя область.
– Вы торговец. Вероятно, вы не часто бываете на своей планете?
– Это верно, но я торговец не потому, что хотел бы сбежать. Мне здесь нравится, но я, наверное, любил бы все это меньше, если бы проводил здесь больше времени. Я так смотрю: грубые условия Бейли-мира служат важной цели. Они поощряют торговлю. Бейли-мир производит людей, которые бороздят океаны, добывая пищу, и есть некоторое сходство между плаваниями по морям и в космосе. Я бы сказал, добрая часть всех торговцев, работающих на космических линиях – народ Бейли-мира.
– Вы, кажется, в полуманиакальном состоянии, Диджи.
– Я? Я думаю, что сейчас я в хорошем настроении. У меня есть на то причины. И у вас тоже.
– Да?
– Разве это не очевидно? Мы ушли с Солярии живыми. Мы точно знаем, какова солярианская опасность. Мы добыли необычайное оружие, которое заинтересует наших военных. И вы будете героиней Бейли-мира. Наше правительство уже знает схему событий и жаждет приветствовать вас. И вы героиня этого корабля. Почти каждый на борту пытался принести вам этот плащ. Все хотят подойти к вам и, так сказать, купаться в вашей ауре.
– Полная перемена, – сухо сказала Глэдис.
– Абсолютно полная. Нисс, которого Дэниел наказал…
– Я помню.
– Он хочет просить у вас прощения и привести четверых своих товарищей, чтобы они тоже могли извиниться. И стукнуть того, кто делал неприличные намеки. Нисс неплохой парень.
– Я уверена в этом. Скажите ему, что он прощен, а инцидент забыт. И… если вы устроите это дело, я… я пожму руку ему, а может, и некоторым другим, прежде чем мы высадимся. Но только не позволяйте им толпиться вокруг меня.
– Я понимаю, но не смогу гарантировать, что не будет скопления вокруг вас на Бейли-мире. Нельзя остановить разных правительственных чиновников от попыток получить политическую выгоду от встречи с вами.
– О, дьявол! – как говорил ваш Предок.
– Не говорите этого, когда мы высадимся, мадам. Это выражение сохранено для него. Считается дурным тоном, если так скажет кто-то другой. Так вот, будут речи, приветствия и всякие несущественные формальности. Извините, миледи.
– Я могла бы обойтись без этого, но, полагаю, прекратить это нельзя?
– Нельзя, миледи.
– Долго это будет продолжаться?
– Пока они не устанут. Наверное, несколько дней, но будут различные варианты.
– Долго мы пробудем на планете?
– Пока я не устану. Простите, миледи, но у меня множество дел – ходить по разным местам, встречаться с друзьями…
– Любить женщин…
– Увы, все мужчины морально неустойчивы, – Диджи широко улыбнулся.
– Вы все, что угодно, только несентиментальны.
– Это слабость. Я не могу позволить себе быть сентиментальным.
– И вы всегда полностью здравомыслящи? – улыбнулась Глэдис.
– Никогда не утверждал этого. Но, даже оставив это в стороне, я должен учитывать тот скучный факт, что мои офицеры и команда хотят повидаться со своими семьями и друзьями, отоспаться и повеселиться. А если хотите учесть чувства неодушевленных предметов, то корабль нуждается в ремонте, чистке, полировке, заправке и прочих мелочах.
– И много времени потребуют эти мелочи?
– Кто знает? Может, несколько месяцев.
– А что я буду делать в это время?
– Можете осматривать нашу планету, расширять свои горизонты.
– Но ваша планета – не игровая площадка Галактики.
– Совершенно справедливо, но мы постараемся вас заинтересовать, – он взглянул на часы. – Еще одно предупреждение: не упоминайте о своем возрасте.
– Зачем бы я стала это делать?
– Это может выйти случайно. Вам могут предложить сказать несколько слов, и вы, к примеру, скажете: «За все два с лишним столетия своей жизни я никогда не была так рада видеть кого бы то ни было, как сейчас рада видеть народ Бейли-мира». Если вам придет в голову сказать что-либо подобное, воздержитесь.
– Воздержусь. В любом случае не намерена вдаваться в преувеличения. Но – просто из любопытства – почему?
– Просто потому, что для них лучше не знать вашего возраста.
– Но ведь они знают его! Они знают, что я была другом вашего Предка, и знают, когда он жил. Может, они предполагают, что я потомок той Глэдис?
– Нет, нет, они знают кто вы и сколько вам лет, но знают это только умозрительно, – он постучал по лбу, – а головы не у всех хорошо работают, как вы сами заметили.
– Да, замечала. Даже на Авроре.
– Это хорошо. Я бы не хотел, чтобы поселенцы отличались в этом смысле. Ну, вот, вы выглядите на… – он сделал оценивающую паузу, – на сорок, сорок пять лет, и именно такой они воспримут вас своими потрохами, в которых у среднего поселенца находится мыслящий механизм, если вы не всунете туда свой настоящий возраст.
– А какая разница?
– Видите ли, средний поселенец не любит роботов и не желает иметь их. В этом он отличается от космонита, и это его удовлетворяет. Долгая жизнь – другое дело. Сорок десятилетий значительно больше десяти.
– Не многие из нас доживают до четырех столетий.
– И немногие из нас доживают до ста лет. Мы говорим о выгоде короткой жизни: качество против количества, быстрая эволюция, все время меняющийся мир. Но людям не хочется жить только один век, когда они могли бы жить четыре. Так пусть лучше не думают об этом. Они не часто видят космонитов, у них нет случая погоревать, что космонит выглядит молодым и сильным, даже когда он вдвое старше самого старого из живых поселенцев. Они увидят это в вас, если будут думать об этом, и это их расстроит.
Глэдис с горечью сказала:
– Понравилось бы вам, если бы меня заставили произносить речь и сказать, что означают четыре столетия? Если бы я сказала, на сколько лет человек переживает весну и надежду, друзей и близких? Если бы я сказала, как мало значения имеют дети и семья; о бесконечной смене мужей и незапоминающихся случайных встречах в промежутках между мужьями и при них; о наступлении такого времени, когда уже видел все, что хотел увидеть, и слышал все, что хотел услышать, когда уже невозможно думать о чем-то новом, забыты возбуждение и открытия чего бы то ни было, с каждым годом усиливающаяся скука?
– Люди Бейли-мира не поверят этому. И я вряд ли поверю. Так чувствуют все космониты или только вы?
– С уверенностью могу сказать лишь о моих личных ощущениях, но я наблюдала, как другие с возрастом тускнеют; они становятся более угрюмыми, их амбиции сужаются, а безразличие расширяется.
– А как насчет самоубийства у космонитов? Я никогда не слышал о них.
– Практически равны нулю.
– Но это не соответствует тому, что вы говорили.
– Подумайте. Мы окружены роботами, предназначенными для сохранения нашей жизни. Мы не можем убить себя, когда возле нас всегда бдительные и активные роботы. Сомневаюсь, чтобы кто-то из нас мог даже помыслить о такой попытке. Сама я не подумала уже хотя бы потому, что не могу перенести мысли о том, как это отразится на всех моих домашних роботах, в особенности на Дэниеле и Жискаре.
– Но вы же знаете, что они, в сущности не живые. У них нет чувств.
Глэдис покачала головой:
– Вы так говорите, потому что никогда не жили с ними. Во всяком случае, вы переоцениваете желание долгой жизни у своего народа. Вы знаете мой возраст, вы видите мою внешность, однако это не беспокоит вас.
– Потому что я убежден, что Внешние Миры выродятся и умрут, что Поселенческие Миры – надежда будущего человечества, что это обеспечит наша короткая жизнь. Выслушав все, что вы только что сказали, и принимая ваши слова за правду, я укрепляюсь в своем убеждении.
– Напрасно вы так уверены. У вас тоже могут возникнуть неразрешимые проблемы, если уже не возникли.
– Это без сомнения, возможно, миледи, но сейчас я должен уйти. Корабль готовится к посадке, и мне придется с умным видом смотреть на управляющий этим компьютер, иначе никто не поверит, что я капитан.
Он вышел. Она некоторое время сидела, рассеянно пощипывая пластик, в котором лежал плащ.
На Авроре она пришла к чувству равновесия и позволяла жизни идти спокойно. Время шло от еды до еды, от одного дня до другого, от сезона к сезону, и спокойствие почти изолировало ее от приливов ожидания, потому что единственным оставшимся ей приключением была смерть.
И вот она побывала на Солярии, разбудила воспоминание о давно прошедшем детстве и давно прошедшем мире, и спокойствие разлетелось, возможно, навсегда, и теперь она голая, открытая ужасу продолжающейся жизни. Что может заменить ушедшее спокойствие?
Она перехватила тускло горящий взгляд Жискара, устремленный на нее, и сказала:
– Помоги мне разобраться в этом, Жискар.
37
Было холодно. Небо серое от туч, в воздухе мелькали снежинки. На земле кружились пятна снежной пыли, сметаемые холодным ветром, и далеко за посадочной площадкой Глэдис видела сугробы.
Там и тут собирались толпы народа, удерживаемые барьерами от слишком близкого приближения к кораблю. Все были в плащах разных фасонов и цветов, казавшихся раздутыми баллонами, которые превратили человечество в толпу бесформенных предметов с глазами. Некоторые были в очках.
Глэдис прижала руку в варежке к лицу. Самой ей было тепло, мерз лишь только нос. Плащ не только укрывал, он как бы сам выделял тепло.
Она оглянулась. Дэниел и Жискар были рядом, оба в плащах.
Сначала она протестовала:
– Им не нужны плащи. Они не чувствуют холода.
– Не сомневаюсь, – сказал Диджи, – но вы говорили, что никуда без них не пойдете, и мы не можем выставить Дэниела на мороз. Это будет выглядеть противоестественно. Мы не хотим вызвать враждебность, слишком явно подчеркивая, что с вами роботы.
– Но они же знают, что со мной роботы, а лицо Жискара выдаст его даже в плаще.
– Знать-то они знают, но могут не вспомнить, если их не заставить… так что давайте не будем заставлять.
Диджи подвел их к наземному кару с прозрачными стенками и крышей.
– Народ захочет увидеть вас, пока мы едем, – сказал он с улыбкой.
Глэдис села, Диджи сел рядом.
– Я тоже герой, – сказал он.
– Это для вас ценно?
– О, да. Это означает премию для моего экипажа и возможное повышение для меня. Я не презираю это.
Дэниел и Жискар сели напротив людей.
Перед ними был еще кар, но не прозрачный, и не менее десяти каров позади. Раздался гром приветствий, из собравшейся толпы поднялся лес машущих рук. Диджи с улыбкой поднял руку в ответ и подтолкнул Глэдис сделать то же. Она небрежно помахала. В машине было тепло, нос Глэдис стал отогреваться.
– Как неприятно блестят стекла, – сказала она. – Можно это устранить?
– Можно, но не нужно, – ответил Диджи – Это самое ненавязчивое силовое поле, которое мы можем установить. Та восторженная публика была обыскана, но кто-нибудь может ухитриться скрыть оружие, а мы не хотим, чтобы вам повредили.
– Вы хотите сказать, что кто-нибудь захочет убить меня?
Глаза Дэниела спокойно оглядывали толпу с одной стороны кара, а глаза Жискара – с другой.
– Очень маловероятно, миледи, – ответил Диджи, – но вы же космонитка, а поселенцы не любят космонитов. Кто-нибудь может ненавидеть их так сильно, что увидит в вас только космонитку. Но опасаться нечего. Даже если кто-то и попытается, хотя это и невероятно, то ничего у него не выйдет.
Линия каров очень мягко двинулась. Глэдис даже привстала от удивления: в передней части кара не было никакой отдельной кабины.
– Кто ведет? – спросила она.
– Кары полностью компьютеризированы, – ответил Диджи. – Разве у космонитов не так?
– У нас кары водят роботы.
– А у нас роботов нет.
– Но компьютер по существу тот же робот.
– Компьютер не гуманоид и не выставляет себя напоказ. Каково бы ни было технологическое сходство, психологически это совсем иное.
Глэдис смотрела на ландшафт и находила его ужасающе голым. Даже для зимы было что-то заброшенное в раскиданных, лишенных листьев кустиках и редко встречающихся деревьев. Их чахлый, бездушный вид подчеркивал смерть, которая казалось, захватывала все.
Диджи, заметив ее подавленность и взгляды то в ту, то в другую сторону, сказал:
– Сейчас все выглядит не слишком хорошо, леди. А летом здесь неплохо. Есть сады, луга, поля.
– И леса?
– Не настоящие, дикие леса. Мы развивающаяся планета. Все еще надо делать. Мы здесь всего полтораста лет. Первым шагом было засеять привозными семенами участки первых поселенцев. Затем мы пустили в океан рыбу и всяких беспозвоночных, чтобы по возможности создать самоподдерживающуюся экологию. Это не так сложно, если химизм океана подходит. Если же не подходит, то планету нельзя заселять без широких химических изменений, а этого мы еще ни разу не пытались сделать, хотя существует множество планов для таких процедур.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54