— Я не верю, что Бог играет в кости со вселенной, — сказал Данло, цитируя Эйнштейна. — Совпадения всегда интригуют, правда?
— Возможно, но стоит ли искать в них какой-то смысл?
— Смысл есть во всем.
Эде испустил механический, запрограммированный вздох и спросил:
— Какой же смысл в том, что ты нашел мир под названием Новый Алюмит там, где надеялся найти Таннахилл?
Сразу же после выхода на орбиту Данло, следуя правилам своего Ордена, связался с планетой по радио и почти незамедлительно получил ответ. Язык обитателей планеты происходил, очевидно, от древнего иштвана. Эде переводил с него без затруднений и сразу выяснил, что эти люди, называющие себя нараинами, ничего не знают о Таннахилле.
— Ты правда не знаешь? — отзываясь на вопрос Эде, спросил Данло.
— Нет, не знаю.
— Ты забыл, что Николос Дару Эде родился на планете Алюмит?
Эде умолк, обрабатывая информацию. Его лицо приобрело выражение глубокой задумчивости, а электронные глаза компьютера стали расплывчатыми, как у младенца.
— Должно быть, я случайно сократил из памяти информацию о своей родной планете, — сказал он наконец. — Но странно, что я забыл факт этого сокращения.
— Память вообще странная штука. Я сам вспомнил про Алюмит, только когда ты заговорил о совпадениях.
— Думаю, ты заметил еще одно совпадение, — сказал Эде, глядя Данло в глаза. — Нараины говорят на производном от иштвана диалекте.
Данло кивнул.
— Иштван — это язык Старой Церкви, да?
— Верно. Однако через двести лет после Великого Раскола 1749 года, к концу Войны Контактов, у Архитекторов насчитывалось около пятидесяти сект, и все они считали иштван своим священным языком. Архитекторы-миссионеры разнесли его по всей галактике.
— Но именно Старая Церковь обосновалась в Экстре.
— Возможно, другие церкви последовали ее примеру.
— Да, возможно.
— Или миссионеры Старой Церкви обучили предков этих нараинов иштвану.
— Мы можем подобрать с тысячу разных гипотез по поводу того, почему Таннахилл этим нараинам якобы неизвестен, — улыбнулся Данло.
— Твое “якобы” не укрылось от моего внимания. Думаешь, эти люди нам лгут?
— Не знаю, но тут есть что-то странное. Почему, например, их мир называется Новый Алюмит?
— Кто его знает. Может быть, в галактике полно таких “новых” миров.
— Я хотел бы это исследовать, — сказал Данло.
— Мы могли бы поговорить с ними еще раз.
— Мне хотелось бы встретиться с ними лично.
— Ты имеешь в виду видеосвязь?
Данло медленно покачал головой. В ответ программа Эде генерировала нечто вроде тревоги.
— Ты подразумеваешь, что хочешь совершить посадку на этой планете?
— Да.
— Но это очень опасно, — тут же заявил Эде, который после сайнийского пира относился к потенциально опасным ситуациям очень настороженно. — Незнакомый мир, незнакомый народ…
— Пилотам приходится рисковать везде и всегда.
— Пусть так. Но разве риск не должен быть пропорционален ожидаемому результату?
— Ты торгуешься, как купец, — сказал Данло, но тут же устыдился своей грубости, — даже по отношению к компьютеру. — Извини. Но нараины все-таки могут что-то знать о Таннахилле — чем не результат?
Эде пораздумал над этим, и его светящийся лик сделался почти непроницаемым.
— Но в Экстре, возможно, есть еще сотня планет, где люди знают о Таннахилле — и не делают из этого тайны.
— Как сайни, например?
— Хотя бы. Если бы мы нашли в этом секторе похожий на них народ, мы могли бы подготовиться заранее.
— Понятно.
— Сайни и подобные им дикари не знают техники, и от них будет легко защититься в случае чего.
— Сайни не дикари.
— Но у них нет…
— Я все равно не стану вооружаться, если ты это имеешь в виду.
— Но как же ты намерен защищать себя здесь, на этой планете? Нараины — народ цивилизованный.
По техническому развитию Новый Алюмит, очевидно, действительно не уступал любому из Цивилизованных Миров. Его континенты были густо усеяны городами — крупными аркологиями, поднимающимися высоко в небо. Нараины пользовались радио и голографией, а система их внутрипланетной связи была весьма сложна, как успел понять Данло из своего разговора с неким кибернетическим сообществом под названием Абраксас. В некоторых городах имелись летные поля, способные принимать реактивные воздушные машины, а то и космические челноки, курсирующие между планетой и более крупными кораблями на ее орбите. На такой планете и оружие должно быть соответствующим: лазеры, тлольты, сновидельники, не говоря уже о всевозможных ядах и генотоксинах. Эде полагал, что совершать там посадку, не приняв меры самозащиты, было бы безумием.
Данло думал над этим, пока одевался. Он мог бы показать тысячам компьютерных глаз свою флейту, как бы говоря, что иной защиты ему не понадобится, но это значило бы проявить самомнение, даже высокомерие. Данло сам не верил, что флейта сможет уберечь его от чего-то, когда его время придет. Он понимал, что тогда его ничто не спасет, — и то, что он принимал свою судьбу вот так, с открытыми глазами, раздражало Эде больше всего.
— Ты пренебрегаешь собой, — сказал Эде, глядя, как Данло натягивает свои черные пилотские сапоги. — Пренебрегаешь своей жизнью. — По мнению Эде, самосохранение было фундаментальной программой каждого человека, но у Данло эта программа работала почему-то недостаточно надежно.
— Вовсе нет, — ответил Данло, застегивая “молнию” на своей парадной форме. — Жить по-настоящему — для меня все.
— Ты опасный человек. Возможно, даже сумасшедший. И почему только моя судьба состыковалась с таким безумцем, как ты?
— А ты с кем бы хотел ее состыковать? — улыбнулся Данло.
— И почему ты всегда отвечаешь вопросами на вопросы?
Данло подумал и спросил:
— А что делать, если ты задаешь вопрос, на который вообще нет ответа?
— Итак, никакие мои слова не убедят тебя отказаться от посещения этой планеты?
— Ну а на это как прикажешь ответить?
— И ты поведешь корабль на посадку?
— Я должен. Если ты считаешь, что риск слишком велик, я могу высадить тебя на какой-нибудь другой планете этой системы, а потом вернуться сюда.
Эде долго смотрел на Данло, не говоря ни слова, и наконец сказал:
— А если нараины убьют тебя, пока я буду торчать на каком-нибудь голом безвоздушном шарике, что будет со мной?
— Не знаю.
— К несчастью, мой лучший шанс на успех заключается в том, чтобы содействовать твоему успеху. Мне придется снова служить тебе переводчиком и советчиком — а стало быть, придется тебя сопровождать.
— Сочувствую.
— Кроме того, я, надо сказать, к тебе привязался. И чувствую обязанность оберегать тебя от твоего собственного дикого нрава.
— Правда? — В Данло взыграло веселье, и он улыбнулся.
— Ты мне не веришь?
— Сам не знаю, — подумав, сказал Данло.
— Ты должен мне верить — я никогда не стал бы тебе лгать.
— Мне… очень хотелось бы верить.
— Вот еще что, — с механической улыбкой сказал Эде. — Если Малаклипс последовал за нами сюда, он может тоже совершить здесь посадку.
— Не думаю. — Данло закрыл глаза, и ему показалось, что он читает мысли воина-поэта. — Мне кажется, он будет ждать, пока я не найду Таннахилл — если я вообще его найду.
— Почему, пилот?
— Может быть, он вправду ищет моего отца, чтобы убить его, — но Таннахилл, думаю, нужен ему еще больше. Он преследует цели… своего Ордена.
А возможно, и цели Кремниевого Бога, добавил Данло про себя.
“Снежная сова” устремилась вниз, к Новому Алюмиту. Данло шел сквозь слои плотных белых облаков к единственному космодрому города Ивиюнира — шел вслепую к невидимым для него посадочным дорожкам. Корабль прорвал нижний слой облаков, и Данло увидел под собой город, уходящий на четверть мили в небо. Ивиюнир напоминал купольные города Ярконы, но внешняя его оболочка состояла не из красивого прозрачного клария — она была матовой и приплюснутой сверху, как черепаший панцирь. Материалом для нее служил какой-то зеленовато-серый пластик, при виде которого у Данло сразу засосало под ложечкой. Жизнь в Ивиюнире явно не сулила ничего похожего на ярконские парки, крытые золотым куполом. Скорее это будет похоже на жизнь в пластмассовом улье. Одна мысль об этом вызывала жжение в горле и головную боль. Данло охотно повернул бы свой корабль обратно к звездам, но между ним и космодромом на верхнем уровне города осталось уже не более тысячи футов. “Снежная сова” опустилась на один из секторов поля легко, как бабочка на цветок, и поворачивать стало поздно.
У второй дорожки Данло, согласно договоренности, встречал человек по имени Изас Лель Абраксас. Данло вышел из кабины на серую поверхность космодрома — это действительно был какой-то транскериновый пластик. Воздух, несмотря на легкий дождик, оставался теплым, как кровяной чай. Пахло здесь неприятно — пластмассой, альдегидами, озоном, а еще плесенью и какой-то другой органикой, которую Данло не мог распознать. Вместо ожидаемого грохота, ракетного пламени, взлетов и посадок вокруг стояла странная тишина. Можно было пoдумать, что деятельность космодрома приостановили в честь прибытия Данло.
— Че дай со, Данло ви Соли Рингесс! — послышался чей-то голос. В ста футах от Данло рядом с транспортным роботом на колесах стоял худощавый лысый человек. Одна из рук робота держала над ним красный пластиковый зонтик, защищая его от дождя. Человек поклонился Данло и добавил: — Чей дай сова Ивиюнир йи Алюмии Врараи.
Это, в общем, не нуждалось в переводе, но Эде добросовестно повторил приветствие на языке Цивилизованных Миров.
Данло, держа образник в левой руке, зашагал по мокрому покрытию к незнакомцу. На расстоянии, дающем возможность различить радужки его глаз, Данло остановился, отвесил формальный поклон и представился:
— Данло ви Соли Рингесс. А вы, полагаю, Изас Лель Абраксас?
Человек подтвердил, что это действительно он, но без особого энтузиазма, как будто не был уверен, что его зовут именно так. Его голубые глаза с некрасивыми рыжими вкраплениями смотрели как-то странно, отрешенно — Данло с трудом выдерживал их взгляд. Изас Лель, впрочем, смотрел не на него, а на образник. Когда он выразил сожаление по поводу дурной погоды и Эде перевел его слова, он очень удивился и даже, видимо, был шокирован тем, что образ Николоса Дару Эде запрограммирован на столь низкую, служебную функцию.
Он знает, кто такой Эде, подумал Данло. Он уже видел такие компьютеры.
Затем глаза Изаса Леля умерли для этого мира, и Данло догадался, что он контактирует со своим головным убором.
Голова у него, как у всех нараинов, была гладкая, точно яйцо, и он, как все нараины высшего класса, носил на ней блестящую кибершапочку, намертво припаянную к черепу.
— Акаваи нуи харима? — спросил Изас Лель. — Не пройти ли нам внутрь? Нехорошо так долго оставаться под открытым небом.
Он сел на единственное сиденье своего робота, прикрытое сверху ярко-голубым козырьком. Зонтик, в котором больше не было надобности, робот сложил и спрятал. Как будто только сейчас заметив, что гость терпеливо ждет под дождем, Изас Лель пригласил его сесть рядом с собой. Данло питал глубокое недоверие к роботам всякого рода, но тем не менее сел. Изас Лель с легкой улыбкой сказал роботу “вато”, и тот покатился по мокрому пластику.
Дождь барабанил по козырьку, и пластмассовые колеса робота шуршали по тихому космодрому. Вскоре они подъехали к зданию или, вернее, к закрытой части города у периметра летного поля. За этой серой стеной находились, должно быть, помещения для обслуживания судов внутрипланетного и космического сообщения. Данло полагал, что там работают технари, программисты и прочий персонал по приему и отправке летательных аппаратов.
Он осознал, что ему недостает звуков и картин человеческой деятельности. Ему не терпелось поскорее выбраться с этого пустого поля, хотя встающий впереди бездушный город пугал его не меньше, чем ребенка — темная дыра тигриного логова.
Данло долгим, тоскливым взглядом смотрел на туманные загородные холмы, на красивый, пестрящий пурпуром и зеленью экзотический лес. Затем дверь в стене — очевидно, по беззвучному сигналу их робота, — скользнула вбок, и они въехали в город Ивиюнир.
— Сейчас мы проследуем на другой уровень, — сказал Изас Лель. — Другие ждут нас.
— Другие?
— Да. Трансценденталы. И… другие. Потерпите немного, и вы сами увидите.
Чего бы ни ожидал Данло от этого крытого города, реальность оказалась еще хуже, чем он опасался. Робот вез их по бесконечным пустым коридорам, поворачивая то вправо, то влево согласно своей программе. Естественный свет не проникал сюда. Стены, хотя и не тускло-зеленые, как снаружи, отличались не менее унылыми красками. Местами по ним, как плесень по хлебу, расползался голубоватый грибок. В сыром мертвом воздухе едко пахло серой и прочими химикалиями.
Где-то внизу, в недрах этого города, проживало около двадцати миллионов человек. Данло казалось, что эхо их голосов доносится к нему сквозь пластиковый пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84