От радости, что освободился от страшного искушения Тверди, Данло стал смеяться — тихо, угрюмо и дико. Всякий, кто увидел бы, как он смеется и плачет на полузатопленной скале, счел бы его безумцем, но единственными свидетелями этого внезапного взрыва эмоций были чайки, крабы и ягненок. Данло еще долго стоял так, изливая в смехе свою дикую радость и глядя на ягненка. Потом море, подняв столб соленых брызг, перехлестнуло через скалу, залило ему сапоги и лизнуло в живот. От прикосновения ледяной воды у Данло захватило дыхание, и он чуть не упал. Когда волна отхлынула назад, он бросился к ягненку, зажав нож покрепче, чтобы не выскользнул. Взмахнув ножом, он в один миг, момент чистой свободы воли, перерезал стягивающий ягненка шнур. Сделав это, он размахнулся и зашвырнул нож в море.
Тот сразу исчез среди черных волн, а Данло устремил взгляд в черное небо за Соборной скалой, ожидая молнии и грома.
Ты сделал свой выбор, Данло ей Соли Рингесс.
Другая волна, поменьше, разбилась о ноги Данло, протянувшего раскрытую ладонь к ягненку. Он подумал, что если Твердь поразит его смертью прямо сейчас, то ягненок все равно умрет здесь, на скале, — или утонет, когда прилив унесет его в море.
Ты выбрал жизнь и таким образом выдержал первое испытание.
Ягненок, дрожа и блея, поднялся на ноги и ткнулся носом в руку Данло. Стоя на своих трясущихся ножках, он явно не решался прыгнуть в прибывающую воду. Данло, собравшись доставить его на берег, задержался на миг дольше необходимого, ибо не сразу поверил громовым, падающим с неба словам.
Я уже сказала тебе, что это был тест на свободу воли. Если бы ты не подтвердил свою преданность ахимсе и не освободил ягненка, мне пришлось бы убить тебя за измену себе самому. Ты волен спасти ягненка, мой воин, если сумеешь. И себя волен спасти, если такова твоя воля.
Данло потрогал глаза и нос ягненка, погладил жесткую мокрую шерстку у него на голове. Ягненок на удивление охотно позволял себя трогать, блеял и жался к Данло. Взять его на руки оказалось совсем не трудно. Барашек весил немногим больше младенца. Прижимая его к себе одной рукой, а в другой держа палку, Данло двинулся по скале к берегу.
Уже почти стемнело, и небо застилали темные тучи. Планета мощно притягивала к себе ноги Данло, его память, а может быть, и само небо. На горизонте над черным морем сверкнула и ослепительной змеей ушла в воду молния. Весь берег — камни, птицы и трава на дюнах — казался наэлектризованным в ожидании шторма. К возбуждающему настою моря примешивался запах жженого воздуха. В такую пору лучше не стоять под деревьями и не задерживаться на залитой водой скале. Дождя пока не было, но вода и ветер присутствовали в избытке, сильно затрудняя шаг.
Очередная волна догнала Данло, и его не смыло со скалы только благодаря палке и хорошему чувству равновесия. Теперь, когда у него появилась ноша, дорога к берегу по двенадцати камням потребовала всех его сил. Ягненок дрожал у него под мышкой и дважды дергался в слепой, инстинктивной попытке вырваться на волю. Данло прижимал его к себе так крепко, что слышал биение его сердца рядом со своим.
Густеющая тьма мешала различать трещины и уступы, а слышно и вовсе ничего не было за воем ветра и ритмичным грохотом волн. Стихия заглушала и крики чаек, и неумолкающее блеяние ягненка, и далекое пение китов. С каждым шагом Данло ягненок блеял все громче, точно ему не терпелось ощутить песок под копытцами и убежать в дюны, подальше от страшного моря.
Прыгнув наконец с последнего камня на твердый песок у воды, Данло решил, что ягненка одного лучше не пускать, и сделал ему поводок из золотого шнура, завязав на конце петлю. В четверти мили от них блестел, как черная алмазная игла, его корабль, а чуть выше на берегу, где дюны переходили в лес, стоял дом. В сумерках Данло едва различал его чистые, четкие линии. В голове у него складывался план устроить ягненка на кухне, хотя бы на эту ночь, дав ему мягкого сыра и сливок, а утром пойти в лес и поискать отару, от которой барашек отбился. Он вернет ягненка матери и спасет его от судьбы, уготованной ему Твердью. Его воля и его гордость состояли в том, чтобы завершить спасение детеныша, который, натягивая свой золотой поводок, весело скакал рядом с ним.
Они уже поднялись на дюны, и дом был так близко, что Данло мог бы добросить до него камнем, и тут они встретили тигра. Вернее, это тигр их встретил. Только что они были одни среди колышущейся травы и волнистого от ветра песка, и вдруг на пригорке между ними и домом появился тигр. Данло первым увидел его. Глаза у него были лучше, чем у ягненка, хотя чутье и не столь острое. Но поскольку ветер дул с моря, ни он, ни ягненок учуять тифа все равно не могли. Итак, у Данло был момент, чтобы разглядеть зверя до того, как ягненок тоже увидел его и панически заблеял.
Тигр припал брюхом к песку, помахивая выпрямленным длинным хвостом. Она — Данло определил ее пол по запаху — смотрела на него своими светящимися глазами и выжидала. А Данло смотрел на нее. Он знал, что смотреть в глаза большим кошкам (как и любым хищникам) не следует, но на одно мгновение мог себе это позволить. В этой тигрице было что-то особенное, привлекавшее его внимание. Эта красавица весила, должно быть, вдвое или втрое больше его. В ее напряженном ожидании чувствовалось даже нечто вроде страха перед ним, однако она продолжала смотреть на него, не прерывая электрическую связь между их глазами. Данло полагал, что во всех тиграх присутствует нечто стихийное и электрическое — их мощные трепещущие тела казались ему живым воплощением молнии; эта же тигрица, со своей соразмерностью и огневым взглядом, словно вобрала в себя всю энергию вселенной. Ее лик сочетал в себе тьму и свет: из ярко-оранжевой точки между ее горящих глаз расходились черные и жгуче-белые круги.
Бесконечно долгое мгновение Данло упивался огнистым хмелем ее глаз, и с ним стало твориться что-то странное. Он начал видеть себя глазами тигрицы. Глядя в два желтых, светящихся в сумраке зеркала, он видел себя как странное и внушающее страх существо. Странное потому, что он стоял на двух ногах и держал в передней лапе черную палку, а страшное потому что он был намного выше тигрицы, и еще из-за глубокого пристального взгляда его темно-синих глаз. У него, как и у всякого человека, были глаза хищника, и тигрица сразу заметила это в полумраке раннего вечера. Кроме этого, она видела еще кое-что. Вряд ли она встречалась с человеком раньше, — но ее собственная наследственная память, должно быть, нашептывала ей о стародавней вражде между человеком и тигром. Она помнила, должно быть, что, хотя человек убивает ягнят и других животных себе в пищу, было время, когда тигры и другие большие кошки охотились в Африке на него самого.
Данло тоже помнил это. Память, подстегиваемая глотками холодного воздуха, адреналиновым шоком и учащенным сердцебиением, показывала ему череду темных и кровавых картин, напоминая извечный парадокс его вида: человек — это хищник, который когда-то был в основном добычей. Он помнил, что должен бояться этой тигрицы. На первобытной родине человека, в знойных вельдах Африки два миллиона лет назад, эти самые свирепые хищники планеты таились повсюду: в высокой траве, в пещерах и за акациями; они всегда следили и всегда ждали. Тигр, лев или леопард всегда был для человечества Зверем, воплощением адских сил и темного прошлого. Убийца детей, пожиратель стариков — но и нечто еще, нечто иное.
Именно эти большие кошки были одной из причин, побудивших человека эволюционировать. Их охота, длившаяся миллионы лет, вынуждала человека становиться двуногим и вооружаться палками и камнями. Из страха перед темнотой и острыми белыми зубами человек научился пользоваться огнем и стал зажигать костры, чтобы отпугивать плотоядных. Под давлением эволюции, побуждающей его отгородиться от природы с ее опасностями, человек изобретал копья, и люльки для переноски младенцев, и каменные хижины. В конце концов он стал строить города и легкие корабли и отправился к звездам.
Глядя через сумеречные дюны на тигрицу, Данло дивился мужеству своих праотцов и праматерей, который слезли с деревьев и стали сражаться с такими вот зверями, превратив тем самым возможность истребления в эволюцию и смерть — в жизнь. В то краткое мгновение, когда он смотрел тигрице в глаза, а невинный ягненок все прыгал, подкидывая песок копытцами, перед Данло развернулась вся история человеческого вида. И чем глубже он вглядывался в черные, кровавые воды прошлого и в себя самого, тем яснее виделся ему огненный лик глядящего на него тигра.
Тьма, медленно нисходящая на берег, почти не мешала этому видению. Свет над дюнами угасал, и лес растворялся в ночи, но Данло все так же хорошо видел глядящего на него тигра. Он помнил, как любят тигры ночь, время блужданий, громового рева и охоты. Должно быть, именно тигры — из-за их любви гулять под звездами, и были истинными архитекторами человеческого страха перед темнотой. Вся человеческая история, вся философия произросли из этого страха. Тьма для человека это смерть — либо бесконечная, когда ты замкнут в деревянном гробу, либо внезапная, вылетающая из ночи в виде горячего дыхания и рвущих тело когтей. Человек всегда боялся тьмы и потому поклонялся свету. Древние философы человеческого рода, обросшие бородами и страхом, выдумали войну между светом и тьмой, добром и злом, духом и материей, жизнью и смертью. Стремление отделить форму от функции, священное от низкого — вот в чем состоит фундаментальная философская ошибка человечества. Эволюционировав до математики и легких кораблей, человек разнес эту ошибку по просторам вселенной. Даже научившись взрывать звезды, превращая их в ослепительно яркие сверхновые, человек так и не преодолел страх перед темнотой и чудовищами, таящимися в ночи. В то вечное мгновение, когда Данло смотрел на тигра через сотню футов темнеющего пространства, все эти мысли вспыхивали в его мозгу. Ветер нес с моря гром, и Данло остро чувствовал весь ночной мир вокруг себя. Вверху были черные тучи, черное небо, вездесущая чернота вселенной. В этот миг Данло осознал свою всегдашнюю ненависть (и любовь) к темным местам.
Он, как и всякий человек, всегда испытывал искушение открыть дверь в самую темную из комнат и посмотреть, что там внутри. Или открыть входную дверь дома и посмотреть, что там снаружи — в ночи. Здесь, на этом пустынном берегу, было только одно: тигр. Глядя в золотые, горящие во тьме глаза тигра, Данло вспоминал строку из “Второго гимна ночи”: “Ты открываешь тайны, что развертываются вечно”. Он знал, что тигр всегда будет для него такой же тайной, как и он сам.
Теперь ночь открывала ему тайну, развертывая ее во всем великолепии, а над океаном в это время развертывался шторм. Молнии загорались, соединяя небо с землей и краткими вспышками освещая берег. Тигр, ягненок и другие детали мироздания на миг открылись во всей своей красе и тут же снова пропали в ночи.
В этот краткий миг озарения, когда черные и оранжевые полосы тигрицы вспыхнули странным неземным огнем, реальность дошла до такого высокого напряжения, что стала невыносимо реальной. Каждая вспышка молнии вызывала миг ослепления и последующей тьмы. Данло ощущал, что за этой тьмой есть что-то живое и белое, как шерсть ягненка, но не мог это что-то разглядеть. Под внезапные, таинственные разряды молний он дивился тому, как свет исходит из тьмы и тьма пожирает свет. Тигры поистине порождение тьмы, понял он вдруг, но эта прекрасная тигрица, ожидавшая его в сумеречных дюнах, — то самое существо, которое способно поведать ему об истинной природе света.
Когда тигрица наконец прыгнула, это выглядело так, будто она миллион лет ждала, чтобы освободиться наконец от тайны и невыносимого напряжения. Она ринулась вперед, как взрыв красок — оранжево-золотой, черной и белой, и понеслась через дюну быстрыми прыжками, чуть касаясь лапами песка. Данло, целую вечность решавший, как ее встретить, в миг ее нападения не успел ничего предпринять. Да ему, в сущности, и некуда было бежать — трава и песок вокруг не давали никакого укрытия, а до дома, даже если бы тигрица не загораживала дорогу, он все равно бы не добрался быстрее ее. Однако он думал, что попытаться все же нужно — хотя бы для того, чтобы отвлечь тигрицу от ягненка. Он должен спаси ягненка, и если они оба побегут в разные стороны, то тигрица сцапает лишь одного из них. Данло не пришло в голову, что тигрица с самого начала наметила своей добычей ягненка, а не его.
Но когда он решился отпустить веревку и ягненок в ужасе закричал, Данло это понял. Тигрица, несущаяся по берегу, больше на него не смотрела. Теперь ее золотые глаза были прикованы к ягненку. Данло тут же загородил его собой, но тот все испортил, внезапно метнувшись влево и опутав ноги Данло веревкой. Беспомощный Данло, видя перед собой дикие глаза тигрицы и мощные мускулы, струящиеся, как реки, под ее шкурой, вспомнил, как в детстве, в зимнем лесу, его родич, великий Вемило, убил снежного тигра обыкновенным копьем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84