— Какова же Ее цель? Что Она надеялась узнать через тебя такого, чего не могла узнать по-другому?
Она крепко, до боли, стиснула его руки.
— Твердь хотела узнать, кто на самом деле ты. Нам нужно было это знать.
Ее ответ изумил Данло.
— Но зачем Ей все это? — почти выкрикнул он. — Она уже читала мои мысли — могла бы продолжать в том же духе.
— Знание приходит разными путями, Данло.
— Но зачем же именно так? — Он высвободил руки и потрогал ее лоб, ее лицо, золото ее волос, нагой изгиб ее плеча. — Почему ты?! В ответ она провела пальцем по шраму у него на лбу и сказала: — Я рождена, чтобы трогать и осязать. Выйдя из бассейна, я поняла, что должна потрогать весь этот мир. Снова пройтись по земле нагая, как новорожденное дитя, ощутить песок под ногами, а на языке — морскую соль. Трогать, пробовать, ощущать, пользоваться всеми своими чувствами. Чувствовать, двигаться, стать такой, какая я есть. Жить, Данло. Жить и любить и опять жить. Разве может кто-нибудь насытиться жизнью? Или любовью? Мне всегда было нужно много любви, очень много.
Хочется любить так, что умереть можно, и при этом знаешь, что ни за что не умрешь, потому что тогда не будет ни любви, ни всего остального. А любовь — это все, ты сам знаешь. Трогать мир, как это делают любовники, и видеть, как все пробуждается, хотя это причиняет почти невыносимую боль. Но не ты ли однажды сказал мне, что жизнь познается через боль?
Как ее много, боли, правда? Одна боль внутри другой, и так без конца. Но ведь она не имеет значения, верно? Мне кажется, я могу вытерпеть любую боль, только бы жить и участвовать в этом чудесном пробуждении. Я бы все вынесла, лишь бы прикоснуться к твоему прекрасному лицу и почувствовать, что такое любить и быть любимой. Я готова гореть вечно, лишь бы твои глаза соприкоснулись с моими так, как я помню. Вот для чего я пришла в мир. Я коснулась бы самого солнца, если бы оно любило меня так, как любил прежде ты.
Куртизанки говорят, что проще любви нет ничего во вселенной. Был момент, когда она, нагая и вся золотая под утренним солнцем, прижала ладонь к щеке Данло, словно хотела удержать слезы, обжигающие ему глаза. Был момент, в который он никоим образом не мог полюбить ее так, как хотела она, — а в следующий момент Данло уже падал, погружаясь в любовь столь же неотвратимо, как камень в середину звезды.
— Испытание продолжается, да? — попытавшись улыбнуться, спросил он. — Значит, в этом оно и состоит? Проверить, сколько боли я способен вынести?
“Через боль человек сознает жизнь”. Вслед за этой старой мудростью Данло явилась новая: “Боль — это полнота любви”.
Она поцеловала его в губы и сказала:
— Испытания окончены. Это награда.
— Награда?!
— Ты можешь полюбить снова, если позволишь себе это сделать.
— Это способ, которым ты хочешь взять меня в плен, не погубив мою душу?
— Мы могли бы любить друг друга почти вечно.
— Нет, нет. Прошу тебя.
— Мы могли бы пожениться. Здесь, на этом берегу, под этим прекрасным солнцем, мы могли бы заключить брачный союз на тысячу лет. Разве не этого ты всегда хотел?
— Жениться — да. Но жениться сейчас, на тебе — как можно!
— Отчего же нельзя? — улыбнулась она. — Мы поженимся, и у нас будут дети.
— Тамара, Тамара, я…
— Новая раса. Первые люди в настоящем смысле этого слова. Мы научим их быть людьми — и чем-то больше людей.
— Дети, — задумчиво повторил Данло. — Наши благословенные дети.
— Когда-нибудь у нас будут миллионы детей и внуков. Мы заселим своими потомками целый мир.
— Я всегда мечтал иметь детей. Ты знаешь.
— А еще ты мечтал о мире, где нет войн и зла. О мире, живущем в первозданной гармонии и красоте, которую ты когда-то называл халлой.
— Я всегда думал… возможно ли осуществить такую мечту.
— Целый мир, Данло. Мы можем сделать его, каким захотим.
— Целый мир…
Данло посмотрел на восток, где ярко зеленел лес. Там росли цветы, водились красивые птицы и тигры. Он был почти совершенен, этот девственный лес. Ни один человек еще не входил туда. Эти деревья — могучие сосны, ели и лиственницы — не знали прикосновения человеческих глаз, кроме глаз самого Данло. Может быть, они только и ждут, чтобы он населил лес своими детьми? Тоскуют по любви существ, которые будут поклоняться им, как богам? Нет. Деревья — это только деревья. Весь день они ведут под солнцем свой малоподвижный танец, и миллионы их длинных игл сверкают в изумрудном экстазе. Они осознают фотоны, влагу и, быть может, выдыхаемый им углекислый газ, но до его страстей и планов им дела нет.
— Я думал, что в награду за успех ты ответишь на три моих вопроса, — сказал он, с улыбкой повернувшись к терпеливо ждущей Тамаре.
— Выбирай — либо ответы, либо я.
— Одно из двух?
— Да. Выбор за тобой.
Смотреть на нее было больно, но он не мог не смотреть.
— Разве такой выбор возможен?
— Что же в нем невозможного?
— Как это возможно, что ты… ставишь меня перед таким выбором?
— О, Данло, Данло — я предлагаю тебе себя и целый мир. Из чего тут выбирать? Целый мир…
Данло посмотрел на юг, туда, где колебалась под ветром трава на дюнах. Паук, должно быть, сплел в ней свою паутину, потому что там сверкал и переливался от утренней росы ажурный шар. По песку скакали птицы песчаники, ближе к воде скользили в воздухе чайки и поморники. Весь берег кипел жизнью, и для Данло было тайной, как можно променять возможность гулять по этому берегу до конца своих дней на каких-то три вопроса.
— Если я все-таки останусь здесь, — сказал он, — как долго мы сможем пробыть вместе, прежде чем нас уничтожат? Ты сама говорила, что атаки Кремниевого Бога сосредоточены на этой планете.
— Ты думаешь, я позволю Ему уничтожить то, что я создала? — с холодной безжалостной улыбкой осведомилась Тамара. — Думаешь, я позволю Ему причинить вред моим детям?
— Я помню: ты хочешь первая уничтожить Его.
— Да, хочу, но этого мира наши битвы не коснутся, обещаю тебе. Ты даже знать ничего не будешь о нашей с Ним войне.
— Я буду жить в безопасности под этим чудесным небом, предоставляя богам сотрясать пространство-время и крушить звезды?
— Разве это так ужасно — пожить немного в безопасности?
Данло поддел ногой песок.
— Я должен оставаться в безопасности, чтобы вспоминать Старшую Эдду, да? Вспоминать, как можно победить Кремниевого Бога?
— Разве это так ужасно — вспоминать?
— Да. Всякая война ужасна.
— Ты воевать не будешь, Данло.
— Кто же тогда? Ты?
— И я, и не я. Не забывай, что “я” у меня много. Воевать будет Она. В некоторых своих аспектах Она страшная богиня и любит войну.
Данло помолчал, копая песок носком мокрого сапога, и спросил: — А ты что любишь?
— Любовь. — Она обняла его, прильнула к нему головой и прошептала ему на ухо: — Небо, деревья и ветер. Тебя.
Он водил пальцами по ее гладкой мускулистой спине, обнимал ее крепко, почти яростно, и чувствовал, как это хорошо. От ее волос пахло солью и солнцем — этого чистого запаха он не забудет уже никогда, даже если и покинет этот мир. Но сейчас, когда он обнимал ее, и ее сердце билось так близко от его сердца, и дыхание ее жизни овевало его ухо, он не представлял себе, как сможет расстаться с ней. Он смотрел через ее плечо на север, где до самого неба вздымались горы. Как хорошо было бы обнимать ее под этими туманными горами вечно — пока они стоят, эти горы, пока дожди и ветра лет так через миллион не превратят их в песок и не смоют в море.
Целый мир.
Внезапно он разомкнул объятия и повернулся на запад, в сторону моря. День, ясный и холодный, предвещал зиму. За прибрежными скалами летела в теплые края стая перелетных крачек. А еще дальше, почти на горизонте, скользил в вышине по ветру одинокий альбатрос. Океан катил свои волны, как всегда, и Данло слышал шум его холодных, глубоких, синих вод. С моря надвигался осенний шторм, венчая волны белыми гребнями. Весь мир под низким утренним солнцем лучился светом. Перед лицом этой невозможной красоты Данло был очень близок к тому, чтобы жениться на Тамаре и остаться здесь навсегда.
Но тут он вспомнил о своей пилотской присяге и о своих нерушимых обетах. Вспомнил свое стремление стать асарией и все другие свои мечты. Он так долго смотрел на море, не шевелясь и не мигая, что глаза стало жечь. Слова. Все его клятвы и обещания — всего лишь слова. Что значат они по сравнению с чудом лежащего перед ним мира? Разве могут слова трогать его и любить, как эта прекрасная женщина, так терпеливо ждущая рядом с ним?
Все произнесенные им слова были ничто, но он не мог забыть того, что стояло за ними. Не мог забыть о родных племенах, умирающих за полгалактики от него на своих ледяных островах. Не мог забыть о настоящей Тамаре с потерянной памятью и золотой душой, живущей где-то среди звезд. В один момент, пока он стоял и смотрел на море, вся его жизнь вернулась к нему и хлынула в его сознание, как океан. Это был момент выбора и решения, страшный момент подлинного испытания. Этот тест Твердь не планировала — сама жизнь сейчас испытывала его. Жизнь, судьба, а может быть, он сам.
— Пожалуйста, скажи, что останешься со мной, — сказала Тамара.
Был момент, когда весь мир застыл, как зимнее море, и тут же снова ожил в движении волн, солнца и чаек, кричащих от голода и любви.
“Да, я останусь с тобой” — эти слова казались такими же простыми, как биение сердца. Данло хотелось сказать их почти так же, как обнимать Тамару и вечно чувствовать щекой ее душистое дыхание. Вместо этого он повернул к ней голову и сказал:
— Мне жаль, но я должен уйти.
Он не мог смотреть на нее и поэтому смотрел на свой корабль, прикидывая, сколько времени придется его откапывать. Стихии этого мира не причинили, как видно, вреда алмазному корпусу, и тот сверкал черным блеском, как всегда.
— О, Данло, Данло, — сказала она.
Он с трудом вынес безмерную печаль, вложенную в эти слова, но удивился тому, как спокойно и ровно звучит голос Тамары.
— Мне жаль, — повторил он, — но если испытания окончены, мне пора в путь.
— Мне тоже жаль. Я думала, что ты останешься.
— Нет, я не могу.
— Конечно — ты ведь еще не завершил своего пути.
— Да.
— Тогда ты, наверно, захочешь услышать ответы на свои вопросы. Надеюсь, ты еще не забыл, о чем хотел спросить.
— Нет, не забыл.
— Так спрашивай.
— Прямо сейчас? Здесь?
— Почему бы и нет?
— Значит, можно?
— Конечно. Раз уж ты пролетел двадцать тысяч световых лет от звезды Невернеса, чтобы задать Тверди свои вопросы, пользуйся случаем. Но подумай хорошенько, прежде чем спрашивать.
Данло наконец заставил себя взглянуть на нее и с облегчением увидел, что она улыбается. Ему вспомнилось, что Твердь любит отвечать загадочно тем, кто ее вопрошает.
— Вот мой первый вопрос: известно ли тебе средство от медленного зла? От чумы, убившей мой народ?
Тамара на миг прикрыла глаза и сказала:
— Нет, я такого средства не знаю. А вот ты знаешь. Всегда знал. Когда-нибудь ты узнаешь его заново, если завершишь свой путь. Именно ты, Данло, кто бы ты ни был на самом деле.
Он долго обдумывал этот странный ответ, переминаясь с ноги на ногу, чтобы согреться, и наконец сказал: — Я не понимаю.
— Что ж, очень жаль, если так.
— Не могла бы ты сказать это как-нибудь попроще?
— К сожалению, нет. Но ты можешь задать мне второй вопрос, и я обещаю ответить на него как можно проще.
Данло подышал на пальцы и подставил руки солнцу.
— Где я могу найти своего отца? — спросил он.
Она приоткрыла свои прелестные алые губы, чтобы сообщить ему то, что он так отчаянно стремился узнать, — и ответ позабавил его своей ясностью, прямотой и полнейшей бесполезностью:
— Ты найдешь своего отца в конце своего пути.
— Где же это? — спросил он.
— Это твой третий вопрос?
— Нет. Я просто хотел…
— Понимаю. Но я предупреждала тебя: подумай, прежде чем спрашивать.
— Теперь я это понял.
— Хорошо. Можешь задать мне третий вопрос.
Данло втянул в себя холодный воздух и задумался. Ему ужасно хотелось знать, жив ли воин-поэт и будет ли он по-прежнему преследовать его, Данло, как морской ястреб чайку. Но если он спросит Ее об этом, его путешествие может закончиться прямо здесь. Поэтому он обуздал свое любопытство и задал свой ключевой вопрос:
— Где находится планета Таннахилл?
— Не знаю.
— Как так? Правда не знаешь?
— К сожалению, нет.
— Я думал, ты знаешь почти все.
— Увы.
Он грустно улыбнулся, глядя на свой зеркально-черный корабль. Он проделал такой долгий путь, чтобы задать эти три вопроса, а теперь, получив ответы, стал знать ненамного больше, чем в начале своего путешествия.
— Я этого не знаю, — сказала она, глядя на него с живейшим сочувствием, — но есть некто, кто может знать.
— Кто же это?
— Я почти уверена, что Богу Эде известна звезда Таннахилла.
— Но ведь Бог Эде умер?
— Умер, да, — но, может быть, отчасти жив.
— Опять загадка. Ты говоришь загадками и парадоксами.
— Отправляйся к Эде — и ты, возможно, получишь ответ на эту загадку.
Этот простой совет развеселил Данло, и он засмеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84