— Может быть, со временем мне удастся внушить этим дикарям, что я их Бог. Они соорудят мне алтарь и будут мне поклоняться.
Данло, все так же мерно дыша, пораздумал над этим и спросил:
— Ты правда этого хочешь?
Программа Эде дала легкий сбой, и он ответил:
— Разумеется, нет.
— Я уже думал, не рассказать ли о тебе сайни. Ну… что ты Бог.
— Почему бы и нет? Ты считаешь, что правду не всегда нужно говорить?
— Нет, но… правда, которую не слышат, — это не правда.
— Их Бог умер, — с горечью молвил Эде. — Вот и вся правда.
— Нет, для них Бог жив. Он есть чудо и красота их жизни.
— Я могу рассказать им, как Кремниевый Бог убил меня.
— Они не поверят. А если даже поверят, это пробьет брешь в их душах.
— И через эту брешь войдут логика и разум.
— Нет, не логика и разум, а безумие. Когда люди ни во что не верят, они способны поверить во что угодно и совершить все что угодно.
— Например, убийство?
— Убийство — это самое меньшее, — с протяжным вздохом ответил Данло.
— По-моему, ты полюбил этих сайни — правда, пилот?
— Правда. — Данло, зажмурившись, дал холодным течениям времени унести себя в будущее и увидел сайни такими, какими они могли бы стать со временем. Их народец, насчитывающий около десяти тысяч человек, увеличится в тысячу раз и заселит всю Землю. К тому времени, где-то через тысячу лет, их суровая религия мутирует, разовьется и распространится в той или иной форме по всем континентам планеты. Это будет сопровождаться ересями, расколами и утратой веры — а может быть, даже священными войнами. Но будет и реформация — и если даже сайнийская религия разобьется на тысячу разных сект, практикующих совершенно новые обряды, чистый и сияющий стержень их веры все-таки может сохраниться. Даже через тысячу лет, когда сайни уже перестанут быть сайни, они, возможно, по-прежнему будут поклоняться красоте. Халла — это красота жизни, вспомнил Данло. Он надеялся, что хотя бы сайни, среди всех человеческих рас, найдут способ, как жить на своей Земле в красоте и гармонии.
— Не понимаю, как можно любить людей, которые собираются тебя убить, — сказал Эде.
— Так же… как я люблю мир.
— И все-таки нам следовало бы убежать. Прямо через дверь — ведь она открыта. У сайни замков нет.
Данло с улыбкой взял флейту.
— Дверь всегда найдется — не эта, так другая.
— Тебе так хочется умереть?
— Нет, совсем не хочется. Просто любопытно, буду я жить… или нет.
Данло приложил к губам костяной мундштук шакухачи и, дыша в нее, беззвучно заиграл длинную задумчивую мелодию, которой научил его инопланетянин, называвший себя Старым Отцом. Близость смерти вызывала дрожь у него в животе, но Данло наполнял себя дыханием и загонял свой страх в маленький кармашек глубоко внутри. Устав дышать, он улегся перед огнем и уснул. Проснувшись, он ощутил голод и съел целую миску черники и почти все орехи, а потом опять уснул.
На этот раз он проспал до рассвета и беззвучно играл на своей флейте весь следующий день, пока дверные щели не стали темными. Потом у дома раздались голоса, дверь распахнулась, и до крайности уставший Тен Су Минь учтиво поздоровался с Данло.
Его братья и еще пятеро мужчин ждали, чтобы сопроводить Данло на пир. Голая процессия медленно двинулась через деревню. В правой руке Данло нес образник, в левой флейту. Дождь прекратился еще днем, похолодало, и в небе зажглись первые вечерние звезды. Данло поднял глаза к небесам, гадая, где же тут созвездие Рыбы. Он хотел спросить об этом Тен Су Миня, но они уже пришли к кострам, где ревели оранжевым пламенем свеженарубленные дрова.
Между двумя самыми большими кострами сайни приготовили пир. Вся деревня, кроме одного больного старца по имени Вас Со, собралась здесь. Рейна Ан и Ки Лин Шанг с мужьями, женами, детьми и родственниками торжественно стояли вокруг костров, ожидая прихода гостя. Старый Фей Янг стоял среди них, насколько возможно выпрямив свое дряхлое тело. Он не смотрел на Данло и не разговаривал с другими тридцатью девятью старейшинами, пришедшими в течение дня из дальних деревень. Он смотрел вниз, на свои руки, как будто надеялся найти красоту в распухших суставах и крючковатых пальцах, которые всю жизнь потрошили лосося и другую живность, убитую им. Следуя сайнийскому этикету, он поклонился Данло и пригласил его сесть на свою медвежью шкуру, по левую руку от себя. Фей Янг как наистарейший занимал почетное место посреди других старейшин. Справа от него располагались Рейна Ан, Ки Лин Шанг и Милиама Чу, один из трех представителей племени Совы, живущего на берегу моря. Все другие сайни точно по команде тоже опустились на шкуры у своих костров, и пир начался.
Данло сильно проголодался, все его чувства волшебным образом обострились, и он насыщался с удовольствием, которого давно уже не получал от еды. Тут было из чего выбирать. На деревянных блюдах лежали куски жареной оленины и медвежатины, дикие утки, гуси и горки мозгов. Лососина тоже, разумеется, присутствовала во всех видах: копченая в укропном соусе, запеченная с травами, жареная, отварная и добавленная в полдюжины разных похлебок.
Данло мяса не ел и опасался, как бы сайни не сочли эту его диетическую особенность оскорбительной. Но когда он объяснил своим сотрапезникам, что такое ахимса, они как будто его поняли, и даже старый Фей Янг нехотя промолвил:
— Уважать жизнь животных — это красиво. — Уважать жизнь растений было бы не менее красиво, но должен же был Данло чем-то питаться. Поэтому он налегал на овощные блюда, передаваемые по кругу. Сайнийские женщины выпекали превосходный кукурузный хлеб с черникой, и Данло, съев несколько ломтей, воздал должное сладкому картофелю, морковке с медом и дикому рису с кедровыми орехами. За этим последовали на удивление острый ореховый салат, квашеная капуста и жареные каштаны. Кроме того, Данло мог бы отведать двадцать разных блюд из тыквы, а на десерт угоститься малиной, бузиной или печеными яблоками. Но переедать ему не хотелось. В детстве его учили наедаться впрок, когда представляется случай, однако он предпочел оставить в животе свободное место для дыхания. Правильное, глубокое дыхание могло ему понадобиться очень скоро.
— Ты все еще мог бы убежать, — тихо сказал ему Эде под гул голосов и стук посуды. Данло держал образник на коленях, улыбаясь остротам и предостережениям Эде, которые тот вставлял между переводимыми фразами. — Погляди, как они обжираются — раздулись, как клещи! Если ты побежишь к своему кораблю прямо сейчас, кто тебя догонит?
Сайни в большинстве своем действительно поглощали неимоверное количество еды. Многие уже лежали навзничь на своих шкурах, держались за животы и стонали. Другие удовлетворенно рыгали, ковыряли щепочками в зубах и вели застольные беседы. Рейна Ан, окинув взглядом свой сытый народ, решила, что настало время для священного черничного пива. Получив согласие Ки Лина и Фей Янга, она подозвала своего внука Кийо Су, юношу, который постоянно улыбался, чтобы скрыть свою нервозность. Кийо Су, в свою очередь, созвал всех юношей деревни, и они вскоре вернулись с мехами священного пива. Сайни встретили их с величайшей готовностью. Юноши стали обходить костры, и все пирующие — мужчины, женщины и дети — подставляли им деревянные чаши. Закончив обход, Кийо Су и другие наполнили собственные чаши и повернулись лицом к старейшинам.
— Мы пьем за красоту Бога, — своим скрипучим голосом провозгласил Фей Янг. — Да будут красивыми все его творения.
Сайни, следуя примеру Фей Янга, приложились к своим чашам. Данло вместе со всеми выпил глоток крепкого пива, густого, горьковато-сладкого. Продолжая держать чащу у подбородка, он вдыхал аромат черники, смотрел на Фей Янга и ждал.
— Мы пьем за красоту мира, — сказала Рейна Ан. — Да будет он весь красивым.
Затем настал черед Ки Лин Шанга, и он произнес:
— Мы пьем слезы Бога. Да будут столь же красивыми и наши слезы.
Так оно и шло, пока каждый старейшина справа от Фей Янга не произнес свою строку из Ясы. Они закончили, и поскольку первым слева от Фей Янга сидел Данло, говорить выпало ему. Никто не ожидал, что и он захочет произнести свое слово: он не был ни старейшиной, ни даже одним из сайни. Поэтому все удивились, когда он поднял свою чашу и сказал сильным, звонким голосом:
— Мы пьем музыку мира. Да будут красивыми все наши песни.
Он задержал на миг дыхание, чувствуя слабость в животе, и посмотрел на Фей Янга. Ошеломленные сайни притихли, и пить никто не стал.
— В Ясе этого нет, — тихо заметил наконец Ки Лин.
— Должно быть, — сказал Данло, — ибо это правильные слова.
Тут старый Фей Янг гневно повернул к нему голову и сказал: — Другие, которые называли себя Архитекторами, тоже думали, что могут говорить нам о Боге.
Все жители деревни, неподвижно замерев на своих шкурах, смотрели теперь на Фей Янга, как будто ждали сигнала.
— Но я никогда бы не осмелился говорить кому-то о Боге, — сказал Данло.
— Значит, ты явился на нашу Землю не за этим? — спросила Рейна Ан.
— Нет.
— Не за тем, чтобы говорить нам о человеке по имени Эде, который сделался Богом и Владыкой Вселенной?
— Нет. Право же, нет.
Рейна указала на образник с голограммой Эде, замершей так же, как и все вокруг. Эде молчал и не смотрел на Данло.
— Значит, ты не веришь, что этот гадкий идол есть Бог?
Данло взглянул на пухлогубого, кривозубого, черноглазого Эде, чья лысая голова казалась слишком большой для его тела. Программы Эде, должно быть, работали на полную мощность, пока он переводил это оскорбление в собственный адрес.
— Он не более Бог, чем ты или я, — с улыбкой ответил Данло. — Не более, чем грязь у меня под ногами.
Не более — но и не менее, добавил он про себя.
Его ответ, похоже, смягчил Фей Янга. Тот важно кивнул и спросил:
— Если ты прибыл на нашу Землю не для того, чтобы говорить нам о Боге, какова тогда цель твоего путешествия?
Какого бы ответа он ни ждал, слова Данло явно привели его в изумление.
— Мой народ умирает от страшной болезни, и я должен найти средство от нее.
Данло стал рассказывать об алалоях и губительном вирусе, и это, казалось, еще больше смягчило Фей Янга. За свою долгую жизнь старец видел много горя, и его внуки умирали от легочной горячки и других недугов. Кроме того, он, как и любой сайни, понимал, как легко может исчезнуть из мира целый народ.
— Мне жаль, но я не знаю лекарства, которое могло бы помочь твоему народу, — сказал Фей Янг. — Я никогда не слышал о такой болезни.
— Мне тоже жаль, — сказал Данло.
— Даже в Ясе ничего не говорится о таком лекарстве.
Данло промолчал, глядя на свою флейту.
— В Ясе ничего не сказано и о музыке, о которой говорил ты.
— Разве?
— По-твоему, я не знаю Ясу? — с обновленным гневом осведомился старец, и жилы у него на шее натянулись, как струны арфы. Это был опасный момент, но еще не тот, которого ждал Данло.
— Разве может кто-нибудь знать Ясу? — мягко заметил Данло.
— Что ты хочешь этим сказать? — вмешалась Рейна Ан, а все старейшины и все сайни подхватили хором: — Что он хочет этим сказать?
Только Фей Янг молчал, сидя тихо, как заблудившийся охотник в ожидании восхода солнца.
— Да будет Яса всегда красива, — пропел Данло, закрыв глаза. Эти слова прошедшей ночью распустились у него в уме сами собой, как огнецветы, и теперь он молился, чтобы они оказались верными. — Да будет нам дано всегда находить новую красоту, и творить нашу священную Ясу, как Бог творит этот мир, всегда сохраняя его красивым.
На этот раз умолкла вся деревня — даже собаки, гложущие кости, молчали. Никто, видимо, не понимал, откуда Данло взял эти строки, и никто не мог объяснить, как может чужой толковать Ясу так глубоко. Выходило, что священный закон сайни, при всем своем совершенстве, неполон.
— Мы пьем музыку мира, — закончил шепотом Данло. — Да будут красивыми все наши песни.
Он посмотрел на красивый белый мундштук своей флейты и вспомнил строчку из Песни Жизни, которой научил его дед: “Халла тот человек, который приносит в мир музыку”.
— У моего народа тоже есть Яса, — сказал он Фей Янгу. — По духу они в общем-то одинаковы — священные заветы всех народов.
Чаша с пивом дрожала в руке Фей Янга. Слова Данло, должно быть, сильно отличались от речей Архитекторов, объявивших откровения Ясы ложными.
Данло глубоко подышал и заговорил снова:
— Если люди достаточно долго вглядываются в красоту Бога, то Яса, возможно, сама открывается им.
— Твоя мысль красива сама по себе. — Фей Янг протянул дрожащую левую руку и дотронулся до флейты Данло. Было ясно, что он ни разу не видел этой красивой вещи. — Я запомню ее навсегда.
Живот у Данло сделался твердым, как орех бальдо. Чувствуя, что момент почти настал, он поднес флейту к губам и заиграл. Фей Янг и остальные снова замерли, ибо никогда еще не слышали такой музыки. Они знали только музыку ветра и дождя, колыбельные, которые сайнийские матери поют своим детям в грозовые ночи, да пение птиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84