Фантастическая волна побед на первом этапе породила своего рода эйфорию, поднимавшую моральный дух нации, испытавшей множество унижений во время мировой войны и теперь неожиданно обнаруживавшей себя в центре внимания международного сообщества. Если прежде, там, где китайский солдат, терпя поражение за поражением, служил объектом насмешек, то теперь народы мира вдруг стали соревноваться в выражениях восхищения свежеиспеченной китайской доблести.
По мере того как развивался успех Китая в Корее, расцветала и карьера старшего сына Мао, Мао Аньина. Был ли юноша так талантлив или, возможно, он действовал в соответствии с хитроумным планом великого кормчего, но Мао Аньин получил почетное назначение на службу в полевой штаб Второй Китайской армии.
Американские бомбардировщики, словно стервятники, кружили над лагерем, вываливая свой смертоносный груз на тех, кто замышлял там их поражение. И Мао Аньина не обошла участь многих его товарищей по оружию.
Новости сообщались Мао так быстро, как только это было возможно. Но, как нетрудно представить, определенная задержка все же имела место, пока солдаты прочесывали зловонные, дымящие развалины в поисках оставшихся в живых. В конце концов генерал узнал старшего сына Мао.
— Война, — говорил Мао Чжилиню позже, — похожа на горький чай. Сила, которую он дает телу и душе, ослабляется вкусом пепла, который остается у тебя во рту.
* * *
— Это — грех, то, что мы делаем.
— Тебе так кажется?
—Да.
— Тогда нам следует остановиться.
Она издала глубокий стон. Лоб ее был прижат к его груди.
— Я не могу.
Чжилинь провел рукой по каскаду ее волос, черных, как вороново крыло. В лунном свете казалось, будто серебряные нити были пропущены сквозь них. Он подумал о беспредельной энергии моря.
— Твой муж, — сказал он, — он интересуется твоим здоровьем?
Он никогда не называл Хуайшань Хана по имени, разговаривая с Сеньлинь.
— Он видит, как я ем, видит, как я выхожу на улицу, — прошептала она. — Этого достаточно для него.
— Вы разговариваете?
— Да, иногда.
— И... прикасаетесь друг к другу?
На сей раз была его очередь снизить голос до шепота.
— Ты имеешь в виду, близки ли мы?
Он беззвучно кивнул. Сеньлинь положила свои ладони к нему на грудь, подняла голову, чтобы между ними было расстояние. Ее черные миндалевидные глаза смотрели на него пристально, словно пытаясь пронзить тьму окружавшей их беседки.
— Мой ответ, я полагаю, важнее вопроса, но так ли?
Женщины, — подумал Чжилинь, — намного мудрее мужчин в тех вещах, о существовании которых последние часто и не догадываются.
— Поверишь, если я скажу тебе, что нет никакой разницы в том, что ты услышишь в ответ — правду или ложь?
— Нет.
— Но это так, — она погладила его по щеке, — разницы нет.
— Правда, — сказал он, — легко отличима от всего остального. В этом несовершенном мире нет иного идеала, кроме истины.
Сеньлинь широко развела руки.
— Но истина не живет здесь, в этом мире, что окружает нас. Она в да-хэй, в великой тьме, в которой обитают души всех людей. Истинно только то, что происходит, когда мы вместе в да-хэй.
— Значит, ты близка с ним?
— Ты не имеешь права задавать этот вопрос.
— Не имею права?
— Он мой муж, а не ты.
— Жестокие слова.
— Но это истина, — она взглянула на него. — Истина — твой бог, а не мой. — Ее пальцы гладили его по лицу. — Я не хотела причинить тебе боль, но ты сам сделал себе больно.
Чжилинь закрыл глаза.
— Этого нельзя было избежать?
— Нет, — сказала она, — нельзя, раз ты решил докопаться до истины.
Истина, — подумал Чжилинь. — Сеньлинь права, истина — мой бог. Мне не следовало винить Сеньлинь за ее слабость. Он заглянул внутрь себя, очищаясь от гнева.
Открыв глаза, он подумал о портсигаре Хуайшань Хана. Это было уже не в первый раз. Ему удалось только мельком взглянуть на него, но он не мог избавиться от уверенности, что что-то в этом предмете ему было знакомо.
Он взял Сеньлинь за руку и, размышляя об истине — его госпоже, сказал:
— Я хочу, чтобы ты кое-что сделала для меня.
* * *
Прошло больше недели, пока она смогла принести ему то, о чем он просил ее. Во-первых, Хуайшань Хан уезжал из города на некоторое время и брал его с собой. А во-вторых, он не расставался с ним даже дома. Сеньлинь потребовалась определенная сноровка, чтобы выкрасть его, а на остальное ушла пара минут.
Портсигар западного производства. Конечно, Чжилиню пришлось ее убеждать.
— Он мой муж, — говорила она. — Ты просишь меня участвовать в заговоре против него.
— Ты уже участвуешь в нем, — сказал он.
— Он твой лучший друг, — возразила она. — Почему ты это делаешь? Друзья не устраивают заговоры друг против друга.
Тонкий серп луны, очень похожий на тот, что всходил над садом Фачжаня в памятную ночь, плыл среди легких кучевых облаков, разрывая их своими острыми рогами, словно тонкую материю.
Чжилинь подумал о том, что коммунисты сделали с Сеньлинь. Интересно, знал ли об этом Хуайшань Хан? Наверное, нет. С чего бы ей рассказывать ему? А самому бы ему никогда не пришло в голову расспрашивать.
— Я думаю не о друзьях, — сказал он. Он говорил сейчас не только с ней, но и с самим собой. — Я думаю о Китае. Недавно ты сказала мне, что истина — мой бог. Да, наверно, это так. Я тружусь для Китая. Я бы с радостью отдал свою жизнь, чтобы быть уверенным в его будущем.
— Почему ты беспокоишься о будущем Китая? Как ей все это объяснить? Как заставить ее увидеть, что он небесный страж своей страны?
— Кто правит Китаем, — сказал он, — однажды будет править и всей Азией. Если Китай сделает ошибку, если он попадет не в те руки или под влияние зла, дороги назад может уже не быть. Китай так огромен, народы его так многочисленны, что, начав проводить одну политику, впоследствии уже ничего не сможешь изменить. Своей медлительностью и неповоротливостью Китай похож на бегемота. — Китаю нужен страж, кто-то, кто сможет гарантировать, что страна сумеет выжить, разбогатеть и в конце концов стать сильной. Кто-то нужен. Цзян.
Сеньлинь не мигая смотрела на него некоторое время, а потом спросила:
— То есть ты?
— Я делаю только то, что надо делать.
— Но откуда ты знаешь, что следует делать? — спросила она. — Тебе ведь не дано предвидеть будущее.
— Да, не дано, — отозвался он. — Большей частью я действую в темноте.
— Должно быть, ты совершаешь ошибки из-за этого. Наверное, тебе приходится сожалеть о каких-то действиях.
— О некоторых — да, — согласился он. — Жаль, конечно, но боюсь, что этого нельзя избежать.
Пальцы ее скользили по его запястью, пока не сомкнулись в кольцо вокруг его предплечья.
— Но никогда, — ее голос упал до шепота, — никогда больше...
—Что?
Ее лицо было рядом с его. Он чувствовал ее сладковатый запах, похожий на жасмин с медом.
— Теперь у тебя есть да-хэй. У нас есть да-хэй. Великая тьма.
— Ты хочешь сказать, что, заглянув в да-хэй, можно прозреть будущее?
— Возможно.
Он рассмеялся.
— Значит, наверняка это да-хэй сказала тебе, что ты должна принести мне серебряный портсигар своего мужа.
— Да, — серьезно повторила она, — сказала.
— Это абсурд, Сеньлинь.
Внезапно она крепче обхватила его руками.
— Послушай, — ее низкий голос звучал настойчиво. — Не делай этого. Я умоляю тебя, не проси меня.
— Я не понимаю, почему. Ты всегда можешь отказать мне.
— Не могу.
Он рассмеялся, но смех его прозвучал как-то неестественно.
— Ты не можешь отказать мне ни в чем?
— Дело не только в этом, — возразила она.
Сеньлинь прижалась к нему так, что он почувствовал, как торопливо бьется ее сердце. Инстинктивно он обнял ее, словно пытаясь защитить, уберечь. От чего?
— Ты ищешь истину, — шепнула она ему на ухо. — Вот почему я обязана принести тебе то, о чем ты просишь.
— И что тогда?
— Было бы лучше — гораздо, гораздо лучше, — если бы ты не докапывался до правды на сей раз.
— Почему? Что тебе известно об этом деле?
— Ничего, — неожиданно она расплакалась и повисла на нем. — Я вижу...
— Что, — спросил он, — что ты видишь? Она теперь открыто рыдала, ее крошечные зубы кусали его плечо.
— Сеньлинь, что ты видишь?
Она сильно содрогнулась и ответила:
— Конец.
Но, верная своему слову, она послушалась его. И опять предала Хуайшань Хана. Она принесла Чжилиню портсигар.
— У тебя мало времени, — сказала она, явившись туда, где он ждал ее в бамбуковой беседке. — Хуайшань Хан только что вернулся, Будда знает, откуда. Сейчас он спит перед ужином. Но скоро он проснется.
Тон ее голоса, так же, как и сами ее слова, заставили Чжилиня почувствовать себя героем детской волшебной сказки. Он вспомнил американскую историю, которую читал на занятиях английского языка в университете в Шанхае, “Джек и Великан”. Не напоминал ли Великан-людоед, персонаж этой сказки, Хуайшань Хана?
Чжилинь взял у нее портсигар и тщательно осмотрел его. Филигранный серебряный орнамент мерцал в тусклом свете уходящего дня. Да, эта вещь была ему знакома. Но откуда?
Он перевернул портсигар и обнаружил тисненую надпись: “Сделано в США”. Чжилинь почувствовал себя так, словно на него вылили ушат ледяной воды; он полагал, что портсигар имеет английское происхождение.
Он вновь повернул его крышкой вверх и открыл. Под изящно сработанной упругой пластинкой торчали отвратительные русские сигареты Хуайшань Хана. Что-то на внутренней стороне крышки привлекло внимание Чжилиня, и он слегка наклонил портсигар от себя, подставляя его последним багровым лучам уходящего солнца. Ему удалось разобрать инициалы, выгравированные на серебре, английские буквы: “P.M.D.”
И — может, это и было да-хэй — понял все: почему Хуайшань Хан лгал ему о своей миссии с самого начала, почему отказался отвечать на вопрос Чжилиня о том, откуда у него портсигар. И самое ужасное, он понял, кого Хуайшань Хан привез домой на привязи, как свинью к мяснику, кто был руководителем заговора против Мао.
Чжилинь почувствовал боль в сердце и медленно, медленно опустил голову, пока его лоб не коснулся блестящей гравированной поверхности портсигара.
На улицах Пекина и Шанхая, среди общин Кантона и Хунаня, среди бесконечных рисовых полей, бамбуковых рощ, вдоль берегов извилистой Янцзы — по всему Китаю — был слышен топот ног, обутых в форменные сапоги.
Ночи наполнились зловещими звуками. Шарканье металлических подков о полы прихожих, резкий стук в двери, командные выкрики. В душах людей царили смятение и страх, когда их соседей вытаскивали из постелей и без объяснений уводили куда-то в густой туман.
Китай превратился в страну репрессий, где правил террор, раскинувший свою всеобъемлющую сеть по всей стране.
В каждом городе Хуайшань Хан задумал создать сеть местных комитетов, каждый из которых надзирал бы примерно над сотней дворов. То же касалось и деревень, где каждый ксиан — сельский административный комитет — осуществлял ежедневный контроль за рисовыми полями и фермами.
Эти органы, доказывал Хуайшань Хан, были крайне важны для контроля над огромным населением. Кроме того, в них легко проникали сотрудники аппарата сил безопасности. На каждом уровне китайского общества находились шпионы, работавшие на министерство общественной безопасности. И в результате — стук сапог по ночам, резкие приказы, непонятные исчезновения.
— Нам только надо посмотреть на французскую революцию, — говорил Мао, обращаясь к Чжилиню. — Или, если ты предпочитаешь более восточный пример, на марксистскую революцию в России, чтобы отыскать свое историческое прошлое.
Мы находимся на стадии раннего детства. Мы вырвали старое, коррумпированное, дегенерировавшее и на этом месте строим новую страну, начиная с самых основ. Наша первая задача — построить государственный механизм, потому что это — двигатель, без которого Китай не сможет пробудиться. Традиционные враги восстановления — гражданская война изнутри и иностранное вторжение извне. Больше всего нам следует бояться американцев, Ши тон ши. Американцев, которым мы противостоим в Корее; американцев, которые продолжают сыпать деньги и вооружение в сундуки националистов; американцев, которые превратили Тайвань в свою колонию. Все это они делают потому, что боятся меня, Ши тон ши. Потому что знают, что их протекционизм привязывает к ним националистов. Без американской помощи националисты — ничто, пусть даже они сами и не видят этого. Сейчас, полностью зависимые от американской помощи, они стали марионетками капиталистов. Они послушно выполняют любые приказания американского президента.
Мао метался в маленькой комнате, словно тигр в клетке.
— Контрреволюция, подогреваемая американцами и националистами, уже поднимает голову. Раз американцы могут напасть на Корею, их следующим шагом вполне может стать Китай. Этого нельзя допустить.
— И репрессии — единственный путь? — спросил Чжилинь.
— Вспомни нашу историю, Ши тон ши, — коротко ответил Мао. — Это единственно верный путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
По мере того как развивался успех Китая в Корее, расцветала и карьера старшего сына Мао, Мао Аньина. Был ли юноша так талантлив или, возможно, он действовал в соответствии с хитроумным планом великого кормчего, но Мао Аньин получил почетное назначение на службу в полевой штаб Второй Китайской армии.
Американские бомбардировщики, словно стервятники, кружили над лагерем, вываливая свой смертоносный груз на тех, кто замышлял там их поражение. И Мао Аньина не обошла участь многих его товарищей по оружию.
Новости сообщались Мао так быстро, как только это было возможно. Но, как нетрудно представить, определенная задержка все же имела место, пока солдаты прочесывали зловонные, дымящие развалины в поисках оставшихся в живых. В конце концов генерал узнал старшего сына Мао.
— Война, — говорил Мао Чжилиню позже, — похожа на горький чай. Сила, которую он дает телу и душе, ослабляется вкусом пепла, который остается у тебя во рту.
* * *
— Это — грех, то, что мы делаем.
— Тебе так кажется?
—Да.
— Тогда нам следует остановиться.
Она издала глубокий стон. Лоб ее был прижат к его груди.
— Я не могу.
Чжилинь провел рукой по каскаду ее волос, черных, как вороново крыло. В лунном свете казалось, будто серебряные нити были пропущены сквозь них. Он подумал о беспредельной энергии моря.
— Твой муж, — сказал он, — он интересуется твоим здоровьем?
Он никогда не называл Хуайшань Хана по имени, разговаривая с Сеньлинь.
— Он видит, как я ем, видит, как я выхожу на улицу, — прошептала она. — Этого достаточно для него.
— Вы разговариваете?
— Да, иногда.
— И... прикасаетесь друг к другу?
На сей раз была его очередь снизить голос до шепота.
— Ты имеешь в виду, близки ли мы?
Он беззвучно кивнул. Сеньлинь положила свои ладони к нему на грудь, подняла голову, чтобы между ними было расстояние. Ее черные миндалевидные глаза смотрели на него пристально, словно пытаясь пронзить тьму окружавшей их беседки.
— Мой ответ, я полагаю, важнее вопроса, но так ли?
Женщины, — подумал Чжилинь, — намного мудрее мужчин в тех вещах, о существовании которых последние часто и не догадываются.
— Поверишь, если я скажу тебе, что нет никакой разницы в том, что ты услышишь в ответ — правду или ложь?
— Нет.
— Но это так, — она погладила его по щеке, — разницы нет.
— Правда, — сказал он, — легко отличима от всего остального. В этом несовершенном мире нет иного идеала, кроме истины.
Сеньлинь широко развела руки.
— Но истина не живет здесь, в этом мире, что окружает нас. Она в да-хэй, в великой тьме, в которой обитают души всех людей. Истинно только то, что происходит, когда мы вместе в да-хэй.
— Значит, ты близка с ним?
— Ты не имеешь права задавать этот вопрос.
— Не имею права?
— Он мой муж, а не ты.
— Жестокие слова.
— Но это истина, — она взглянула на него. — Истина — твой бог, а не мой. — Ее пальцы гладили его по лицу. — Я не хотела причинить тебе боль, но ты сам сделал себе больно.
Чжилинь закрыл глаза.
— Этого нельзя было избежать?
— Нет, — сказала она, — нельзя, раз ты решил докопаться до истины.
Истина, — подумал Чжилинь. — Сеньлинь права, истина — мой бог. Мне не следовало винить Сеньлинь за ее слабость. Он заглянул внутрь себя, очищаясь от гнева.
Открыв глаза, он подумал о портсигаре Хуайшань Хана. Это было уже не в первый раз. Ему удалось только мельком взглянуть на него, но он не мог избавиться от уверенности, что что-то в этом предмете ему было знакомо.
Он взял Сеньлинь за руку и, размышляя об истине — его госпоже, сказал:
— Я хочу, чтобы ты кое-что сделала для меня.
* * *
Прошло больше недели, пока она смогла принести ему то, о чем он просил ее. Во-первых, Хуайшань Хан уезжал из города на некоторое время и брал его с собой. А во-вторых, он не расставался с ним даже дома. Сеньлинь потребовалась определенная сноровка, чтобы выкрасть его, а на остальное ушла пара минут.
Портсигар западного производства. Конечно, Чжилиню пришлось ее убеждать.
— Он мой муж, — говорила она. — Ты просишь меня участвовать в заговоре против него.
— Ты уже участвуешь в нем, — сказал он.
— Он твой лучший друг, — возразила она. — Почему ты это делаешь? Друзья не устраивают заговоры друг против друга.
Тонкий серп луны, очень похожий на тот, что всходил над садом Фачжаня в памятную ночь, плыл среди легких кучевых облаков, разрывая их своими острыми рогами, словно тонкую материю.
Чжилинь подумал о том, что коммунисты сделали с Сеньлинь. Интересно, знал ли об этом Хуайшань Хан? Наверное, нет. С чего бы ей рассказывать ему? А самому бы ему никогда не пришло в голову расспрашивать.
— Я думаю не о друзьях, — сказал он. Он говорил сейчас не только с ней, но и с самим собой. — Я думаю о Китае. Недавно ты сказала мне, что истина — мой бог. Да, наверно, это так. Я тружусь для Китая. Я бы с радостью отдал свою жизнь, чтобы быть уверенным в его будущем.
— Почему ты беспокоишься о будущем Китая? Как ей все это объяснить? Как заставить ее увидеть, что он небесный страж своей страны?
— Кто правит Китаем, — сказал он, — однажды будет править и всей Азией. Если Китай сделает ошибку, если он попадет не в те руки или под влияние зла, дороги назад может уже не быть. Китай так огромен, народы его так многочисленны, что, начав проводить одну политику, впоследствии уже ничего не сможешь изменить. Своей медлительностью и неповоротливостью Китай похож на бегемота. — Китаю нужен страж, кто-то, кто сможет гарантировать, что страна сумеет выжить, разбогатеть и в конце концов стать сильной. Кто-то нужен. Цзян.
Сеньлинь не мигая смотрела на него некоторое время, а потом спросила:
— То есть ты?
— Я делаю только то, что надо делать.
— Но откуда ты знаешь, что следует делать? — спросила она. — Тебе ведь не дано предвидеть будущее.
— Да, не дано, — отозвался он. — Большей частью я действую в темноте.
— Должно быть, ты совершаешь ошибки из-за этого. Наверное, тебе приходится сожалеть о каких-то действиях.
— О некоторых — да, — согласился он. — Жаль, конечно, но боюсь, что этого нельзя избежать.
Пальцы ее скользили по его запястью, пока не сомкнулись в кольцо вокруг его предплечья.
— Но никогда, — ее голос упал до шепота, — никогда больше...
—Что?
Ее лицо было рядом с его. Он чувствовал ее сладковатый запах, похожий на жасмин с медом.
— Теперь у тебя есть да-хэй. У нас есть да-хэй. Великая тьма.
— Ты хочешь сказать, что, заглянув в да-хэй, можно прозреть будущее?
— Возможно.
Он рассмеялся.
— Значит, наверняка это да-хэй сказала тебе, что ты должна принести мне серебряный портсигар своего мужа.
— Да, — серьезно повторила она, — сказала.
— Это абсурд, Сеньлинь.
Внезапно она крепче обхватила его руками.
— Послушай, — ее низкий голос звучал настойчиво. — Не делай этого. Я умоляю тебя, не проси меня.
— Я не понимаю, почему. Ты всегда можешь отказать мне.
— Не могу.
Он рассмеялся, но смех его прозвучал как-то неестественно.
— Ты не можешь отказать мне ни в чем?
— Дело не только в этом, — возразила она.
Сеньлинь прижалась к нему так, что он почувствовал, как торопливо бьется ее сердце. Инстинктивно он обнял ее, словно пытаясь защитить, уберечь. От чего?
— Ты ищешь истину, — шепнула она ему на ухо. — Вот почему я обязана принести тебе то, о чем ты просишь.
— И что тогда?
— Было бы лучше — гораздо, гораздо лучше, — если бы ты не докапывался до правды на сей раз.
— Почему? Что тебе известно об этом деле?
— Ничего, — неожиданно она расплакалась и повисла на нем. — Я вижу...
— Что, — спросил он, — что ты видишь? Она теперь открыто рыдала, ее крошечные зубы кусали его плечо.
— Сеньлинь, что ты видишь?
Она сильно содрогнулась и ответила:
— Конец.
Но, верная своему слову, она послушалась его. И опять предала Хуайшань Хана. Она принесла Чжилиню портсигар.
— У тебя мало времени, — сказала она, явившись туда, где он ждал ее в бамбуковой беседке. — Хуайшань Хан только что вернулся, Будда знает, откуда. Сейчас он спит перед ужином. Но скоро он проснется.
Тон ее голоса, так же, как и сами ее слова, заставили Чжилиня почувствовать себя героем детской волшебной сказки. Он вспомнил американскую историю, которую читал на занятиях английского языка в университете в Шанхае, “Джек и Великан”. Не напоминал ли Великан-людоед, персонаж этой сказки, Хуайшань Хана?
Чжилинь взял у нее портсигар и тщательно осмотрел его. Филигранный серебряный орнамент мерцал в тусклом свете уходящего дня. Да, эта вещь была ему знакома. Но откуда?
Он перевернул портсигар и обнаружил тисненую надпись: “Сделано в США”. Чжилинь почувствовал себя так, словно на него вылили ушат ледяной воды; он полагал, что портсигар имеет английское происхождение.
Он вновь повернул его крышкой вверх и открыл. Под изящно сработанной упругой пластинкой торчали отвратительные русские сигареты Хуайшань Хана. Что-то на внутренней стороне крышки привлекло внимание Чжилиня, и он слегка наклонил портсигар от себя, подставляя его последним багровым лучам уходящего солнца. Ему удалось разобрать инициалы, выгравированные на серебре, английские буквы: “P.M.D.”
И — может, это и было да-хэй — понял все: почему Хуайшань Хан лгал ему о своей миссии с самого начала, почему отказался отвечать на вопрос Чжилиня о том, откуда у него портсигар. И самое ужасное, он понял, кого Хуайшань Хан привез домой на привязи, как свинью к мяснику, кто был руководителем заговора против Мао.
Чжилинь почувствовал боль в сердце и медленно, медленно опустил голову, пока его лоб не коснулся блестящей гравированной поверхности портсигара.
На улицах Пекина и Шанхая, среди общин Кантона и Хунаня, среди бесконечных рисовых полей, бамбуковых рощ, вдоль берегов извилистой Янцзы — по всему Китаю — был слышен топот ног, обутых в форменные сапоги.
Ночи наполнились зловещими звуками. Шарканье металлических подков о полы прихожих, резкий стук в двери, командные выкрики. В душах людей царили смятение и страх, когда их соседей вытаскивали из постелей и без объяснений уводили куда-то в густой туман.
Китай превратился в страну репрессий, где правил террор, раскинувший свою всеобъемлющую сеть по всей стране.
В каждом городе Хуайшань Хан задумал создать сеть местных комитетов, каждый из которых надзирал бы примерно над сотней дворов. То же касалось и деревень, где каждый ксиан — сельский административный комитет — осуществлял ежедневный контроль за рисовыми полями и фермами.
Эти органы, доказывал Хуайшань Хан, были крайне важны для контроля над огромным населением. Кроме того, в них легко проникали сотрудники аппарата сил безопасности. На каждом уровне китайского общества находились шпионы, работавшие на министерство общественной безопасности. И в результате — стук сапог по ночам, резкие приказы, непонятные исчезновения.
— Нам только надо посмотреть на французскую революцию, — говорил Мао, обращаясь к Чжилиню. — Или, если ты предпочитаешь более восточный пример, на марксистскую революцию в России, чтобы отыскать свое историческое прошлое.
Мы находимся на стадии раннего детства. Мы вырвали старое, коррумпированное, дегенерировавшее и на этом месте строим новую страну, начиная с самых основ. Наша первая задача — построить государственный механизм, потому что это — двигатель, без которого Китай не сможет пробудиться. Традиционные враги восстановления — гражданская война изнутри и иностранное вторжение извне. Больше всего нам следует бояться американцев, Ши тон ши. Американцев, которым мы противостоим в Корее; американцев, которые продолжают сыпать деньги и вооружение в сундуки националистов; американцев, которые превратили Тайвань в свою колонию. Все это они делают потому, что боятся меня, Ши тон ши. Потому что знают, что их протекционизм привязывает к ним националистов. Без американской помощи националисты — ничто, пусть даже они сами и не видят этого. Сейчас, полностью зависимые от американской помощи, они стали марионетками капиталистов. Они послушно выполняют любые приказания американского президента.
Мао метался в маленькой комнате, словно тигр в клетке.
— Контрреволюция, подогреваемая американцами и националистами, уже поднимает голову. Раз американцы могут напасть на Корею, их следующим шагом вполне может стать Китай. Этого нельзя допустить.
— И репрессии — единственный путь? — спросил Чжилинь.
— Вспомни нашу историю, Ши тон ши, — коротко ответил Мао. — Это единственно верный путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96