— Он облизал губы, взведя курок. — Такова, мой милый, наша работа. Если мы не добьемся этого, то не добьемся ничего.
— Мы должны притащить их живыми, Ян, — промолвил Дик, тревожно глядя на ствол пистолета напарника, — не забывай об этом.
Маккена ухмыльнулся, оскалив зубы. — Пора в путь, дружище. Пошли.
Два дня ушло у них на то, чтобы взять след аборигенов и догнать их в пустыне. На закате второго дня они взобрались на небольшой холм и обнаружили на противоположном склоне туземцев и то, что осталось от скота. Они провели в пустыне уже более пятидесяти часов, и это давало о себе знать. Истощенные ужасающей жаждой и бессонницей, они нервно вздрагивали, заслышав любой незнакомый звук.
— Давай брать их, — промолвил Дик, с трудом шевеля запекшимися губами.
В тот же миг Маккена по-звериному тихо устремился вниз.
Заслышав приближение полицейского, аборигены подняли головы. Как и предсказывал Маккена, они жадно пили кровь только что зарезанного бычка, лежавшего на земле с распоротым брюхом.
Никто не проронил ни звука. Аборигены даже не шелохнулись. Их лица не выражали ни злобы, ни запоздалого раскаяния, как подумал Маккена уже позднее, удивляясь.
— Ладно тебе... — едва успел начать Дик.
Маккена наизусть знал речь, которую тот собирался произнести. Он вытащил “Магнум” и всадил по очереди всем троим пулю в лоб. Они упали вперед, прикрыв собой труп животного.
— Боже милостивый! — Дик повернулся к напарнику точно ужаленный. — Ты сошел с ума? Мы ведь должны были притащить назад их живыми. Жи-вы-ми, черт возьми!
Маккена спокойно убрал “Магнум” в кобуру.
— Теперь послушай, что я тебе скажу, — промолвил он. — Мы уже и так бродим по этой вонючей пустыне два дня. Их было трое, а нас — всего двое. Взгляни на вещи трезво: сколько мы бы еще протянули? Ты полагаешь, что сможешь не спать еще одну ночь? И как ты думаешь, что случилось бы, когда ты сомкнул бы глаза хоть на минуту? Ты бы уже никогда не проснулся, дружище, и я тоже, вот так-то. Мой способ более надежный, а значит, и единственно верный.
Они заночевали прямо там же, плотно поужинав мясом бычка. На запах мертвечины вскоре слетелись мухи. Дико было видеть их в пустыне. Их гудящие рои облепили тушу животного и тела аборигенов, не делая между ними, по-видимому, никакого различия.
Раздалось легкое постукивание. Маккена повернул голову в ту сторону, откуда доносился звук. В последнем свете угасающего дня он увидел муху, бившуюся о широко раскрытый глаз одного из туземцев, словно приняв его за кусочек стекла.
Тук-тук-тук... Тук-тук-тук... И так без конца, до тех пор пока этот звук не стал действовать на нервы Маккене. Он поднялся и приблизился к трупу. Тук-тук-тук... Он заглянул в его помутневшие глаза. Тук-тук-тук...
— Черт тебя побери! — выругался он, и тяжелый ботинок с размаху опустился на пепельно-бледное лицо. — Заткнись! — Затем он вытер подошву о труп. Мертвому аборигену это было уже все равно.
Однако в ту ночь Маккена слышал, как противное постукивание возобновлялось вновь и вновь, и не мог с этим ничего поделать. Он медленно поджаривался на раскаленной почве, потирая веки, стараясь избавиться от рези в глазах и чувствуя, как отвратительные насекомые ползают по обнаженным участкам его кожи.
Он проснулся от кошмарного сна, весь мокрый от пота. Громкие частые удары сердца отзывались болью в груди. Дик Джонс сидел рядом, подобрав колени, и пристально вглядывался в лицо Маккены. Увидев, что тот уже не спит, он пробормотал:
— Хотел бы я знать, как тебе удается спать. Вернувшись, Джонс подал прошение о переводе в другое место, и с тех пор Маккена его больше не встречал. Однако вот это постукивание время от времени продолжало преследовать его.
Вот и теперь благодаря ему события тридцатилетней давности, перешагнув через гигантскую пропасть во времени и пространстве, навалились на него чудовищной тяжестью многотонного катка. В два шага он пересек уборную и прижал жирную черную муху к грязному стеклу двумя пальцами.
— Словно прыщик. Раз — и нет, — пробормотал он себе под нос и направился в ближайшую из кабинок. Заперев дверь, он уселся на толчок и положил на колени дипломат.
Некоторое время он просидел неподвижно. Вытряхнув сигарету из пачки, он прикурил и глубоко втянул в легкие табачный дым, а затем с шипением выпустил его. Был ли то покорный вздох перед лицом неизбежности?
Латунные замки открылись с легкими щелчками. Маккена поднял крышку и едва не задохнулся от неожиданности. Сигарета повисла у него на губе. Струйка сизого дыма вилась перед его округлившимися от изумления глазами.
— Господи! — услышал он свой собственный сдавленный шепот.
Словно сами собой его пальцы стали извлекать из дипломата пачки денег. Три тысячи американских долларов. Все еще плохо соображая, он пересчитал их заново: сумма была той же.
Только тогда он заметил записку. Она была приклеена изнутри к крышке дипломата. Маккена развернул ее и прочел: “Если такая еженедельная плата за оказание определенных услуг может заинтересовать Вас, то будьте добры явиться сегодня ночью в два часа тридцать минут на пляж Заколки. Добравшись до второго фонаря на третьем километре дороги к северо-востоку от Стенли, сверните на пляж и ждите у кромки воды”.
Подписи на записке, напечатанной на машинке, не было.
Однако не этот клочок бумаги, а содержимое дипломата словно магнитом притягивало взгляд Маккены. Капитан Королевской колониальной полиции нервно поежился, как будто предвкушая необычное лакомство.
* * *
Переместившись в кабинет, принадлежащий еще Энтони Беридиену, ныне покойному первому директору Куорри, Роджер Донован захватил с собой маленькое полотно Жоржа Сера. Доновану оно казалось исключительно необычным произведением. Когда-то он получил его в подарок. Дважды в сутки — на рассвете и в сумерках, когда свет за окном становился не слишком ярким, но и не тусклым, — кажущиеся разбросанными как попало мазки на холсте вдруг оживали, образуя уникальную световую гамму. В них даже совершенно непостижимым образом проступали очертания некой формы.
Донован подозревал, что именно поэтому работы Сера так сильно привлекали его. Этот художник творил на полотнах настоящие чудеса. Донован твердо знал, что в повседневной жизни чудес не бывает. Однако Сера обладал способностью отвлекать Донована от рутины. Его уединение оборвал мелодичный звонок. С грохотом опустив на окнах тяжелые стальные жалюзи, он оторвался от созерцания своего чуда. Звонок раздался вновь, и Донован сказал:
— Войдите.
Массивная дверь отворилась. После гибели Генри Вундермана Донован позаботился о создании вокруг своей резиденции шестиэтапной системы охраны, сводившей практически к нулю вероятность внезапного нападения. Тем не менее, на случай непредвиденных обстоятельств он распорядился поставить в своем кабинете внушительную дверь из двух трехдюймовых панелей красного дерева, разделенных бронированным листом в дюйм толщиной.
В дверном проеме показался высокий худощавый человек. Он был одет в твидовый жакет, шерстяные штаны и мягкие ботинки из кордовской кожи, украшенные кисточками. Длинные, вьющиеся волосы и высокий, открытый лоб делали посетителя на вид не старше девятнадцати-двадцати лет. На самом же деле ему уже исполнился тридцать один год. Румянец на щеках свидетельствовал о здоровом образе жизни и явном увлечении спортом. Следует заметить, что Тони Симбал (так звали посетителя) не упускал случая зимой покататься на лыжах, а летом — на виндсерфинге.
Донован жестом указал на плетеное кресло:
— Садись, Тони.
Тони в несколько шагов пересек свободное пространство комнаты. Его походка, легкая, почти летящая, с неизменным успехом привлекала к нему внимание подавляющего большинства представительниц прекрасного пола. Он устроился в кресле и, закинув ногу на ногу, скрестил перед собой длинные пальцы рук.
— Как в Нью-Йорке? — поинтересовался Донован.
Симбал покряхтел.
— Мрачно. Теперь там столько машин на улицах, что человек, дорожащий своим временем, просто вынужден лезть в подземку. — Он усмехнулся. — Ну, а там ему совсем не помешает “Магнум 357”, если он, конечно, не хочет преждевременно сыграть в ящик.
— Однако, похоже, у тебя особых проблем не возникало.
— Да вообще-то нет. Мне было достаточно обнажить клыки, чтобы зулусы держались на почтительном расстоянии.
Зулусы. Донован издал слабый смешок, и угрюмое выражение бесследно исчезло с его красивого лица. Слова, произнесенные Тони, вернули его в далекое прошлое.
В колледже они называли зулусами чернокожих, которые были не в ладах с законом.
Симбал относительно недавно появился в Куорри, но тем не менее его связывали с Донованом тесные отношения. Именно поэтому новый директор вытащил его из рядов УБРН и перевел под свое начало.
Некогда Донован и Симбал вместе прошли через Стэнфордскую “мельницу”. Они делили одну комнату в общежитии и были неразлучными друзьями, хотя между ними ни на мгновение не утихало прямо-таки яростное соперничество. Однако познакомились они еще раньше: их отцы регулярно встречались на региональных шахматных турнирах Тихоокеанского побережья.
После двойного, почти катастрофического потрясения Куорри, вызванного смертями Беридиена и Вундермана, Донован стремился перестроить организацию в соответствии с принципом абсолютного доверия. Именно поэтому он сделал все, чтобы заполучить к себе Тони Симбала. В ком в ком, а в нем Донован не мог усомниться ни на секунду.
Когда-то в колледже с ними произошел забавный случай. Они, как это бывало нередко, приударяли за одной и той же подругой. Она же, весьма польщенная этим обстоятельством и к тому же будучи девушкой легкомысленной, назначала им свидания поочередно, до тех пор пока они сами не попросили ее выбрать кого-то одного. Она же возразила, что не может этого сделать, ибо каждый из них обладает своими особыми, привлекательными чертами, которых нет у другого. Ее заявления оказалось достаточно, чтобы навсегда скрепить их дружбу. Впоследствии они, разумеется, точно так же старались перещеголять один другого (главным образом, правда, в учебе), но никогда не вели счет набранным очкам. Они делили поровну и радости и разочарования, памятуя о словах своей однокурсницы. Они давно уже позабыли даже ее имя, однако — отчасти даже с суеверным трепетом в душе — вспоминали тот день, когда она поделилась с ними своим наблюдением.
— В Чайнатауне, по крайней мере, зулусов точно не было, — сказал Донован.
— Не было, — согласился Симбал. — Зато был совсем мертвый белый.
— Как это?
Симбал поморщился. Он встал с кресла и подошел к картине Серо.
— Он производил впечатление готового жаркого на вертеле. На лице практически не осталось ни кусочка мяса. Ты только представь себе: Алан Тюн, изжаренный драконом.
— Не понял?
Симбал продолжал, не отрываясь, изучать полотно.
— Это произошло на китайский Новый Год. Тюн заявился туда, чтобы получить деньги за три четверти тонны опиума номер четыре. Проще говоря, героина. Но вместо должников нарвался на дракона с огнедышащей пастью.
Донован взглянул на Симбала, и тот усмехнулся.
— Драконы — традиционное новогоднее развлечение у китайцев. Голова делается из папье-маше. Внутри—люди. Только на сей раз вместе с ними там оказался еще и противопехотный огнемет.
— Значит, от него и в самом деле почти ничего не осталось? — переспросил Донован. Симбал кивнул.
— Почти ничего. Впрочем, наши ребята сделали молекулярный анализ останков. Ошибки не могло быть: это Алан.
— Ублюдок, — Донован откинулся на спинку кожаного вращающегося кресла. — Жаль только, что это сделал не я.
За его спиной сквозь узкие щели в темно-синих шторах Симбал видел Белый Дом и часть безукоризненно ухоженного цветника. Косые струи дождя укутывали все это полупрозрачным покрывалом. Тони недоумевал по поводу того, чем Тюн так насолил Доновану. Насколько он помнил, в Стэнфорде ничто не могло омрачить безмятежное выражение на красивом лице его товарища: будь то особенно сложный экзамен или разрыв с девушкой. Хотя в конце концов Симбал понял, что Донован вовсе не лишен эмоций, но просто не любит их демонстрировать. Вот так, как произошло только что.
— Ты провел два года в Юго-Восточной Азии, — промолвил Донован чуть погодя. — Все это время ты следил за деятельностью дццуй. — Слово дицуй на мандаринском наречии китайского языка, обозначавшее планету Земля, как нельзя лучше подходило для названия столь могущественной и влиятельной организации, как та, о которой шла речь.
— Какие у тебя соображения насчет того, что происходит?
Симбал никак не мог оторваться от полотна.
— Это подлинник? — поинтересовался он.
— Нет, — отозвался Донован, — копия. Хотя я не перестаю мечтать о подлиннике. Надо будет как-нибудь смотаться за ним в Париж.
—Симбал вздохнул и повернулся спиной к картина За окном уже смеркалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
— Мы должны притащить их живыми, Ян, — промолвил Дик, тревожно глядя на ствол пистолета напарника, — не забывай об этом.
Маккена ухмыльнулся, оскалив зубы. — Пора в путь, дружище. Пошли.
Два дня ушло у них на то, чтобы взять след аборигенов и догнать их в пустыне. На закате второго дня они взобрались на небольшой холм и обнаружили на противоположном склоне туземцев и то, что осталось от скота. Они провели в пустыне уже более пятидесяти часов, и это давало о себе знать. Истощенные ужасающей жаждой и бессонницей, они нервно вздрагивали, заслышав любой незнакомый звук.
— Давай брать их, — промолвил Дик, с трудом шевеля запекшимися губами.
В тот же миг Маккена по-звериному тихо устремился вниз.
Заслышав приближение полицейского, аборигены подняли головы. Как и предсказывал Маккена, они жадно пили кровь только что зарезанного бычка, лежавшего на земле с распоротым брюхом.
Никто не проронил ни звука. Аборигены даже не шелохнулись. Их лица не выражали ни злобы, ни запоздалого раскаяния, как подумал Маккена уже позднее, удивляясь.
— Ладно тебе... — едва успел начать Дик.
Маккена наизусть знал речь, которую тот собирался произнести. Он вытащил “Магнум” и всадил по очереди всем троим пулю в лоб. Они упали вперед, прикрыв собой труп животного.
— Боже милостивый! — Дик повернулся к напарнику точно ужаленный. — Ты сошел с ума? Мы ведь должны были притащить назад их живыми. Жи-вы-ми, черт возьми!
Маккена спокойно убрал “Магнум” в кобуру.
— Теперь послушай, что я тебе скажу, — промолвил он. — Мы уже и так бродим по этой вонючей пустыне два дня. Их было трое, а нас — всего двое. Взгляни на вещи трезво: сколько мы бы еще протянули? Ты полагаешь, что сможешь не спать еще одну ночь? И как ты думаешь, что случилось бы, когда ты сомкнул бы глаза хоть на минуту? Ты бы уже никогда не проснулся, дружище, и я тоже, вот так-то. Мой способ более надежный, а значит, и единственно верный.
Они заночевали прямо там же, плотно поужинав мясом бычка. На запах мертвечины вскоре слетелись мухи. Дико было видеть их в пустыне. Их гудящие рои облепили тушу животного и тела аборигенов, не делая между ними, по-видимому, никакого различия.
Раздалось легкое постукивание. Маккена повернул голову в ту сторону, откуда доносился звук. В последнем свете угасающего дня он увидел муху, бившуюся о широко раскрытый глаз одного из туземцев, словно приняв его за кусочек стекла.
Тук-тук-тук... Тук-тук-тук... И так без конца, до тех пор пока этот звук не стал действовать на нервы Маккене. Он поднялся и приблизился к трупу. Тук-тук-тук... Он заглянул в его помутневшие глаза. Тук-тук-тук...
— Черт тебя побери! — выругался он, и тяжелый ботинок с размаху опустился на пепельно-бледное лицо. — Заткнись! — Затем он вытер подошву о труп. Мертвому аборигену это было уже все равно.
Однако в ту ночь Маккена слышал, как противное постукивание возобновлялось вновь и вновь, и не мог с этим ничего поделать. Он медленно поджаривался на раскаленной почве, потирая веки, стараясь избавиться от рези в глазах и чувствуя, как отвратительные насекомые ползают по обнаженным участкам его кожи.
Он проснулся от кошмарного сна, весь мокрый от пота. Громкие частые удары сердца отзывались болью в груди. Дик Джонс сидел рядом, подобрав колени, и пристально вглядывался в лицо Маккены. Увидев, что тот уже не спит, он пробормотал:
— Хотел бы я знать, как тебе удается спать. Вернувшись, Джонс подал прошение о переводе в другое место, и с тех пор Маккена его больше не встречал. Однако вот это постукивание время от времени продолжало преследовать его.
Вот и теперь благодаря ему события тридцатилетней давности, перешагнув через гигантскую пропасть во времени и пространстве, навалились на него чудовищной тяжестью многотонного катка. В два шага он пересек уборную и прижал жирную черную муху к грязному стеклу двумя пальцами.
— Словно прыщик. Раз — и нет, — пробормотал он себе под нос и направился в ближайшую из кабинок. Заперев дверь, он уселся на толчок и положил на колени дипломат.
Некоторое время он просидел неподвижно. Вытряхнув сигарету из пачки, он прикурил и глубоко втянул в легкие табачный дым, а затем с шипением выпустил его. Был ли то покорный вздох перед лицом неизбежности?
Латунные замки открылись с легкими щелчками. Маккена поднял крышку и едва не задохнулся от неожиданности. Сигарета повисла у него на губе. Струйка сизого дыма вилась перед его округлившимися от изумления глазами.
— Господи! — услышал он свой собственный сдавленный шепот.
Словно сами собой его пальцы стали извлекать из дипломата пачки денег. Три тысячи американских долларов. Все еще плохо соображая, он пересчитал их заново: сумма была той же.
Только тогда он заметил записку. Она была приклеена изнутри к крышке дипломата. Маккена развернул ее и прочел: “Если такая еженедельная плата за оказание определенных услуг может заинтересовать Вас, то будьте добры явиться сегодня ночью в два часа тридцать минут на пляж Заколки. Добравшись до второго фонаря на третьем километре дороги к северо-востоку от Стенли, сверните на пляж и ждите у кромки воды”.
Подписи на записке, напечатанной на машинке, не было.
Однако не этот клочок бумаги, а содержимое дипломата словно магнитом притягивало взгляд Маккены. Капитан Королевской колониальной полиции нервно поежился, как будто предвкушая необычное лакомство.
* * *
Переместившись в кабинет, принадлежащий еще Энтони Беридиену, ныне покойному первому директору Куорри, Роджер Донован захватил с собой маленькое полотно Жоржа Сера. Доновану оно казалось исключительно необычным произведением. Когда-то он получил его в подарок. Дважды в сутки — на рассвете и в сумерках, когда свет за окном становился не слишком ярким, но и не тусклым, — кажущиеся разбросанными как попало мазки на холсте вдруг оживали, образуя уникальную световую гамму. В них даже совершенно непостижимым образом проступали очертания некой формы.
Донован подозревал, что именно поэтому работы Сера так сильно привлекали его. Этот художник творил на полотнах настоящие чудеса. Донован твердо знал, что в повседневной жизни чудес не бывает. Однако Сера обладал способностью отвлекать Донована от рутины. Его уединение оборвал мелодичный звонок. С грохотом опустив на окнах тяжелые стальные жалюзи, он оторвался от созерцания своего чуда. Звонок раздался вновь, и Донован сказал:
— Войдите.
Массивная дверь отворилась. После гибели Генри Вундермана Донован позаботился о создании вокруг своей резиденции шестиэтапной системы охраны, сводившей практически к нулю вероятность внезапного нападения. Тем не менее, на случай непредвиденных обстоятельств он распорядился поставить в своем кабинете внушительную дверь из двух трехдюймовых панелей красного дерева, разделенных бронированным листом в дюйм толщиной.
В дверном проеме показался высокий худощавый человек. Он был одет в твидовый жакет, шерстяные штаны и мягкие ботинки из кордовской кожи, украшенные кисточками. Длинные, вьющиеся волосы и высокий, открытый лоб делали посетителя на вид не старше девятнадцати-двадцати лет. На самом же деле ему уже исполнился тридцать один год. Румянец на щеках свидетельствовал о здоровом образе жизни и явном увлечении спортом. Следует заметить, что Тони Симбал (так звали посетителя) не упускал случая зимой покататься на лыжах, а летом — на виндсерфинге.
Донован жестом указал на плетеное кресло:
— Садись, Тони.
Тони в несколько шагов пересек свободное пространство комнаты. Его походка, легкая, почти летящая, с неизменным успехом привлекала к нему внимание подавляющего большинства представительниц прекрасного пола. Он устроился в кресле и, закинув ногу на ногу, скрестил перед собой длинные пальцы рук.
— Как в Нью-Йорке? — поинтересовался Донован.
Симбал покряхтел.
— Мрачно. Теперь там столько машин на улицах, что человек, дорожащий своим временем, просто вынужден лезть в подземку. — Он усмехнулся. — Ну, а там ему совсем не помешает “Магнум 357”, если он, конечно, не хочет преждевременно сыграть в ящик.
— Однако, похоже, у тебя особых проблем не возникало.
— Да вообще-то нет. Мне было достаточно обнажить клыки, чтобы зулусы держались на почтительном расстоянии.
Зулусы. Донован издал слабый смешок, и угрюмое выражение бесследно исчезло с его красивого лица. Слова, произнесенные Тони, вернули его в далекое прошлое.
В колледже они называли зулусами чернокожих, которые были не в ладах с законом.
Симбал относительно недавно появился в Куорри, но тем не менее его связывали с Донованом тесные отношения. Именно поэтому новый директор вытащил его из рядов УБРН и перевел под свое начало.
Некогда Донован и Симбал вместе прошли через Стэнфордскую “мельницу”. Они делили одну комнату в общежитии и были неразлучными друзьями, хотя между ними ни на мгновение не утихало прямо-таки яростное соперничество. Однако познакомились они еще раньше: их отцы регулярно встречались на региональных шахматных турнирах Тихоокеанского побережья.
После двойного, почти катастрофического потрясения Куорри, вызванного смертями Беридиена и Вундермана, Донован стремился перестроить организацию в соответствии с принципом абсолютного доверия. Именно поэтому он сделал все, чтобы заполучить к себе Тони Симбала. В ком в ком, а в нем Донован не мог усомниться ни на секунду.
Когда-то в колледже с ними произошел забавный случай. Они, как это бывало нередко, приударяли за одной и той же подругой. Она же, весьма польщенная этим обстоятельством и к тому же будучи девушкой легкомысленной, назначала им свидания поочередно, до тех пор пока они сами не попросили ее выбрать кого-то одного. Она же возразила, что не может этого сделать, ибо каждый из них обладает своими особыми, привлекательными чертами, которых нет у другого. Ее заявления оказалось достаточно, чтобы навсегда скрепить их дружбу. Впоследствии они, разумеется, точно так же старались перещеголять один другого (главным образом, правда, в учебе), но никогда не вели счет набранным очкам. Они делили поровну и радости и разочарования, памятуя о словах своей однокурсницы. Они давно уже позабыли даже ее имя, однако — отчасти даже с суеверным трепетом в душе — вспоминали тот день, когда она поделилась с ними своим наблюдением.
— В Чайнатауне, по крайней мере, зулусов точно не было, — сказал Донован.
— Не было, — согласился Симбал. — Зато был совсем мертвый белый.
— Как это?
Симбал поморщился. Он встал с кресла и подошел к картине Серо.
— Он производил впечатление готового жаркого на вертеле. На лице практически не осталось ни кусочка мяса. Ты только представь себе: Алан Тюн, изжаренный драконом.
— Не понял?
Симбал продолжал, не отрываясь, изучать полотно.
— Это произошло на китайский Новый Год. Тюн заявился туда, чтобы получить деньги за три четверти тонны опиума номер четыре. Проще говоря, героина. Но вместо должников нарвался на дракона с огнедышащей пастью.
Донован взглянул на Симбала, и тот усмехнулся.
— Драконы — традиционное новогоднее развлечение у китайцев. Голова делается из папье-маше. Внутри—люди. Только на сей раз вместе с ними там оказался еще и противопехотный огнемет.
— Значит, от него и в самом деле почти ничего не осталось? — переспросил Донован. Симбал кивнул.
— Почти ничего. Впрочем, наши ребята сделали молекулярный анализ останков. Ошибки не могло быть: это Алан.
— Ублюдок, — Донован откинулся на спинку кожаного вращающегося кресла. — Жаль только, что это сделал не я.
За его спиной сквозь узкие щели в темно-синих шторах Симбал видел Белый Дом и часть безукоризненно ухоженного цветника. Косые струи дождя укутывали все это полупрозрачным покрывалом. Тони недоумевал по поводу того, чем Тюн так насолил Доновану. Насколько он помнил, в Стэнфорде ничто не могло омрачить безмятежное выражение на красивом лице его товарища: будь то особенно сложный экзамен или разрыв с девушкой. Хотя в конце концов Симбал понял, что Донован вовсе не лишен эмоций, но просто не любит их демонстрировать. Вот так, как произошло только что.
— Ты провел два года в Юго-Восточной Азии, — промолвил Донован чуть погодя. — Все это время ты следил за деятельностью дццуй. — Слово дицуй на мандаринском наречии китайского языка, обозначавшее планету Земля, как нельзя лучше подходило для названия столь могущественной и влиятельной организации, как та, о которой шла речь.
— Какие у тебя соображения насчет того, что происходит?
Симбал никак не мог оторваться от полотна.
— Это подлинник? — поинтересовался он.
— Нет, — отозвался Донован, — копия. Хотя я не перестаю мечтать о подлиннике. Надо будет как-нибудь смотаться за ним в Париж.
—Симбал вздохнул и повернулся спиной к картина За окном уже смеркалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96