— Возможно, поэтому я и веду такое существование. Оно содержит в себе значительный риск, без которого жизнь представляется мне пресной и бессмысленной.
Подобно перцу, он придает жизни удивительный пряный вкус, который нельзя спутать ни с чем.
— Думаю, что ты получил бы удовольствие, играя в “русскую рулетку”.
Большая Устрица Пок рассмеялся.
— Я играл и в эту игру. На спор. И получил таким образом одно из своих судов. Элементарно просто.
Он снова засмеялся.
— Так как же насчет женщины, укравшей опал? — напомнила Блисс.
Он взглянул на нее.
— Я получу камень назад?
Блисс молча катнула опал к нему по столу.
— Она была моей любовницей, — промолвил он. — Была до тех пор, пока я не узнал, что она встречается с коммунистическим агентом с материка.
— Она шпионила в пользу Китая?
—Да.
Ее глаза вдруг затуманились. Ночь расцвела огнями. Лунная дорожка протянулась перед ней.
Да-хэй втягивала ее в себя...
Не сейчас! Я уже почти у цели! Странные голоса морских существ вплетались в дорожку света, делая ее ярче, пока Блисс не услышала чей-то зов, обращенный к ней...
Идет, он идет...
Кто идет?
Он идет. Он уже здесь. Большая Устрица Пок повернул голову.
Он выпустил из пальцев палочки, и они звякнули о край тарелки. Он попытался встать в то время, как Блисс продолжала сидеть, завороженная призрачными голосами. Точно во сне она увидела, как Большая Устрица Пок открыл рот.
— Мать твою... — начал было он.
Раздался оглушительный грохот. Один!.. Другой?.. Третий!.. Четвертый!.. И еще... И еще... И все пули точно попали в цель!
* * *
Ночь вокруг пылала морем огней. Под опущенными веками Яна Маккены проплывало видение из далекого прошлого. Северные территории. В его ушах отдавалось тук-тук-тук зеленой мухи о молочную поверхность выпученного глаза мертвого мальчика. Невидящий взгляд его был устремлен к мерцающим звездам... Там, в безжалостной раскаленной пустыне, свершив страшное злодеяние, Ян Маккена повредился рассудком.
Именно тогда все и началось, но Маккена отказывался верить этому, признаться себе, что сам виноват в мучительных кошмарах, преследовавших его. Нет, все дело было в колдовстве, в чарах, наложенных на него пылающими жертвенными кострами и древними заклинаниями.
Проклятые туземцы — вот настоящие виновники его страданий. Это они хотели его смерти. Они требовали расплаты за его преступление. Австралийские аборигены, китайцы — для Маккены было все равно. В его сознании они все слились воедино, образовав отвратительное, жуткое месиво из лиц. Со временем из этого месива выкристаллизовалась громадная фигура ВРАГА, грозно высившаяся над Маккеной, загораживая свет жизни, унижая его, лишая мужества и сознания собственного превосходства над “цветными”.
Его мозг, терзаемый жестокой пыткой, метался в поисках ближайшей мишени и вскоре нашел ее.
Большая Устрица Пок.
Отправившись разыскивать его, Маккена обошел все рестораны, кафе и притоны, расположенные в Ванчае. В “Розовой Чашке” кто-то напомнил ему, что Большая Устрица Пок неизменно ужинает в “Стар Хаузе” на Козевэй бэй.
Маккена ввалился в ресторан, дико озираясь покрасневшими глазами. Он производил впечатление буйно помешанного, но поскольку китайцы всех гвай-ло привыкли считать сумасшедшими, то официанты продолжали деловито сновать вдоль проходов между столиками, держа в руках подносы с едой и не обращая на него никакого внимания. Никто ничего не заподозрил, даже когда он, расталкивая всех, стремительно приблизился к столику Большой Устрицы Пока.
И тогда он вытащил “Магнум” и, нажав курок шесть раз подряд, разрядил обойму.
Дьявол вырвался на свободу.
* * *
— Я сделал все необходимые звонки.
Закрыв глаза, Джейк парил в пустоте, окружавшей его.
— Джейк-сан, ты слышишь меня?
— Привет, Микио-сан, — устало отозвался он. — Да, я слышал, что ты сказал.
Микио уселся на татами напротив Джейка. На другом конце комнаты возле окна стояла Казамуки, дожидавшаяся приказаний своего оябуна. Микио сделал едва уловимый жест рукой, и она, слегка поклонившись, бесшумно выскользнула из комнаты, так, что Джейк, изможденный до предела, даже не заметил, как это случилось.
— Я разговаривал со своими людьми из полицейской префектуры, — продолжал Микио. — Поверь мне, тебе ничего не угрожает.
— Как тебе это удалось? — осведомился Джейк без тени улыбки. — Мы оставили после себя такой разгром.
Микио пропустил мимо ушей этот не слишком деликатный вопрос. Его всерьез беспокоило подавленное состояние друга. Он видел, что Джейк предается бесплодным сетованиям на судьбу. Это так непохоже на него, — подумал Микио.
Он вздохнул.
— Это пустяки по сравнению с войной, которую я вел на протяжении последних недель. Так что не тревожься зря.
Он украдкой всмотрелся в лицо Джейка, стараясь понять причину тоски, изводившей его друга. Неужели, все дело в смерти Чжилиня? — спрашивал он себя в который раз.
Комната, в которой они сидели, как и весь дом, была большой по японским меркам. Однако, в конце концов, они находились в Карунзаве, излюбленном месте отдыха высших слоев токийского общества. Здесь они отдыхали и веселились на шикарных виллах, окруженных изысканно ухоженными лужайками, в тишине широких, усаженных лиственницами улиц. Всего два часа езды на автомобиле отделяли шумный и пыльный Токио от этого восхитительного, необыкновенно чистого курорта, раскинувшегося на подступах к Японским Альпам, центральному хребту Хонсю.
— Мы в двух шагах от резиденции главы клана Моро, Джейк-сан, — промолвил Микио, хмурясь.
Джейк продолжал сидеть, закрыв глаза, и никак не отреагировал на его слова.
— Джейк-сан.
— У тебя найдется сакэ?
Микио, чуть помедлив, встал и достал из буфета бутылку. Прихватив пару маленьких чашечек на красном, лакированном подносе, он вернулся к другу. Только услышав журчание струи рисовой водки, Джейк открыл глаза.
Микио вручил ему полную чашку, прибавив:
— К сожалению, оно не горячее.
Джейк одним судорожным глотком проглотил содержимое чашки. Микио же, напротив, медленно потягивал сакэ, погрузившись в свои размышления.
— Всегда труднее переносить боль, — осторожно промолвил он наконец, — когда она сосредоточена только в душе. Я был ранен много раз на протяжении своей жизни. Некоторые раны оказывались тяжелыми, другие — не очень. Однако все они не могут идти ни в какое сравнение с мучениями, которые я пережил после смерти Казико.
Микио никогда не рассказывал о том, как умерла его жена, а Джейк, разумеется, не пускался в расспросы на этот счет. Дождавшись, пока его друг снова наполнит чашку, Микио продолжал:
— И знаешь, из-за того, что она умерла во время родов и что в конце концов не удалось спасти ни ее, ни ребенка, которого мы так хотели, моя боль не прошла до сих пор и не пройдет еще очень долго.
Джейк молчал, но это молчание было красноречивее любых слов. После паузы Микио заговорил вновь.
— Я говорю тебе все это, Джейк-сан, чтобы ты знал, что мне хорошо известно, что такое страдание. Поэтому тебя не заденут мои слова, если я скажу, что твои переживания схожи с моими.
Джейк смотрел вдаль, словно ища утешение в неподвижности покрытых лесом холмов.
— Возможно, ты приехал сюда, чтобы найти убийцу твоего отца, Джейк-сан, — промолвил Микио. — Но мне совершенно ясно, что у тебя была иная, тоже личная и, быть может, даже более серьезная причина.
Допив сакэ, Джейк поставил чашку на поднос. Он не стал наливать себе еще.
— Я потерял не только отца, Микио-сан, — сказал он. — Я потерял... себя. Я больше не могу погружаться в ба-маак. Я не чувствую пульс, как меня учил в детстве мой наставник. Без этого вся моя жизнь стала иной.
— Когда вслед за приливом наступает отлив и наоборот, мир меняется. Это случается дважды в день на протяжении миллионов лет.
— Это разные вещи.
— Напротив, Джейк-сан, — возразил Микио. — Это одно и то же. Сила океанского прилива велика, так что даже большие корабли не рискуют вступать с ним в спор. Однако обязательно наступает момент, когда волны поворачивают вспять. Точно так же и в жизни ситуация все время меняется. Однако любые перемены обратимы. Требуется только время, чтобы все встало на свои места.
— Я не думаю, что способность входить в ба-маак вернется ко мне.
— Весьма вероятно, что ты ошибаешься, Джейк-сан. Но даже если нет, то что ж — такова твоя карма, не так ли? Ты должен принимать то, что суждено тебе. Принимать и двигаться дальше, следуя своему пути. Однако что бы ни происходило, нельзя утрачивать силу духа. Ибо сила духа, и только она, делает человека человеком. Только она отличает его от животных. Лишь по ней можно судить о степени цивилизованности того или иного человека. Вот над чем тебе следует размышлять сейчас. Несмотря на боль, сжимающую твое сердце. Или даже именно поэтому. Дух должен сохранять свою силу всегда.
Он поставил чашку.
— Всегда, Джейк-сан. Иначе — конец всему.
Джейк вспомнил, как отец говорил ему о горе, когда они сидели на пляже в Гонконге. Казалось, целая вечность прошла с тех пор. Тогда Чжилинь сказал, что Цзяну предстоит пройти испытание на склоне горы, где будет темно и одиноко. Джейк чувствовал, что час этого испытания наступил.
Он сознавал правоту слов Микио. В Японию его привело стремление найти подлинного убийцу — или убийц — отца, защитить йуань-хуань — круг избранных, помочь Микио в трудную минуту. Однако не только это привело Джейка в Японию, в страну, где он воспитывался. Он переживал настоящий кризис из-за непостижимой утраты ба-маака и нуждался в душевном обновлении, которое надеялся обрести среди древних, таинственных холмов Японии, где блуждал дух его юности.
Подняв голову, он увидел Казамуки, застывшую на пороге комнаты.
Она была одета во все черное: просторную блузку, свободные штаны и балетные тапочки на тонкой подошве. Ее густые волосы прятались под платком, завязанном на затылке.
— Все готово, оябун.
— Хорошо, — Микио поднялся и взял брезентовую сумку из рук Казамуки.
Поставив ее на пол, он расстегнул молнию и что-то вытащил. Затем, повернувшись к Джейку, он сказал:
— Что бы ни случилось, ты по-прежнему остаешься обладателем юми-тори. Обладателем лука.
Микио протянул руку, и Джейк увидел в ней оурума — боевой деревянный лук.
— Настало время тебе снова взять свое оружие.
Их глаза встретились. Исполненный благодарности, Джейк принял лук из рук друга.
* * *
Тропический лес смыкался над их головами, точно своды гигантского собора. Здесь, под кровами вековых деревьев, на высоте пяти тысяч метров, жизнь бурлила не менее оживленно, чем на равнине.
— Теперь они у нас в руках, — промолвил сэр Джон Блустоун. Его румяное лицо светилось от довольной улыбки. — Йуань-хуань разваливается на глазах!
Он сидел за колченогим столом из бамбука, так не похожим на тот резной стол из красного дерева, что стоял в кабинете Блустоуна в “Тихоокеанском союзе пяти звезд”. Впрочем, ведущему агенту Даниэлы Воркуты в Азии было все равно. Он наслаждался этим моментом, смакуя каждое мгновение, точно тонкое, изысканное вино. От предвкушения близкой победы его пробирала нервная дрожь, так что ему приходилось сидеть, крепко стиснув руки под столом.
— Мы начали операцию по захвату “Общеазиатской торговой корпорации”, — продолжал он. — Учитывая досадную неприятность, приключившуюся с “Южноазиатской”, можно не сомневаться, что наш маневр на бирже увенчается успехом.
Его слова не произвели особого впечатления на Белоглазого Гао. Ступая по выцветшему, некогда золотисто-голубоватому ковру, он подошел к приоткрытому ящику, на котором стояло несколько бутылок, и наполнил свой стакан.
Сквозь грязные окна, частично прикрытые рваными, пожелтевшими газетами, были видны многочисленные солдаты, перетаскивавшие на спине тяжелые джутовые мешки. В воздухе висел сладкий запах опиума.
Белоглазый Гао осушил порцию виски и налил себе еще немного янтарной жидкости. Он ждал иных слов. И они прозвучали.
— Идея заключается в том, чтобы заполучить пятьдесят один процент акций “Общеазиатской”, прежде чем они разберутся, что происходит, — раздался голос из сумрака в глубине комнаты.
Белоглазый Гао повернулся и с неизъяснимой угодливостью склонился в сторону маленького человека, собеседника Блустоуна.
— Если у Сойера или Цуня Три Клятвы, — продолжал он, — возникнет хоть малейшее подозрение до того, как мы купим достаточное число акций, тай-пэнь, они смогут доставить нам немало неприятностей.
Хотя человек этот говорил исключительно почтительным тоном, словно обращаясь к старшему, от внимательного наблюдателя не ускользнуло бы, что Блустоун напряженно вслушивается в каждое его слово. Его собеседником был пожилой китаец, чей возраст на вид колебался от пятидесяти до семидесяти пяти лет. Кожа на его лице оставалась совершенно гладкой, если не считать белесого шрама возле уголка рта, придававшего его лицу постоянно угрюмое выражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96