– спросил царь.
– Прекрасна, – искренне согласилась Изомира. Прекрасна, но в то же время страшна и слишком величава.
– Я хочу, чтобы хоть кто-то понял, зачем я ее строю.
– Но, государь… вам кажется, что народ не понимает?
– Не подличайся, Изомира! Конечно, они не понимают. Как, да и почему? Они видели лишь мой облик благостного правителя. В то время как изнутри…
Девушка молчала, не осмеливаясь прервать самодержца.
– Что сделал я для Авентурии? – проговорил царь, помедлив. – Я не соединял царства союзами. Я не выиграл битвы на Серебряных равнинах. Я не спасал Авентурии от глада и потопа, и не усмирял роф скал. Я был не более чем чинушей. Разве есть у моих подданных причина меня помнить?
– Как можно забыть вас? – недоверчиво переспросила Изомира.
Царь продолжал, тихо и серьезно, словно разговаривая с тобой:
– Я всегда боготворил красоту земли, которой имею счастье править. Часто я плакал от радости, глядя на нее. Жизнь бы положил я, только б сохранить ее. Но теперь…
– Государь?
– О, город, как прежде, лежит у стен Цитадели во славе своей. Но сейчас, да и давно уже… не припомню, когда это началось, с чего… он не значит для меня ничего. Плоским он стал, бессмысленным. Россыпи крыш – прихоть геометра, солнечный свет безжалостней острой бронзы, и дождь на вкус – как пепел. Тебе так не кажется?
– Нет. Париона прекрасна…. была бы, если…
– Ты еще молода. А я старею. Не зная, отведено мне еще два года или двадцать, я начал задавать себе вопрос: «Как оценят меня после смерти?».
– Как доброго царя, конечно…
– Доброго царя? Достанет и этого? Я всегда стремился быть справедливым и хорошим, чтобы никто не сказал обо мне злого слова. Но хватит ли этого? Правление мое было бессодержательным. Мне не приходилось спасать Авентурию от врагов. Не пришлось доказывать себя, и я не оставил следов в летописях.
– Но вас будут вспоминать с приязнью!
Слова его не просто потрясли Изомиру. Ей стало гадко на душе.
– Мало быть помянутым с приязнью. – Гарнелис смотрел в ночь, гордо вздернув подбородок. – Истинный самодержце долен остаться в памяти как благородный, славный, жизнь отдавший за Девять царств. Истинный царь должен быть во всем совершенен!
Имми приоткрыла рот. И что теперь – говорить, что Гарнелис само совершенство? Девушка стиснула зубы и молча буравила царя глазами.
Царь вздохнул, понурившись, и вновь стал обманчиво человечен.
– Увы мне – я весьма далек от совершенства. Столько всего можно было сделать по-иному. Я ущербен, Изомира. Отец мой, Аралит, не уставал повторять мне, что я окажусь недостоин своего престола. – Он обернулся к ней, прижав руку к груди. Лицо его исказилось неподдельным горем. – А когда ущербен царь, страдает все вокруг! Все, что я полагал совершенством, открылось мне пронизанным ложью.
Изомира отшатнулась. Отчаяние царя переполняло Солнечный чертог, порождая в ней ужас.
– Как может народ мой вспоминать меня иначе, как небрежного опекуна? Если я умру, вы осудите меня – и как жестоко будет ваше презрение! И вы будете правы, и все ж душа моя восстает против этой несправедливости, ибо я, невзирая на пороки свои, всеми силами стремился угодить вам!
Он простер к девушке костлявую руку – пальцы не дотянулись до ее плеча совсем чуть-чуть.
– Как же пугает меня ваш грядущий суд – и за это я начал ненавидеть вас. Боюсь, прав был мой отец – и все ж я должен доказать его ошибку! Ежели я не смогу достичь совершенства прежде смерти, и тем быть воспомненным, все остальное бесплодно. Все есть прах и пепел.
– Неправда, – пискнула Изомира. Но царь не слышал.
– А раз совершенство недостижимо, я погублен. Башня, моя Башня – в ней единственная моя надежда. Это будет моим наследием. Вот память, которая не сотрется, не забудется, и поколения будут возносить мне хвалу.
Боги, подумала Изомира. Он искренне верит в это.
– И все же уверенности нет, верно? Я не могу править людскими умами или делами из-за гроба. А потому – ответ на самом деле прост – я не должен умереть.
– Что?
– Я намерен обрести бессмертие. Наследники мне не надобны. Башня суть мое подношение великой богине Нут и супругу ее Ануту. И покуда я строю Башню, пока поднимается она в небеса все выше и выше, они одарят меня жизнью вечной.
– И вы… – Горло ее сушило песком. – Вы верите, что это возможно?
Глаза его полыхнули гневом.
– Вера здесь не при чем. Это было мне обещано. Это уже началось.
– Но никому не предназначено жить вечно, даже царю.
– Ответь мне правдиво, Изомира, ибо ты говоришь за всю Авентурию. Ты говоришь, что меня любят. Но разве не радостно тогда будет до скончания века подчиняться мне?
Девушка свернулась комочком, пытаясь заслониться от его взгляда.
– Не так .
– Я не слышу.
– Нет! – громко ответила она, опуская руки. Ее трясло, страсть вымыла из души страх. – Ты думаешь, объяснившись со мной, ты все исправишь? Если я пойму, тебя поймут и все твои подданные? Если ты ждешь от меня разрешения, поддержки – не дождешься! Твои дела жестоки превыше разумения. Как ты не видишь? Ты был добрый царем, лучшим из царей! Почему же ты опустился до этого?
Царь воззрился на нее – глаза его были гагатами, в них билось алое пламя. Хватка его крушила тонкие кости Изомиры.
И тогда девушка поняла. Она была не первой, чьего одобрения искал царь, и не первой, ответившей ему прямо. Но все, кто стоял здесь до нее, умерли за свои слова. Умерли, не веря своим глазам, когда их царь-агнец преображался в рыкающего беса.
Через всю Цитадель волочил царь свою жертву в двойную палату, где они играли в метрарх, и дальше – в пахнущую медью тьму потайных ходов, по неровным ступеням в чрево замка. От толчка в спину девушка упала, рассаживая колени и ладони о шершавый камень. Вспыхнул свет; царь запалил лампаду. Маслянистый свет обливал стены. Впереди мерцал на столбе пут роковой морион.
К столбу был уже прикован человек.
Это была Намания. Целительница.
Лицо Изомиры оказалось в ладони от ступней Намании. Снизу вверх девушка глядела на пухлое тело в свободной темной сорочке. Глаза лекарки были широко раскрыты от ужаса, рот полуоткрылся в неслышном крике.
– Кто из вас? – спросил царь. – Я могу расковать ее, и тебя поставить на ее место, Изомира. Спасешь ли ты ее жизнь?
– Мне все равно, что ты со мной сделаешь, – Голос девушки дрогнул. – Она нужней людям, чем я.
– Не дури! – прошептала Намания. – На что я тебя лечила? На погибель?
– Не думай об этом, как о смерти, – проговорил Гарнелис. Он обернулся, и тень на стене прыгнула до потолка. В руке он сжимал длинный железный нож, и темны, как расплавленная сера. – Считай, что ты отдаешь свою силу зауроме, чтобы жить в ней вечно.
Царь воздвигся над ними, и голод его наполнял пыточную ощутимым биением.
– Это будешь… ты, – прошептал он, касаясь острием горла Намании. Женщина вздрогнула и крепко зажмурилась. – Жертва, как в древние дни, ради благословения земли.
Он воздел руки и завел заклинание. Сами стены зарокотали в ответ его голосу. Изомира ощутила, как стягивается ком тьмы, и вертится, вертится, заполняя камеру смерчем силы, прижимавшим девушку к полу.
Задыхаясь, Изомира шаг за шагом отползала от столба. Царь был заворожен своими чарами; Намания потеряла сознание. Сквозь мощный запах грозы к ноздрям Изомиры пробилась вонь пота и мочи. Нож трепетал у самого горла целительницы.
Из последних сил Изомира поднялась и бросилась на царя с криком «Нет!».
Все равно, что биться о стену. Царь даже не дрогнул. Рука его нанесла короткий удар, и девушку отбросило назад. Руку ожгло, и по пальцам потекла кровь. Нож рассек ей предплечье. От боли перехватило дыхание, но стоило девушке всхлипнуть, как ее голосу начал вторить чужой, откликаясь на каждый стон боли довольным вздохом.
Обернувшись, она увидела за аркой входа белый плащ Лафеома.
Пыточную кружило, точно в водовороте. Морион втягивал боль Намании, усиливал и расплескивал по стенам. Девушка не могла удержаться на ногах. В ушах звенели крики и рев ветра, по лицу бил воздушный поток.
Намания издала сдавленный, булькающий всхлип. Блеснул нож, горло целительницы ухмыльнулось кровавой раной; и разрез открылся, и послышался голос:
– Она совесть твоя, о царь! Убей свою совесть, чтобы она не остановила тебя!
Обезумев, Изомира вскочила и метнулась вниз, по узкой лестнице, ведущей в сердце подземелья, к шару.
Ступени пугающе колыхались под ногами. Невидимые, воющие призраки тянулись из темноты, пытаясь удержать. В рассудке Изомиры удерживалась последняя мысль – убежать как можно дальше от царя; и пути к бегству она не видела.
Тяжело дыша, она влетела в зал и на несколько мгновений застыла, глядя на шар. Тот со стонами вертелся на каменном основании, в муке разбрасывая кровавые искры.
Призрачный отблеск выхватил изо мрака человечье лицо. Он был здесь; царь Гарнелис потянулся к ней окровавленными руками, и тянулся, даже когда девушка провалилась в беспамятство.
Элдарета уложили в постель в личных покоях Эльрилла, и накрыли несколькими одеялами из теплой белой шерсти, но он все равно дрожал. Застрявшие в дверях Танфия и Линден озабоченно наблюдали, как Эльрилл и Лийет склоняются над больным, тихо переговариваясь, и поят из кувшина горячим, пахучим травяным настоем. Пещера была просторна, скругленные ее стены жемчужно мерцали. Двое замфераев держали поднос с мазями и повязками, покуда Лийет обрабатывала рану на плече Элдарета.
– Вы можете идти, – заметил Эльрилл, оглянувшись на Танфию и Линдена.
– Я хочу быть уверена, что с ним все хорошо, – упрямо возразила Танфия.
– Так и будет. – Эльрилл отмахнулся от нее, как от надоедливой девчонки.
Танфия взвилась.
– Мы его нашли. Он мог умереть там на склоне, если б мы его не заметили и не спасли.
– Верно, и мы благодарны вам.
– Я хочу знать, кто он.
Вождь шаэлаир обратил к ней бесстрастный лик.
– А если ли вам до него дело?
– Конечно, – ответила Танфия. – Он мог принести вести из мира.
Эльрилл поджал губы.
– Значит, вы заботитесь скорей о себе, чем о его здравии?
– Заботимся о моей сестре, если вы не забыли.
– Ох, да пусть остаются, – проговорил Элдарет. Голос его срывался от усталости. – Они меня спасли. Просто они люди, Рилл. Да и я их хочу расспросить.
– Позже, – твердо ответил Эльрилл. – Когда ты поправишься.
– Пара часов сна, и я буду в полном… – Элдарет замолк. Озноб унялся, и послышался тихий храп.
– Значит, это и есть Элдарет, – проговорил Руфрид. – Слышим мы о нем постоянно, только кто он такой?
Наступил вечер. В огромной пещере мерцали точки светильников. Сквозь стены сочился лунный и звездный свет; прожилки в хрустале мерцали, как застывший дым. Площадки, как перевернутые шляпки грибов, плыли в полумраке. Проходили мимо шаэлаир, собираясь на вечернюю трапезу, и музыканты уже завели свою странную, протяжную песнь, более чем когда-либо трогавшую Танфию до глубины души.
– Мы не знаем, – прошептала она. – Это мы и хотим выяснить.
Глаза Линдена сверкнули.
– Ты понимаешь, что это значит, Руфе? Если он смог добраться сюда – мы сумеем уйти!
– Да, только ты не особенно радуйся, – отрубил Руфрид. – Зима еще. Ты рассказывал, в каком состоянии вы его приволокли. Коней брать нельзя; по насту им брести еще тяжелей, чем по мягкому снегу.
– Знаю, но…
– Тшш! – Танфия ущипнула Руфрида за бедро, пытаясь задушить спор в зародыше. – Эльрилл идет.
Сидеть одесную Эльрилла гостям дозволялось не за всякой трапезой; обычно их усаживали пониже за столом. Как ни дружелюбны были шаэлаир, к людям они относились свысока. Но в этот раз Силь провела путешественников на места рядом с Эльриллом и Лийет.
Элдарет уже восседал там, обок вождей шаэлаир. Его переодели в длинные штаны и переливчато-жемчужную рубаху, и хотя бледность еще не сошла с его лица, пришлец явно не делал себе поблажек из-за перенесенных тягот. Танфию это восхитило.
– А он крепок, – прошептала она.
– Излучинский, не иначе, – сухо отозвался Руфрид.
Вокруг расселись любимые спутники Эльрилла – снежно-бледные мужчины и женщины, двигавшиеся с изяществом паутинки. Полдюжины замфераев принесли вино и закуски. Большинство удалилось, но один, к удивлению Танфии, задержался.
– Сегодня, – заговорил Эльрилл, – как вам известно, из долгого и опасного пути вернулся к нам наш добрый друг Элдарет. Сейчас он готов сообщить нам причину своего прибытия. Орке, – он указал на подземца, – останется, ибо мнится нам, что дело касается всех нас будь то люди, элир или замфераи.
Элдарет вздохнул и потер шею.
– Дурные у меня вести. – Он глянула на Танфию и товарищей. – Эльрилл вкратце поведал мне, как вас сюда занесло. Вы пытались отыскать сестру. Полагаю, при вас я могу говорить открыто. Чем больше людей сорвет шоры с глаз, тем лучше.
То, что случилось с вашей сестрой, происходит, – увы! – всюду, и тысячекрат хуже в самой Парионе и ее окрестностях. Полагаю, царь не остановится перед тем, чтобы забирать стариков и детей, покуда последний из его подданных не сгинет в жерновах проклятой Башни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Прекрасна, – искренне согласилась Изомира. Прекрасна, но в то же время страшна и слишком величава.
– Я хочу, чтобы хоть кто-то понял, зачем я ее строю.
– Но, государь… вам кажется, что народ не понимает?
– Не подличайся, Изомира! Конечно, они не понимают. Как, да и почему? Они видели лишь мой облик благостного правителя. В то время как изнутри…
Девушка молчала, не осмеливаясь прервать самодержца.
– Что сделал я для Авентурии? – проговорил царь, помедлив. – Я не соединял царства союзами. Я не выиграл битвы на Серебряных равнинах. Я не спасал Авентурии от глада и потопа, и не усмирял роф скал. Я был не более чем чинушей. Разве есть у моих подданных причина меня помнить?
– Как можно забыть вас? – недоверчиво переспросила Изомира.
Царь продолжал, тихо и серьезно, словно разговаривая с тобой:
– Я всегда боготворил красоту земли, которой имею счастье править. Часто я плакал от радости, глядя на нее. Жизнь бы положил я, только б сохранить ее. Но теперь…
– Государь?
– О, город, как прежде, лежит у стен Цитадели во славе своей. Но сейчас, да и давно уже… не припомню, когда это началось, с чего… он не значит для меня ничего. Плоским он стал, бессмысленным. Россыпи крыш – прихоть геометра, солнечный свет безжалостней острой бронзы, и дождь на вкус – как пепел. Тебе так не кажется?
– Нет. Париона прекрасна…. была бы, если…
– Ты еще молода. А я старею. Не зная, отведено мне еще два года или двадцать, я начал задавать себе вопрос: «Как оценят меня после смерти?».
– Как доброго царя, конечно…
– Доброго царя? Достанет и этого? Я всегда стремился быть справедливым и хорошим, чтобы никто не сказал обо мне злого слова. Но хватит ли этого? Правление мое было бессодержательным. Мне не приходилось спасать Авентурию от врагов. Не пришлось доказывать себя, и я не оставил следов в летописях.
– Но вас будут вспоминать с приязнью!
Слова его не просто потрясли Изомиру. Ей стало гадко на душе.
– Мало быть помянутым с приязнью. – Гарнелис смотрел в ночь, гордо вздернув подбородок. – Истинный самодержце долен остаться в памяти как благородный, славный, жизнь отдавший за Девять царств. Истинный царь должен быть во всем совершенен!
Имми приоткрыла рот. И что теперь – говорить, что Гарнелис само совершенство? Девушка стиснула зубы и молча буравила царя глазами.
Царь вздохнул, понурившись, и вновь стал обманчиво человечен.
– Увы мне – я весьма далек от совершенства. Столько всего можно было сделать по-иному. Я ущербен, Изомира. Отец мой, Аралит, не уставал повторять мне, что я окажусь недостоин своего престола. – Он обернулся к ней, прижав руку к груди. Лицо его исказилось неподдельным горем. – А когда ущербен царь, страдает все вокруг! Все, что я полагал совершенством, открылось мне пронизанным ложью.
Изомира отшатнулась. Отчаяние царя переполняло Солнечный чертог, порождая в ней ужас.
– Как может народ мой вспоминать меня иначе, как небрежного опекуна? Если я умру, вы осудите меня – и как жестоко будет ваше презрение! И вы будете правы, и все ж душа моя восстает против этой несправедливости, ибо я, невзирая на пороки свои, всеми силами стремился угодить вам!
Он простер к девушке костлявую руку – пальцы не дотянулись до ее плеча совсем чуть-чуть.
– Как же пугает меня ваш грядущий суд – и за это я начал ненавидеть вас. Боюсь, прав был мой отец – и все ж я должен доказать его ошибку! Ежели я не смогу достичь совершенства прежде смерти, и тем быть воспомненным, все остальное бесплодно. Все есть прах и пепел.
– Неправда, – пискнула Изомира. Но царь не слышал.
– А раз совершенство недостижимо, я погублен. Башня, моя Башня – в ней единственная моя надежда. Это будет моим наследием. Вот память, которая не сотрется, не забудется, и поколения будут возносить мне хвалу.
Боги, подумала Изомира. Он искренне верит в это.
– И все же уверенности нет, верно? Я не могу править людскими умами или делами из-за гроба. А потому – ответ на самом деле прост – я не должен умереть.
– Что?
– Я намерен обрести бессмертие. Наследники мне не надобны. Башня суть мое подношение великой богине Нут и супругу ее Ануту. И покуда я строю Башню, пока поднимается она в небеса все выше и выше, они одарят меня жизнью вечной.
– И вы… – Горло ее сушило песком. – Вы верите, что это возможно?
Глаза его полыхнули гневом.
– Вера здесь не при чем. Это было мне обещано. Это уже началось.
– Но никому не предназначено жить вечно, даже царю.
– Ответь мне правдиво, Изомира, ибо ты говоришь за всю Авентурию. Ты говоришь, что меня любят. Но разве не радостно тогда будет до скончания века подчиняться мне?
Девушка свернулась комочком, пытаясь заслониться от его взгляда.
– Не так .
– Я не слышу.
– Нет! – громко ответила она, опуская руки. Ее трясло, страсть вымыла из души страх. – Ты думаешь, объяснившись со мной, ты все исправишь? Если я пойму, тебя поймут и все твои подданные? Если ты ждешь от меня разрешения, поддержки – не дождешься! Твои дела жестоки превыше разумения. Как ты не видишь? Ты был добрый царем, лучшим из царей! Почему же ты опустился до этого?
Царь воззрился на нее – глаза его были гагатами, в них билось алое пламя. Хватка его крушила тонкие кости Изомиры.
И тогда девушка поняла. Она была не первой, чьего одобрения искал царь, и не первой, ответившей ему прямо. Но все, кто стоял здесь до нее, умерли за свои слова. Умерли, не веря своим глазам, когда их царь-агнец преображался в рыкающего беса.
Через всю Цитадель волочил царь свою жертву в двойную палату, где они играли в метрарх, и дальше – в пахнущую медью тьму потайных ходов, по неровным ступеням в чрево замка. От толчка в спину девушка упала, рассаживая колени и ладони о шершавый камень. Вспыхнул свет; царь запалил лампаду. Маслянистый свет обливал стены. Впереди мерцал на столбе пут роковой морион.
К столбу был уже прикован человек.
Это была Намания. Целительница.
Лицо Изомиры оказалось в ладони от ступней Намании. Снизу вверх девушка глядела на пухлое тело в свободной темной сорочке. Глаза лекарки были широко раскрыты от ужаса, рот полуоткрылся в неслышном крике.
– Кто из вас? – спросил царь. – Я могу расковать ее, и тебя поставить на ее место, Изомира. Спасешь ли ты ее жизнь?
– Мне все равно, что ты со мной сделаешь, – Голос девушки дрогнул. – Она нужней людям, чем я.
– Не дури! – прошептала Намания. – На что я тебя лечила? На погибель?
– Не думай об этом, как о смерти, – проговорил Гарнелис. Он обернулся, и тень на стене прыгнула до потолка. В руке он сжимал длинный железный нож, и темны, как расплавленная сера. – Считай, что ты отдаешь свою силу зауроме, чтобы жить в ней вечно.
Царь воздвигся над ними, и голод его наполнял пыточную ощутимым биением.
– Это будешь… ты, – прошептал он, касаясь острием горла Намании. Женщина вздрогнула и крепко зажмурилась. – Жертва, как в древние дни, ради благословения земли.
Он воздел руки и завел заклинание. Сами стены зарокотали в ответ его голосу. Изомира ощутила, как стягивается ком тьмы, и вертится, вертится, заполняя камеру смерчем силы, прижимавшим девушку к полу.
Задыхаясь, Изомира шаг за шагом отползала от столба. Царь был заворожен своими чарами; Намания потеряла сознание. Сквозь мощный запах грозы к ноздрям Изомиры пробилась вонь пота и мочи. Нож трепетал у самого горла целительницы.
Из последних сил Изомира поднялась и бросилась на царя с криком «Нет!».
Все равно, что биться о стену. Царь даже не дрогнул. Рука его нанесла короткий удар, и девушку отбросило назад. Руку ожгло, и по пальцам потекла кровь. Нож рассек ей предплечье. От боли перехватило дыхание, но стоило девушке всхлипнуть, как ее голосу начал вторить чужой, откликаясь на каждый стон боли довольным вздохом.
Обернувшись, она увидела за аркой входа белый плащ Лафеома.
Пыточную кружило, точно в водовороте. Морион втягивал боль Намании, усиливал и расплескивал по стенам. Девушка не могла удержаться на ногах. В ушах звенели крики и рев ветра, по лицу бил воздушный поток.
Намания издала сдавленный, булькающий всхлип. Блеснул нож, горло целительницы ухмыльнулось кровавой раной; и разрез открылся, и послышался голос:
– Она совесть твоя, о царь! Убей свою совесть, чтобы она не остановила тебя!
Обезумев, Изомира вскочила и метнулась вниз, по узкой лестнице, ведущей в сердце подземелья, к шару.
Ступени пугающе колыхались под ногами. Невидимые, воющие призраки тянулись из темноты, пытаясь удержать. В рассудке Изомиры удерживалась последняя мысль – убежать как можно дальше от царя; и пути к бегству она не видела.
Тяжело дыша, она влетела в зал и на несколько мгновений застыла, глядя на шар. Тот со стонами вертелся на каменном основании, в муке разбрасывая кровавые искры.
Призрачный отблеск выхватил изо мрака человечье лицо. Он был здесь; царь Гарнелис потянулся к ней окровавленными руками, и тянулся, даже когда девушка провалилась в беспамятство.
Элдарета уложили в постель в личных покоях Эльрилла, и накрыли несколькими одеялами из теплой белой шерсти, но он все равно дрожал. Застрявшие в дверях Танфия и Линден озабоченно наблюдали, как Эльрилл и Лийет склоняются над больным, тихо переговариваясь, и поят из кувшина горячим, пахучим травяным настоем. Пещера была просторна, скругленные ее стены жемчужно мерцали. Двое замфераев держали поднос с мазями и повязками, покуда Лийет обрабатывала рану на плече Элдарета.
– Вы можете идти, – заметил Эльрилл, оглянувшись на Танфию и Линдена.
– Я хочу быть уверена, что с ним все хорошо, – упрямо возразила Танфия.
– Так и будет. – Эльрилл отмахнулся от нее, как от надоедливой девчонки.
Танфия взвилась.
– Мы его нашли. Он мог умереть там на склоне, если б мы его не заметили и не спасли.
– Верно, и мы благодарны вам.
– Я хочу знать, кто он.
Вождь шаэлаир обратил к ней бесстрастный лик.
– А если ли вам до него дело?
– Конечно, – ответила Танфия. – Он мог принести вести из мира.
Эльрилл поджал губы.
– Значит, вы заботитесь скорей о себе, чем о его здравии?
– Заботимся о моей сестре, если вы не забыли.
– Ох, да пусть остаются, – проговорил Элдарет. Голос его срывался от усталости. – Они меня спасли. Просто они люди, Рилл. Да и я их хочу расспросить.
– Позже, – твердо ответил Эльрилл. – Когда ты поправишься.
– Пара часов сна, и я буду в полном… – Элдарет замолк. Озноб унялся, и послышался тихий храп.
– Значит, это и есть Элдарет, – проговорил Руфрид. – Слышим мы о нем постоянно, только кто он такой?
Наступил вечер. В огромной пещере мерцали точки светильников. Сквозь стены сочился лунный и звездный свет; прожилки в хрустале мерцали, как застывший дым. Площадки, как перевернутые шляпки грибов, плыли в полумраке. Проходили мимо шаэлаир, собираясь на вечернюю трапезу, и музыканты уже завели свою странную, протяжную песнь, более чем когда-либо трогавшую Танфию до глубины души.
– Мы не знаем, – прошептала она. – Это мы и хотим выяснить.
Глаза Линдена сверкнули.
– Ты понимаешь, что это значит, Руфе? Если он смог добраться сюда – мы сумеем уйти!
– Да, только ты не особенно радуйся, – отрубил Руфрид. – Зима еще. Ты рассказывал, в каком состоянии вы его приволокли. Коней брать нельзя; по насту им брести еще тяжелей, чем по мягкому снегу.
– Знаю, но…
– Тшш! – Танфия ущипнула Руфрида за бедро, пытаясь задушить спор в зародыше. – Эльрилл идет.
Сидеть одесную Эльрилла гостям дозволялось не за всякой трапезой; обычно их усаживали пониже за столом. Как ни дружелюбны были шаэлаир, к людям они относились свысока. Но в этот раз Силь провела путешественников на места рядом с Эльриллом и Лийет.
Элдарет уже восседал там, обок вождей шаэлаир. Его переодели в длинные штаны и переливчато-жемчужную рубаху, и хотя бледность еще не сошла с его лица, пришлец явно не делал себе поблажек из-за перенесенных тягот. Танфию это восхитило.
– А он крепок, – прошептала она.
– Излучинский, не иначе, – сухо отозвался Руфрид.
Вокруг расселись любимые спутники Эльрилла – снежно-бледные мужчины и женщины, двигавшиеся с изяществом паутинки. Полдюжины замфераев принесли вино и закуски. Большинство удалилось, но один, к удивлению Танфии, задержался.
– Сегодня, – заговорил Эльрилл, – как вам известно, из долгого и опасного пути вернулся к нам наш добрый друг Элдарет. Сейчас он готов сообщить нам причину своего прибытия. Орке, – он указал на подземца, – останется, ибо мнится нам, что дело касается всех нас будь то люди, элир или замфераи.
Элдарет вздохнул и потер шею.
– Дурные у меня вести. – Он глянула на Танфию и товарищей. – Эльрилл вкратце поведал мне, как вас сюда занесло. Вы пытались отыскать сестру. Полагаю, при вас я могу говорить открыто. Чем больше людей сорвет шоры с глаз, тем лучше.
То, что случилось с вашей сестрой, происходит, – увы! – всюду, и тысячекрат хуже в самой Парионе и ее окрестностях. Полагаю, царь не остановится перед тем, чтобы забирать стариков и детей, покуда последний из его подданных не сгинет в жерновах проклятой Башни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76