– Когда я выезжаю драться, то никогда не связываюсь с этим дерьмом, рассмеялся ему в лицо Сиагрий. – Игра хороша только во время затишья, когда нельзя пролить настоящую кровь. – И его узкие глаза предвкушающе вспыхнули.
Тем же днем отряд человек в двадцать пять выехал из Эчмиадзина на юго-восток, в направлении тех территорий, которые сторонники светлого пути не контролировали. Все были возбуждены; всем не терпелось хотя бы на шаг приблизить фанасиотские доктрины к реальности, уничтожая материальное добро тех, кто к ним не присоединился.
Командир отряда, суровый на вид тип по имени Фемистий, казался столь же ненасытным, как и Сиагрий. Он изложил теологические принципы словами, понятными для всех:
– Жгите дома, жгите монастыри, убивайте животных, убивайте людей. Они отправятся прямиком в лед. А если погибнет кто-то из нас, то он пройдет по светлому пути к солнцу и навеки останется с Фосом.
– Светлый путь! – взревели бандиты. – Да благословит Фос светлый путь!
Фостий задумался о том, сколько таких банд сейчас выезжает из Эчмиадзина и других фанасиотских крепостей, сколько фанасиотов сейчас бросилось на штурм империи, думая лишь об убийствах и поджогах. Интересно, а куда отправились основные силы Ливания? Сиагрий это знал. Но Сиагрий, несмотря на свою страсть к похвальбе, знал, когда и как следует держать язык за зубами, если речь шла о реальных секретах.
Вскоре заботы Фостия стали более приземленными. Не последней из них стало желание проверить, нельзя ли потихоньку смыться из банды. Оказалось, что нельзя. Со всех сторон его окружали остальные всадники, а Сиагрий и вовсе прилип не хуже пиявки. «Быть может, удастся, когда дело дойдет до драки», подумал Фостий.
Первые полтора дня они ехали по фанасиотской территории. Крестьяне на полях махали им руками и выкрикивали лозунги. Через некоторое время всадники стали реже откликаться: напомнили о себе мышцы, которым не приходилось напрягаться с осени. Фостия уже несколько лет так не ломало после пребывания в седле.
Проехав еще день, они оказались в местах, где крестьяне вместо приветствий разбегались, едва завидев фанасиотов. Это породило спор среди компаньонов Фостия: одни предлагали рассеяться и перебить крестьян, а их хижины спалить, другие настаивали, что надо ехать дальше. В конце концов Фемистий склонился на сторону второй группы:
– Возле Аптоса есть монастырь, по которому я хочу ударить, – заявил он, и пока мы его не разгромим, я не желаю тратить время на всякую мелочь. Крестьян мы сможем прихлопнуть и на обратном пути.
Представив себе большую и лакомую цель, бандиты перестали спорить. В любом случае, чтобы возражать Фемистию, нужно было иметь немалую смелость.
Они подъехали к монастырю незадолго до заката. Несколько монахов еще работали в поле. Завывая, как демоны, фанасиоты бросились на них. Взметнулись сабли, опустились и вновь взметнулись уже обагренными. Вместо молитв Фосу в краснеющее небо вознеслись вопли.
– Сожжем монастырь! – крикнул Фемистий. – Даже у монахов до хрена добра.
Зачем им столько?
Пришпорив лошадь, он направил ее к воротам монастыря и оказался во дворе быстрее, чем ошеломленные монахи успели их захлопнуть. Его сабля отпугнула кинувшегося было к воротам монаха, и секунду спустя к Фемистию присоединилось несколько других его волков.
Некоторые бандиты везли с собой тлеющие фитили. Быстро вспыхнули пропитанные маслом факелы. Сиагрий сунул один из них в руку Фостия.
– Держи, – прорычал он. – Сделай что-нибудь стоящее. – «А иначе будет плохо», – об этом говорили глаза Сиагрия и то, как он держал саблю.
Фостий бросил факел в стену, надеясь, что он погаснет, но он подкатился к деревянной стене. Пламя затрещало, занялось и начало расползаться. Сиагрий хлопнул его по спине, словно посвящая в братство поджигателей и бандитов.
Содрогнувшись, Фостий понял, что это действительно так.
Что-то неразборчиво крича, на него бросился монах с дубиной. Фостию хотелось сказать бритоголовому святому человеку, что произошла чудовищная ошибка, что он не хотел оказаться здесь и причинять какой-либо вред монастырю.
Но монаха это совершенно не волновало. Ему хотелось лишь одного – убить ближайшего к нему бандита, каковым оказался Фостий.
Он отбил первый яростный удар монаха, затем второй.
– Да руби же его, клянусь благим богом! – с отвращением рявкнул Сиагрий. Ты что думаешь, он устанет и сам уйдет?
Третий удар ему не удалось отбить полностью. Дубина скользнула по его голени, и Фостий прикусил губу от боли. Он осознал со все нарастающим отчаянием, что ему не удастся просто держать монаха на расстоянии, потому что тому хочется лишь одного – убить его.
Монах замахнулся снова. Фостий рубанул и ощутил, как сабля рассекла плоть.
За его спиной радостно взревел Сиагрий. Фостий охотно убил бы бандита уже за то, что тот поставил его в ситуацию, когда ему пришлось или убить монаха, или позволить тому искалечить или убить его самого.
Остальных бандитов подобные тонкости не волновали. Некоторые спешились, чтобы было удобнее мучить схваченных монахов. Под сводами, где прежде звучали гимны Фосу, теперь разносились вопли. Наблюдая фанасиотов за работой – или, вернее, за развлечением? – Фостий почувствовал, что его мутит.
– Прочь! Прочь! – гаркнул Фемистий. – Монастырь и так догорит, а у нас остались и другие дела.
«Что он задумал?» – удивился Фостий. Быть может, после монастыря он решил спалить приют для нищих вдов и сирот? В столице имелось несколько таких приютов. Но есть ли такой приют в Аптосе?
Он так и не успел это узнать, потому что, едва он вместе с фанасиотами выехал за стены монастыря, из ворот Аптоса в их сторону галопом вырвался отряд имперских солдат. Поначалу слабо, но .затем все громче и громче Фостий слышал их боевой клич, никогда прежде не казавшийся ему столь сладостным:
– Крисп! Автократор Крисп! Крисп!
Почти все фанасиоты кроме сабель имели еще и луки и теперь принялись обстреливать имперцев. Солдаты гарнизона, как практически все имперские кавалеристы, тоже были лучниками, и они стали пускать стрелы в ответ.
Преимущество было на их стороне, потому что их защищали кольчуги и шлемы, а фанасиотов – нет.
Фостий развернул коня и погнал его в сторону имперских солдат. Он думал лишь о том, чтобы сдаться в плен и отмолить любую епитимью, которую патриарх или другое духовное лицо наложит на него за прегрешения в монастыре. Он совсем позабыл, что до сих пор сжимает в правой руке саблю.
Кавалеристам Криспа он наверняка показался очередным фанасиотским фанатиком, решившим сразиться с ними в одиночку и после смерти оправиться по светлому пути прямиком к солнцу. Мимо уха Фостия свистнула стрела. Другая вонзилась под ноги его коня. Третья угодила Фостию в плечо.
Сперва он ощутил только удар, словно в него попал брошенный камень.
Опустив глаза, он увидел торчащее из тела светлое ясеневое древко с серыми гусиными перьями на конце. «Глупость какая, – подумал он. – Меня подстрелили солдаты моего отца».
Внезапно на него обрушилась боль, а вместе с ней и слабость. Кровь горячей струйкой потекла по груди и стала расплываться пятном по тунике. Фостий пошатнулся в седле. Свистнуло еще несколько стрел. К нему галопом подскакал Сиагрий. – Ты что, рехнулся? – заорал он. – Ты же не сможешь сражаться с ними один. – Когда он заметил рану Фостия, его глаза расширились. – Видишь, я же тебе говорил? Надо сматываться отсюда.
Тело и голова повиновались Фостию не очень хорошо, и Сиагрий это тоже заметил. Он выхватил у Фостия поводья и заставил его коня бежать рядом со своей лошадью. Конь оказался мерзавцем и попытался брыкаться. Сиагрий доказал коню, что он мерзавец покруче, и быстро привел его в чувство. Еще два фанасиота отстали от общей группы, прикрывая их отход.
Отяжеленные кольчугами, имперские кавалеристы не могли скакать быстро и долго. Бандитам удалось продержаться в отрыве до темноты, а затем и ускользнуть от преследователей. К тому времени некоторые оказались ранены, а еще двое остались позади, когда их лошади пали.
Весь мир сосредоточился для Фостия на боли в плече. Все остальное казалось далеким и неважным. Он едва заметил перемену, когда фанасиоты остановились на берегу небольшого ручья, хотя то, что больше не надо было держаться в седле, напрягая последние силы, стало для него несомненным облегчением.
Сиагрий подошел к нему с ножом в руке.
– Надо заняться твоей раной, – сказал он. – Ну-ка, ложись.
Никто не осмелился разжечь костер. Приблизив лицо к телу Фостия, Сиагрий разрезал тунику вокруг стрелы, осмотрел рану, неопределенно хмыкнул и вытащил какой-то предмет из мешочка на поясе.
– Что это? – спросил Фостий.
– Ложка для извлечения стрел, – ответил Сиагрий. – Проклятую хреновину нельзя просто взять и вытащить, потому что у нее зазубренный наконечник, А теперь держись и помалкивай. Когда я начну ковырять ложкой, будет больно, но все же поменьше, чем если бы я просто вырвал стрелу из раны. Начали…
Несмотря на предупреждение Сиагрия, Фостий застонал. К безучастному темному небу вознеслись не только его крики – налетчики делали что могли для своих раненых товарищей. Сейчас темнота особо не мешала – погружая в рану вдоль древка узкий закругленный конец ложки, Сиагрий действовал практически на ощупь.
Фостий ощутил, как ложка по чему-то чиркнула.
Сиагрий удовлетворенно хмыкнул:
– Вот и готово. Теперь можно вытаскивать. Тебе повезло – неглубоко вошла…
Фостий ощутил вкус крови; он прикусил губу, когда Сиагрий начал извлекать стрелу. Запах крови он тоже чувствовал.
– Если бы мне повезло, – прохрипел Фостий, – стрела пролетела бы мимо.
– Ха, – отозвался Сиагрий. – Тут ты, пожалуй, прав. А теперь держись.
Идет… идет… идет… есть! – Он извлек из раны стрелу вместе с ложкой и вновь хмыкнул, – Кровь не брызжет, только сочится. Думаю, жить будешь.
Вместо фляги у него на поясе болтался мех, и он щедро плеснул вина в рану.
После ковыряния ложкой и извлечения наконечника рассеченная плоть стала такой чувствительной, что Фостию показалось, будто ему налили в рану жидкого огня.
Корчась от боли, он выругался и неуклюже попытался ударить Сиагрия левой рукой.
– Полегче, лед тебя побери, – буркнул Сиагрий. – Лежи и не дергайся. Ежели промыть рану вином, меньше шансов, что она загниет. Тебе что, нужны гной и лихорадка? Имей в виду, ты их все равно можешь подцепить, но разве не лучше подстраховаться?
Он скомкал тряпку, прижал ее к плечу, чтобы она впитывала все еще сочащуюся из раны кровь, и закрепил ее полоской ткани.
– Спасибо, – пробормотал Фостий, только чуть медленнее, чем следовало бы: он еще не освоился с иронией ситуации, когда ему оказывает помощь человек, которого он презирает.
– Не за что. – Сиагрий опустил ладонь на его здоровое плечо. – Мне бы такое и в голову не пришло, но ведь ты и в самом деле хочешь пойти по светлому пути, верно? Того монаха ты зарубил просто здорово, а потом и вовсе кинулся в одиночку сражаться со всеми имперцами разом. Может, ума у тебя оказалось меньше, чем храбрости, но иногда – в лед умников. Я даже не мечтал, что у тебя так здорово получится.
– Иногда – в лед умников, – слабым голосом повторил Фостий. Наконец-то он понял, какой ценой удовлетворил Сиагрия: сперва он оказался слишком труслив, чтобы отказаться от приказанного, а потом выдал дезертирство за храбрость.
Подобная мораль оказалась для него слишком скользкой. Он испустил долгий усталый вздох.
– Да, спи, пока можно, – сказал Сиагрий. – Завтра нам придется много скакать, пока мы не убедимся, что окончательно оторвались от вонючих имперцев.
Но мне придется отвезти тебя в Эчмиадзин.
Теперь-то я уверен, что ты с нами, и ты нам очень даже пригодишься.
Спать? Разве можно спать, когда так больно? И хотя самая мучительная боль кончилась, когда извлекли стрелу, рана ныла, словно гнилой зуб, и пульсировала в такт с ударами сердца. Однако вскоре, когда возбуждение от скачки и схватки угасло, на Фостия широкой черной волной накатила усталость. Жесткая земля, болящая рана – не все ли равно? Он заснул как убитый.
Он проснулся, не досмотрев сон, в котором его попеременно то бил, то кусал волк, и увидел трясущего его Сиагрия. Плечо все еще отчаянно болело, но Фостий сумел кивнуть, когда Сиагрий спросил, сможет ли он ехать верхом.
Впоследствии он изо всех сил старался позабыть возвращение в Эчмиадзин.
Но, несмотря на все старания, не мог забыть мучительную боль, которая пронзала его каждый раз, когда на очередном привале в рану вновь наливали вино. Плечо стало горячим, но лишь вокруг раны, и он предположил, что эта процедура, хотя и мучительная, все же пошла ему на пользу.
Ему хотелось, чтобы на его рану взглянул жрец-целитель, но таковых среди фанасиотов не оказалось. Теологически все было логично: если тело, как и любой материальный предмет, есть порождение Скотоса, то какой смысл особо заботиться о нем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67