Даже в Эчмиадзине кое-кто из прохожих улыбался, проходя мимо.
Большинство же, однако, готово было испепелить их возмущенными взглядами за столь откровенное и публичное выражение чувств.
«Святоши вонючие», – подумал Фостий.
Вскоре Оливрия отстранилась. Фостий решил, что она тоже заметила неодобрительность во взглядах прохожих, но она сказала:
– Ходить так с тобой очень приятно, но я не могу с радостью думать об удовольствии после… сам понимаешь, мы ведь совсем недавно видели, как прошла Последняя Трапеза.
– А, вот почему. – В мысли Фостия ворвался внешний мир. Он вспомнил радость на лицах Лаоника и Сидерины, отведавших последний хлеб и последнее вино в своей жизни. – Мне до сих пор трудно представить, что я смогу на такое решиться. Боюсь что я, как и Сиагрий, – только в меньшей степени – существо этого мира.
– В меньшей степени, – согласилась Оливрия. – Что ж, если честно, то и я тоже. Быть может, когда я стану старше, мир тоже сделается мне противен до такой степени, что я захочу его покинуть, но сейчас, даже если все слова Фанасия верны, я не в силах заставить свою плоть полностью отвернуться от него.
– И я, – сказал Фостий. Мир ощущений вновь овладел им, но на этот раз иначе: он шагнул к Оливрии и поцеловал ее. Первое мгновение ее испуганные губы были неподвижны, да и сам Фостий немного испугался, потому что не собирался ее целовать. Но затем ее руки обняли его, повторяя движение его рук, и на несколько считанных ударов сердца кончики их языков соприкоснулись.
Они тут же отпрянули друг от друга – так быстро, что Фостий даже не смог бы сказать, кто сделал это первым.
– Почему ты это сделал? – выдохнула Оливрия.
– Почему? Потому что… – Фостий запнулся. Он и сам этого не знал, по крайней мере, не настолько точно, как знал вкус ягод шелковицы или где в столице находится Собор. – Потому что… – попробовал он снова и вновь запнулся. – Потому что из всех, кто живет в Эчмиадзине, лишь ты одна оказалась по-настоящему добра ко мне. – То была часть правды, а об остальной части он не осмелился и размышлять; его переполняло влечение, а разум твердил, что влечение и греховность есть одно и то же.
Оливрия обдумала его слова и медленно кивнула:
– Доброта есть добродетель, продвигающая человека по светлому пути, связь между двумя душами. – Говоря это, она отвела глаза в сторону. Фостий присмотрелся к ее губам, и они показались ему чуть мягче и полнее, чем до того момента, когда он их коснулся.
Тогда он стал гадать – быть может,и ей сейчас трудно примирить то, во что она верит,с тем, что она чувствует?
Некоторое время они бесцельно бродили по улицам, не касаясь друг друга и погруженные каждый в свои мысли. Затем над верхушками низеньких крыш Фостий разглядел глыбу крепости.
– Пожалуй, нам лучше вернуться, – сказал он. Оливрия с облегчением кивнула, словно радуясь тому, что теперь у них есть куда идти.
Неподалеку от крепостной стены из какой-то винной лавки, словно джинн из бутылки, появился Сиагрий. Может, он и начал манкировать своими обязанностями соглядатая, но не желал, чтобы Ливаний про это узнал. Бандит уставился на парочку с насмешкой:
– Ну, вы уже уладили все дела с владыкой благим и премудрым?
– Это у Фоса дела с нами, а не у нас с ним, – ответил Фостий.
Сиагрию это понравилось, и он расхохотался, обдав Фостия винными парами, потом ткнул пальцем в сторону ворот:
– А теперь топай в свою клетку, и сам увидишь, как тебя там устроил Фос.
Фостий продолжал идти в сторону крепости. Он давно понял – если Сиагрий заметит, что его грубости причиняют ему боль, то он станет оскорблять Фостия и дальше. Войдя в ворота, он также заметил, насколько крепость стала ему казаться домом. «Но то, что ты с ней свыкся, вовсе не значит, что тебя могут заставить стать одним из них», – сказал он себе.
Но делают ли его одним из них? Он так до сих пор и не разобрался с этим.
Если он вступил на светлый путь фанасиотов, то разве не должен был оказаться здесь по собственной воле?
Во внутреннем дворике крепости стоял Ливаний, наблюдая, как новобранцы мечут дротики. Легкие копья втыкались в охапки соломы, прислоненные к дальней стене. Кое-кто промахивался, и их дротики отскакивали от стены.
Ливаний, никогда не теряющий бдительности, быстро обернулся и посмотрел на вошедших.
– А, младшее величество, – бросил он. Фостию было все равно, как именно он произнес его титул; слова Ливания были лишены даже презрительной вежливости.
Гораздо больше ему не понравился тон ересиарха – тот словно гадал, будет ли от Фостия польза, или он превратится в обузу. Это заставляло Фостия нервничать. Если он не станет полезен Ливанию, то долго ли проживет?
– Отведи его наверх в комнату, Сиагрий, – велел Ливаний; так он мог говорить о собаке или о мешке с мукой.
Когда за ним закрылась дверь крохотной кельи, Фостий понял, что раз он не собирается лишиться своей плотской оболочки тем способом, какой фанасиоты приберегали для своих наиболее набожных представителей, то он праве предпринять и кое-какие весьма нефанасиотские действия. И едва в его голове мелькнула эта мысль, он вспомнил сладостное прикосновение губ Оливрии к своим губам. Да, фанасиоты этого не одобрят.
Он вспомнил и то, чья Оливрия дочь. Если он попытается бежать, то выдаст она его или нет? А сможет ли помочь? Фостий топнул по холодному полу. Он попросту этого не знал.
Глава 8
Крисп корпел над поправками к закону о тарифах на жир, импортируемый из северо-восточной земли Татагуш, когда в открытую дверь его кабинета деликатно постучал Барсим. Крисп поднял голову.
– Да возрадуется ваше величество, прибыл гонец от мага Заида из здания чиновной службы.
– О, благой бог, быть может, он и в самом деле меня порадует, – воскликнул Крисп. – Пришлите его сюда.
Гонец быстро простерся перед императором, затем сообщил:
– Ваше величество, Заид просил меня передать вам, что ему наконец удалось допросить магическим способом священника-бунтовщика Дигена.
– В самом деле? Тогда в лед этот жир!
– Ваше величество?
– Не обращай внимания. – Чем меньше гонец будет знать о склоках с Татагушем, тем счастливее станет. Крисп встал и вышел вместе с посыльным из кабинета, а затем и из императорской резиденции. Едва он спустился по широким ступеням, к нему пристроились телохранители-халогаи. Крисп испытал чуть ли не детскую радость от того, что на сей раз сумел отделаться от своих зонтоносцев и как бы выиграл очко у Барсима и этикета.
Он не приходил допрашивать Дигена со дня возвращения Яковизия, потому что не видел в этом смысла: фанасиотских оскорблений он наслушался досыта, а нужную ему правду Диген упорно отказывался сообщить.
Вид священника ужаснул Криспа. Когда он был деревенским парнем, ему доводилось видеть мужчин и женщин, отощавших от голода после неурожая, но Диген давно прошел стадию просто худобы: казалось, все, имевшееся между кожей и костями попросту исчезло. Когда Крисп вошел в камеру, глаза Дигена шевельнулись, но не вспыхнули прежним огнем.
– Он очень слаб, ваше величество, и его воля наконец начала слабеть, тихо сказал Заид. – Если бы не это, то сомневаюсь, что я даже сейчас сумел бы вырвать из него правдивые ответы.
– И что ты сделал? Я не вижу принадлежностей для испытания с двумя зеркалами.
– Да, их здесь нет. – Судя по выражению лица Заида, тот был бы рад никогда больше не пользоваться зеркалами. – Мой прием наполовину магический, наполовину лекарский. Я подмешал в воду, которую он пьет, настойку белены, а при помощи магии удалил из питья посторонний вкус, чтобы он ничего не заметил.
– Хорошая работа, – признал Крисп и после короткой паузы добавил: Надеюсь, техника этой магии не настолько проста, что ей может воспользоваться любой отравитель, которому не понравится сосед… или я.
– Нет, ваше величество, – улыбнулся Заид. – В любом случае эти чары, поскольку они действуют против природы вещей, легко распознаются магически.
Диген же, разумеется, не в том состоянии, чтобы это проделать.
– И это тоже хорошо. Ладно, посмотрим, скажет ли он сейчас правду. Какие вопросы ты ему уже успел задать?
– Так, ничего важного. Я послал за вами, как только понял, что мой прием подействовал. Советую формулировать вопросы как можно проще. Белена развязала его язык, но одновременно и затуманила разум – и то и другое гораздо сильнее, чем от вина.
– Как скажешь, чародейный господин. – Крисп возвысил голос:
– Диген! Ты меня слышишь, Диген?
– Да, я тебя слышу. – Голос Дигена был не только слабым после нескольких недель добровольной голодовки, но к тому же сонным и отдаленным.
– Где Фостий, мой сын? Сын Автократора Криспа, – добавил Крисп на тот случай, если священник не понял, кто с ним разговаривает.
– Он шагает по золотому пути к истинной набожности, – ответил Диген, – все дальше удаляясь от извращенной материалистической ереси, которая манипулирует слепыми душами столь многих людей по всей империи. – Убеждения священника были искренними, а не напускными. Крисп давно в этом не сомневался.
– А где Фостий находится физически? – попробовал он снова.
– Неважно, где он физически, – заявил Диген. Крисп взглянул на Заида, который от отчаяния оскалился. Но Диген заговорил вновь:
– Если все прошло, как было задумано, он сейчас у Ливания.
Крисп об этом уже догадывался, но когда он собственными ушами услышал, что задумано было похищение, а не убийство, на сердце у него сразу полегчало.
Фостия могли запросто бросить где-нибудь в скалистом ущелье с перерезанным горлом, и отыскали бы его лишь волки и стервятники.
– Что надеется Ливаний сделать с ним? Использовать как оружие против меня?
– У Фостия есть надежда достичь истиной набожности, – ответил Диген, и Крисп с опаской подумал, не запутал ли он его, задав два вопроса подряд. Однако после короткой паузы священник продолжил:
– Но Фостий для своих лет хорошо сопротивляется похоти. К моему удивлению, он отверг тело дочери Ливания, которое она предложила, чтобы проверить, может ли искушение заставить Фостия свернуть со светлого пути. Он оказался стоек.
Возможно, он даже окажется достоин быстрого воссоединения с благим богом, а не этой отвратительной и прогнившей плоти.
– Быстрого воссоединения? – Все верования вкладывают в слова свой смысл.
Крисп решил удостовериться, что правильно понял слова Дигена. – А что такое быстрое воссоединение?
– То, к чему уже близок я, – ответил Диген. – Добровольный отказ от плоти, чтобы освободившийся дух вознесся к Фосу.
– Ты имеешь в виду уморить себя голодом? – В тощей шее Дигена еще осталась капля сил, и он еле заметно кивнул. В сердце Криспа медленно просочился ужас он представил, как Фостий превращается в живой скелет подобно священнику-фанасиоту. Как бы они с ним ни ссорились, пусть даже Фостий мог оказаться не его сыном, но такой судьбы Крисп никогда бы ему не пожелал.
Диген зашептал фанасиотский гимн. Желая выбить из него чопорность святоши, которую он сохранял даже перед лицом приближающейся смерти, Крисп спросил:
– А знаешь ли ты, что Ливаний использовал магию школы Четырех Пророков, чтобы скрыть местонахождение Фостия?
– Он проклят амбициями, – ответил Диген. – Я знаю их след; я распознал их смрад. Ливаний болтает о золотом пути, но Скотос наполнил его сердце жаждой власти.
– И ты якшался с ним, зная, что он, по вашим понятиям, злодей? – Это удивило Криспа; он полагал, что священник-ренегат установил для себя более жесткие стандарты. – И ты продолжаешь утверждать, что идешь по светлому пути фанасиотов? Разве ты не лицемер?
– Нет, потому что амбиции Ливания помогают распространению доктрин святого Фанасия, в то время как ваши доктрины лишь еще больше возвеличивают Скотоса, заявил Диген. – А у нас зло превращается в добро, ущемляя темного бога.
– Так искренность обращается в выгоду, – сказал Крисп. У него уже давно создалось впечатление, что Ливания больше волнует сам Ливаний, чем светлый путь. В каком-то смысле это делало ересиарха еще опаснее, потому что он мог вести себя более гибко, чем убежденный фанатик. Но с другой стороны, это и ослабляло его: фанатики, благодаря силе своих убеждений, могли иногда заставить своих последователей переносить такие трудности, перед которым спасовал бы обычный здравомыслящий человек.
Крисп немного поразмыслил, но не смог придумать другого вопроса о Фостии или еретиках. Тогда он повернулся к Заиду и сказал:
– Выжми из него все, что сможешь, о бунте в городе и тех, кто в нем участвовал. А затем… – Он смолк.
– Да, и что затем, ваше величество? – спросил маг. – Мы так и позволим ему умирать до самого конца, которого уже недолго ждать?
– Я охотнее отрубил бы ему голову и водрузил ее на Веховом Камне, – угрюмо ответил Крисп. – Но если я сделаю это сейчас, когда он выглядит так, как выглядит, то у городских фанасиотов появится новый святой мученик, а мне такого вовсе не нужно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67