А это правда, что он и сам наполовину вступил на светлый путь?
– Да, я тоже про это слышал, – расхохотался Сиагрий. – Только я не дожил бы до своих лет, коли верил бы во все, что мне говорят.
– Опусти его, мне будет легче разрезать веревки, – сказала Оливрия.
Сиагрий положил Фостия на землю – поаккуратнее мешка с фасолью, но ненамного.
Кто-то, скорее всего Оливрия, разрезал его путы и снял с глаз повязку.
Фостий заморгал, глаза его наполнились слезами. После суток в вынужденной темноте даже свет факела показался ему мучительно ярким. Когда же он попробовал встать, руки и ноги отказались ему повиноваться. Боль восстанавливающегося кровообращения заставила его стиснуть зубы. Сравнение с иголками и булавками показалось ему слишком мягким; скорее, его кололи гвоздями и шилами. С каждой секундой боль становилась сильнее, пока ему не почудилось, что руки и ноги вот-вот отвалятся.
– Скоро полегчает, – заверила его Оливрия.
Интересно, откуда она это знает? Ее разве возили, связанную, словно молочного поросенка по дороге на рынок? Но она оказалась права. Вскоре он снова попробовал встать, и это ему удалось, хотя его шатало, словно дерево в бурю.
– Видок у него неважный, – заметил тип, что вошел вместе с ними на… ферму, как предположил Фостий, хотя мужчина – худощавый, бледный и пронырливый, больше походил на грабителя, чем на фермера.
– Просто он устал и жрать хочет, – пояснил Сиагрий, оказавшийся примерно таким головорезом, каким его и представлял Фостий. Ростом он был даже ниже среднего видессианина, зато шириной плеч не уступал любому халогаю, а руки так и бугрились мускулами. Когда-то, в неведомом прошлом, его нос пересек траекторию стула или другого, не менее увесистого аргумента.
В мочке левого уха Сиагрия по-пиратски болталась крупная золотая серьга.
– А я думал, что люди, вступившие на светлый путь, не носят подобных украшений, – заметил Фостий, показав на серьгу.
Сиагрий на мгновение удивился, но тут же оскалился.
– Не твое собачье дело, что я ношу, а что нет… – начал он, сжав кулак.
– Подожди, – остановила его Оливрия. – Это ему нужно знать. Она повернулась к Фостию:
– Ты и прав, и не прав. Иногда, когда мы не находимся среди единомышленников, отсутствие украшений может нас выдать.
Поэтому у нас есть право маскироваться, а также отрицать символ нашей веры ради собственного спасения.
Последняя ее фраза Фостию очень не понравилась. Видесская вера была его драгоценнейшим достоянием; многие люди предпочли принести себя в жертву, но не отречься от нее. И разрешение на притворство в момент опасности противоречило всему, чему его учили… зато с практической точки зрения выглядело вполне разумно.
– В таком случае, – медленно произнес он, – моему отцу будет трудно распознать тех, кто следует учению Фанасия.
Да, на таких людей Крисп не станет обращать внимание. Обычно еретики, считая себя ортодоксами, во весь голос проповедовали свои доктрины и тем самым делали себя легкой мишенью. Но подавление фанасиотов может превратиться в бой с дымом, который рассеивается под ударами, но остается самим собой.
– Верно, – согласилась Оливрия. – Мы доставим имперской армии больше неприятностей, чем им по силам справиться. А очень скоро та же участь постигнет и всю империю. – Ее глаза радостно блеснули.
Сиагрий повернулся к типу, впустившему их за ворота.
– А где жратва? – гаркнул он, хлопая себя ладонью по животу.
Несмотря на слова Оливрии, Фостий с трудом представлял Сиагрия в роли аскета.
– Сейчас принесу, – буркнул тощий и вошел в дом.
– Фостию еда нужна больше, чем тебе, – сказала Оливрия Сиагрию.
– Ну и что? – огрызнулся тот. – Из всех нас только у меня хватило ума про нее напомнить. Правда, наш друг вряд ли прислушался бы к просьбам еретика.
Фостий решил, что Сиагрий специально не называет своего сообщника по имени, и это доказывало, что его похититель умнее, чем кажется на первый взгляд. Если Фостию удастся сбежать… но хочет ли он бежать? Изумившись, Фостий покачал головой – он сам не знал, чего хочет.
Он действительно этого не знал… пока похожий на грабителя тип не вышел из дома с буханкой черного хлеба, куском желтого сыра и кувшином из тех, в которые обычно разливали дешевое вино. При виде подобного изобилия рот Фостия наполнился слюной, а желудок высказал свои желания громким бурчанием.
Наследник престола накинулся на еду с жадностью умирающего от голода бродяги. Вино согрело ему желудок и ударило в голову.
Вскоре он почти почувствовал себя человеком – впервые с тех пор, как его опоила Оливрия… но лишь почти.
– У вас есть тряпка или губка и вода? Я хотел бы вымыться.
Может, найдется и чистая одежда?
Тощий тип взглянул на Сиагрия, а тот, несмотря на всю свою спесь, вопросительно посмотрел на Оливрию. Та кивнула.
– Ты примерно моего роста и сложения, – сказал тощий Фостию. Можешь надеть мою старую тунику, я ее сейчас принесу. А кувшин с водой и губка на колышке есть в нужнике.
Фостий дождался, пока ему принесли грубую тунику из некрашенного домотканого полотна, и направился в нужник.
Туника, что была на нем, стоила в десятки раз больше той, в которую он переоделся, но столь неравнозначный обмен он совершил с великой радостью.
Вымывшись, он вышел во двор и осмотрел себя. Фостий не принадлежал к числу тех молодых франтов, что по праздникам слонялись по улицам столицы, по-павлиньи демонстрируя себя и свои наряды. И даже если бы у него появилось такое желание – как в какой-то степени оно проявлялось у Катаколона, – Крисп не позволили бы ему его воплотить. Родившись на ферме, Крисп до сих пор сохранял презрительное отношение бедняка к пышной одежде, которая ему не по карману. Тем не менее Фостий был уверен, что за всю свою жизнь не носил одежды проще.
– Видите! – воскликнул тощий, показывая на Фостия. – Сняли с парня вышитую тунику, и он стал похож на любого из нас. Ведь говорил Фанасий, благослови его Фос: избавьтесь от разделяющего людей богатства, и все мы станем одинаковы. Так мы и поступим – избавим от богатства всех. И владыка благой и премудрый нас за это возлюбит.
– Есть и другой способ сделать всех одинаковыми – позволить всем стать богатыми, – заметил Сиагрий, завистливо поглядывая на загаженную тунику, от которой Фостий с такой радостью избавился. – Если эту тряпку хорошенько выстирать, то ее можно толкнуть на рынке за приличные деньги.
– Нет, – твердо заявила Оливрия. – Если ты пойдешь ее продавать, то это будет то же самое, что кричать «Я здесь!» шпионам Криспа. Ливаний велел нам уничтожить все, что у Фостия было с собой, когда мы его похитили, и мы выполним его приказ.
– Ладно, ладно, – кисло пробормотал Сиагрий. – Только все равно жалко…
Тощий сразу встрепенулся:
– Не те у тебя мысли, не те. Фанасий что говорил: наша цель в уничтожении богатств, а не в равенстве, ибо Фос больше всех любит тех, кто ради истины божьей расстается со всем, что у него есть.
– Об этом мне никто не говорил, – ответил Сиагрий. – Если все мы станем равными – богатыми или бедными, – то перестанем завидовать друг другу, а если зависть не есть грех, то что же тогда, а?
Уперев руки в бока, он торжествующе взглянул на тощего.
– Тогда вот что я тебе скажу… – горячо начал тот, готовый, подобно любому видессианину, броситься в бой на защиту своих убеждений.
– Ничего ты не скажешь, – оборвала его Оливрия примерно таким тоном, каким Крисп произносил свои решения, восседая на троне. – Силы материализма сильнее нас. И если мы начнем ссориться между собой, то проиграем… поэтому никаких ссор.
Сиагрий и тощий дружно испепелили ее взглядами, но никто из них не осмелился продолжить спор, и это весьма впечатлило Фостия.
Интересно, какой властью над своими приспешниками она обладает?
В любом случае, реальной. Быть может, она носит амулет… но разве чары еретиков окажутся действенными? Впрочем, еще неизвестно, кто такие фанасиоты еретики или самые что ни на есть ортодоксы.
Фостий еще не успел сформулировать ответ на любой из своих вопросов, как тощий ткнул в него пальцем и спросил:
– А что мы станем делать ночью с… этим?
– Приглядывать и караулить, – ответила Оливрия. – Завтра мы поедем дальше.
– Тогда я его на всякий случай свяжу, – заявил тощий. – Если он смоется, то хочу всем напомнить, что имперские палачи очень искусно не дают человеку умереть, когда ему лучше быть покойником.
– Думаю, нам это не потребуется, – возразила Оливрия, однако на сей рас в ее голосе прозвучало сомнение, и она взглянула на Сиагрия, ожидая поддержки. Коренастый силач покачал головой; он проявил солидарность с тощим. Оливрия поморщилась, но спорить не стала. Пожав плечами, она повернулась к Фостию:
– Я считаю, что тебя можно не связывать, но они тебе пока что еще недостаточно доверяют. Постарайся на нас за это не сердиться.
Фостий тоже пожал плечами:
– Не стану отрицать, что я долго и упорно размышлял о том, становиться ли мне одним из вас, фанасиотов, но никогда не предполагал, что меня… завербуют… подобным способом. И если вы ожидаете, что я стану радоваться подобному обращению, то, боюсь, вас постигнет разочарование.
– Ты, во всяком случае, честный человек, – сказала Оливрия.
– Да он еще мальчишка – такой же несмышленыш, как и ты, Оливрия, – фыркнул Сиагрий. – Он еще верит в то, что с ним не может случиться ничего плохого. Когда человек молод, он называет то, чего ему хочется, а на последствия ему глубоко начхать, – ведь он, видите ли, верит, что в любом случае будет жить вечно.
Фостий впервые услышал, как Сиагрий произносит столько слов подряд. Юноша изо всех сил попытался сохранить лицо серьезным, но не сдержался и расхохотался пронзительным, почти истерическим смехом.
– Что тут смешного? – прорычал Сиагрий. – Если ты смеешься надо мной, то я живо отправлю тебя в лед. Я туда уже отправил немало мужчин получше и покрепче тебя, клянусь благим богом.
Фостий попытался остановиться, но это оказалось нелегко.
Наконец он смог глубоко вдохнуть, задержать дыхание и медленно выпустить воздух из легких. Когда истерика прошла, он медленно и осторожно произнес:
– Извини, Сиагрий. Дело в том, что я… не ожидал, что ты… станешь говорить… в точности, как… мой отец. – И он снова затаил дыхание, подавляя новый приступ смеха.
– Ха. – Сиагрий улыбнулся, продемонстрировав несколько сломанных зубов и пару дырок на месте выбитых. – Да, может, это и смешно. Но я думаю, когда ты побудешь с нами некоторое время, то станешь думать так же, как и мы.
Фостий еще не успел ответить или даже обдумать ответ, как к нему подошел тощий с веревкой.
– Руки за спину, – велел он. – Я свяжу их не так крепко, как было. Я…
Фостий сделал свой ход. В прочитанных им романах утверждалось, будто человек, чье дело правое, способен одолеть нескольких злодеев. Однако авторы этих романов никогда не имели дело с тощим. Должно быть, Фостия выдали глаза, потому что тощий врезал ему в пах даже быстрее, чем Фостий поднял руку для удара. Юноша свалился мешком, испуская громкие стоны, и его тут же стошнило. Он понимал, насколько жалко выглядит, корчась и зажимая руками промежность, но ничего не мог с собой поделать – такой боли он никогда в жизни не испытывал.
– Ты был прав, – сказала Оливрия тощему каким-то странно бесстрастным голосом. – Его нужно связать на ночь.
Тощий кивнул. Выждав, когда Фостий перестал извиваться, он сказал:
– Вставай, ты. И без глупостей, а то получишь добавку.
Вытерев губы рукавом холщовой туники, Фостий с трудом поднялся. Сперва ему пришлось привыкать к тому, что Диген обращался к нему «юноша», а не «младшее величество»; теперь же, страдая от боли, он даже не поморщился, услышав грубое «ты». Повинуясь жесту тощего, он завел руки за спину и позволил себя связать.
Может, связали его и не настолько крепко, как прежде, но и не слабо.
Похитители принесли Фостию одеяло, воняющее лошадиным потом, и, когда он улегся, накрыли его. Мужчины ушли спать в дом, оставив Оливрию караулить пленника первой. У девушки был с собой охотничий лук и нож, не уступающий размерами короткому мечу.
– Приглядывай за ним! – крикнул Сиагрий, высунувшись в дверь. – Если попробует освободиться, врежь ему хорошенько и зови нас. Мы не можем позволить ему смыться.
– Знаю, – отозвалась Оливрия. – Он не убежит.
По тому, как она держала лук, Фостий понял, что она умеет с ним обращаться. Он не сомневался, что она без колебаний пустит в него стрелу, если он попытается бежать. Но сейчас, когда преподанный тощим урок все еще напоминал о себе тупой и вызывающей тошноту болью, он никуда бежать не собирался, о чем и сказал Оливрии.
– Ты совершил глупость, попробовав бежать, – ответила она тем же странным бесстрастным тоном.
– Я это уже понял, – сказал Фостий и поморщился – во рту все еще оставался отвратительный привкус, словно он напился из сточной канавы.
– Зачем ты это сделал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67