Шаса тут же капризно заревел у нее на груди.
— Пожалуйста, успокойся, малютка моя. — Сантен прижала к себе сына крепче, но ему мгновенно передался страх матери, и он заревел еще громче. — Не плачь, Шаса, пожалуйста. Твой крик привлечет его.
Ее охватила дикая, неудержимая дрожь. От этой фигуры там, в темноте, исходила страшная, ни с чем не сравнимая угроза, ибо этот зверь был настоящим воплощением зла. Сантен уже встречалась с ним однажды.
Она вжалась в землю, прикрывая своим телом Шаса, и в то же мгновение ночную тьму заполнил рев. Как ураган, от которого негде спрятаться, он оглушил, проникнув, казалось, в самую душу. Только однажды она слышала звук, подобный этому, но не так близко.
— О-о, пресвятая Матерь Божья, — прошептала Сантен, страшась признать, что это был рык льва, которого пугался весь дикий африканский мир.
Луна выглянула из-за облака, и женщина увидела зверя ясно.
Лев стоял прямо перед ней всего в каких-нибудь пятидесяти шагах, он был громадный, со вздыбленной гривой, похожей на распущенный павлиний хвост, только огненно-рыжий, закрывавший массивную морду. Собственным хвостом лев размахивал, щелкая, как метроном, темным шариком на конце. Приподнял голову, напружинив мощный корпус, раскрыл пасть, так что стали видны устрашающие клыки, тускло поблескивавшие в лунном свете, словно кинжалы, и снова заревел.
Казалось, что в этом ужасающем звуке выразились вся неистовая свирепость и жестокость черного континента. Хотя Сантен читала об этом в описаниях путешественников и охотников, действительность оказалась в сотни раз страшнее. От этого рычания сдавило грудь, сердцу и легким стало больно. Все внутренности будто разом оборвались, мочевой пузырь нестерпимо давило. Шаса корчился в руках, заходясь от крика, и именно этот крик вернул ее к жизни, заглушив приступ страха. Лев был очень старый, настоящая драная кошка, давно пережившая свой расцвет. Его зубы и когти совсем истерлись, шкура сплошь в шрамах и почти облысела по бокам. В бесконечных сражениях за первенство с молодыми львами, лишившими его славы, он потерял один глаз, и теперь пустая глазница таращилась на Сантен. Лев был больным и голодным, ребра выпирали из под вытершейся шкуры, голод довел его до того, что три дня назад он напал на дикобраза. Целая дюжина длинных острых игл глубоко впилась ему в кожу на шее и щеках, воспаленные раны уже гноились. Лев был стар, слаб и не очень уверен в себе. А кроме того, он устал от человека и человеческого запаха, раздражавшего его. Память предков и свой собственный долгий опыт научили держаться подальше от этих странных, хрупких, прямоходящих существ. Рычание сейчас выдавало лишь нервозность и неуверенность в себе. Было время, когда он, даже такой голодный, как сейчас, отступил бы и убежал. Хотя еще и теперь мог бы без труда раскрошить своими челюстями человеческий череп или бедро и одним ударом тяжелой лапы сломать позвоночник.
Отпрыгнув подальше и не нападая, лев кружил возле своей добычи. Не будь в небе луны, попробуй он человечину раньше, не будь боль от вонзившихся игл такой нестерпимой, он, возможно, поступил бы иначе, но пока только нерешительно рычал. Сантен вскочила на ноги. Она сделала это инстинктивно. Внезапно вспомнилось, как дома, на конюшне в Морт Омм, их кот играл с пойманной мышкой, прихлопывая ее лапой при первой попытке бежать. Сантен точно знала, что, побеги она сейчас, гигантская кошка нападет без малейшего промедления.
Женщина завизжала и, держа высоко в руке остро отточенный шест, ринулась прямо на льва. Зверь круто развернулся и галопом помчался по траве, но через пятьдесят шагов остановился и стал снова смотреть на нее, ударяя по земле хвостом и урча от усталости.
Не сводя глаз с животного, крепко держа Шаса под мышкой, а в другой руке зажав шест, Сантен медленно отступала. Бросив взгляд через плечо, она заметила, что ближайшее дерево мопани возвышается чуть поодаль от остальных деревьев. Ствол был прямым и крепким, с большим суком высоко над землей, но ей казалось, что дерево находится от нее чуть ли не на другом конце земли.
— Мы не должны бежать, Шаса, — прошептала она дрожащим голосом. — Спокойно. Спокойно.
Пот струился по лбу, застилая глаза, хотя Сантен трясло от страха и холода.
Лев ходил кругами, приближаясь к лесу, поводя массивной мордой, и она видела, что его единственный глаз сверкает, как лезвие ножа.
— Мы должны добраться до дерева, Шаса. — Малыш тихонько запищал, пиная мать в бок.
Лев застыл на месте, Сантен слышала, как он втягивает в себя воздух.
— О, Господи, какой он огромный, — пробормотала она и чуть не упала, зацепившись ногой за ветку. Зверь помчался вперед, издавая громоподобные звуки, похожие на рев локомотива, но женщина громко закричала, замахнувшись шестом.
Лев встал как вкопанный, но не намерен был отступать ни на шаг, он глядел прямо на них, угрожающе пригнув морду и помахивая хвостом. Когда Сантен двинулась, животное пошло за ней, осторожно крадясь по земле.
— Дерево, Шаса, мы должны добраться до дерева!
Лев начал новый круг, и Сантен посмотрела на луну.
Еще одно темное пятно облака приближалось с севера.
— Пожалуйста, не закрывай луну! — молила она прерывающимся голосом, только сейчас как следует понимая, до какой степени их жизнь зависела от этого мягкого неясного света, зная, что в темноте дикая кошка смело и без всяких колебаний нападет. Круги зверя становились все уже, он упорно их преследовал, хотя делал это осторожно и как бы нехотя, неотступно следя за девушкой и, по-видимому, только теперь догадываясь, насколько беспомощной была его добыча. Через несколько секунд лев намерен был броситься в смертельную атаку.
Что-то ударило Сантен в спину, она взвизгнула и споткнулась, мгновенно сообразив, что дошла до ствола мопани. Вцепилась в него обеими руками, чтобы не упасть, потому что ноги отказывались держать ее.
Сантен трясло так, что она чуть не выронила кожаный заплечный мешок, пока выкидывала из него страусиные яйца-бутылки. Потом засунула туда Шасу, так что из мешка выглядывала только головка малыша, и передвинула сумку на спину. Бедный Шаса зашелся от крика, потому что лежать ему было крайне неудобно.
— Пожалуйста, успокойся, сыночек, успокойся. — Сантен схватила свой шест и прицепила его у пояса наподобие меча. А потом подпрыгнула и ухватилась за первую крепкую ветку над головой, начав карабкаться по шершавому стволу, упираясь в него голыми ногами. Она бы никогда не поверила, что такое возможно, однако отчаяние придавало ей сил. Подтянувшись, вползла на ветку.
Но пока что они находились всего в пяти футах над землей, а лев снова устрашающе заурчал и коротким прыжком достиг дерева. Сантен, качаясь на нижней ветке, ухватилась уже за другую, а затем за третью и за четвертую. Кора была жесткой и обдирала ей кожу. Когда наконец она взгромоздилась на большой сук в тридцати футах над землей, пальцы и колени у нее кровоточили.
Запах крови привел голодного зверя в бешенство. Лев заревел и стал кружить под деревом, остановившись ненадолго лишь затем, чтобы обнюхать выброшенные страусиные яйца, а затем заревел снова.
— Мы спасены, Шаса.
Сантен рыдала, съежившись на огромном суку и прижимая к груди сына, поглядывая сквозь листья на широкую мускулистую спину льва. Она видела его уже четче, так как небо на востоке чуть порозовело. Ясно различала, что гигантская кошка была ярко-рыжего цвета, а грива не темной, какой раньше видела на картинках, а тоже рыжая.
— О-хва называл их огненными дьяволами, — вспомнила Сантен, обнимая Шаса и пытаясь унять его яростные вопли. — Сколько еще до рассвета?
Бросив нетерпеливый взгляд на восток, увидела, что заря занималась, заливая небо великолепием красок, — от цвета расплавленной меди до пунцово-красного.
— Скоро наступит день, Шаса. И тогда зверь убежит.
А лев внизу бесновался. Он привстал на задние лапы, упираясь в ствол и глядя наверх.
— У него один глаз, только один глаз, — бормотала Сантен. Однако пустая глазница придавала оставшемуся желтому глазу выражение еще более зловещее, и ее опять охватила дикая дрожь.
Между тем лев драл кору дерева когтями и зубами, оглашая воздух жутким, громоподобным ревом. Он сдирал с дерева длинные куски коры, оставляя на нем мокрые раны, из которых струился густой сок.
— Уходи!
Но лев опустился на задние лапы и взлетел наверх, цепляясь за ветки, как крюками, всеми четырьмя лапами.
— Нет! Уходи!
Мишель рассказывал ей, и она сама читала об этом, что львы по деревьям не лазят, а эта огромная рыжая беснующаяся кошка взбиралась по стволу и уже сидела, раскачиваясь, на ветке в десяти футах над землей и не сводила с Сантен злобного взгляда.
— Шаса, — прошептала она, понимая, что лев доберется до нее и что ей удалось только отсрочить время, — Шаса, нам надо тебя спасти.
Она подтянулась, привстав на суку и держась за боковую ветвь.
— Вон там!
Увидела над головой обломанный сучок, торчавший из ствола наподобие вешалки, и повесила его.
— Прощай, любимая моя крошка. Может быть, Х-ани тебя найдет.
Шаса кричал и корчился, раскачивая и закручивая мешок, но Сантен уже опустилась на сук внизу, вытащив из-за пояса острый шест.
— Успокойся, крошка, пожалуйста, успокойся, — она уже не смотрела наверх, следя за львом. — Если ты будешь лежать тихо, он тебя, может быть, не заметит.
Лев вытянул передние лапы, покачиваясь на ветви всеми лапами, и несколькими могучими прыжками добрался до сука. Морда была откинута назад, единственный желтый глаз смотрел на Сантен. С чудовищным рыком, разинув пасть, так что стали видны страшные розовые челюсти, зверь кинулся в атаку.
Женщина завизжала и изо всех сил вонзила острие шеста в розовую пасть. Она почувствовала, как конец палки воткнулся в мягкие ткани горла, увидела выступившие капли крови. Но лев сомкнул челюсти и одним взмахом своей вздыбленной гривы выбил шест из рук, забросив его в листву, сквозь которую он полетел вниз и через мгновенье ударился о землю.
Словно не замечая крови, струившейся изо рта, с каждым новым рыком затемняя воздух розовыми облаками слюнных брызг, лев обрушил на Сантен свою огромную лапу.
Она подтянула ноги, пытаясь избежать удара, но не успела. Загнутый толстый коготь размером с человеческий палец вонзился в щиколотку, свирепыми рывками зверь потащил свою добычу вниз.
Ему удалось столкнуть ее с сука, но Сантен сумела уцепиться руками за одну из боковых ветвей и держалась за нее из последних сил. Она чувствовала, как терзают ее плоть, как под невыносимой тяжестью растягивается нога, пока не услышала хруст лопнувших связок на бедре и в голени. Боль выстрелила в позвоночник, заполнив мозг ослепительной вспышкой взрыва.
Руки Сантен стали слабеть, дюйм за дюймом она начала сползать с дерева.
— Позаботься о моем сыне, Господи. Пожалуйста, Боже, защити мое дитя.
«Еще одна сумасбродная затея», — решил Гарри, хотя, разумеется, ему хватило ума, чтобы не сказать об этом вслух. Да и сама эта мысль заставила его покраснеть и испытать чувство некой вины, и он искоса посмотрел на любимую женщину. Анна научилась английскому и потеряла в весе за те восемнадцать коротких, чудных месяцев, как он повстречал ее. Лишь последнее обстоятельство, а именно то, что Анна теряла в весе, было единственным, что ему хотелось изменить. Будь на то его воля, он просто завалил бы ее пищей.
Напротив отеля «Кайзерхоф», в Виндхуке, где Гарри снимал постоянный номер, находились немецкая булочная и кондитерская. Он ни разу не прошел мимо магазина, чтобы не купить коробку восхитительных шоколадных конфет или кремовый торт и не принести Анне. Вишневый торт из Шварцвальда был любимым. Когда Гарри разрезал его, то самые лакомые и сладкие кусочки оставлял ей, добавляя новые, как только тарелка пустела, и не слушал никаких протестов. А она все-таки теряла в весе.
Они слишком мало времени прожили в отеле, с грустью думал Гарри. И слишком много времени тратили на то, чтобы рыскать по лесам, как это было сейчас. Едва Анна успевала набрать несколько фунтов, как тут же сбрасывала их, трясясь по заброшенным дорогам в открытом «фиате», который заменил им «форд». Они теряли след и пересаживались на лошадей и мулов, переносивших их через горные кряжи, зияющие ущелья и пустыни, покрытые камнем, гоняясь за призраком, полагаясь на одни лишь слухи и сомнительные, а иногда и просто неверные сведения.
Выжившие из ума старики (Die twee ou onbeskofters) — такое прозвище они получили, колеся эту часть южноафриканского побережья из конца в конец. Кстати, Гарри испытывал странное удовольствие оттого, что заработал его таким нелегким путем. Но когда он подытожил все затраты, ушедшие на бесконечные поиски, то был до крайности перепуган, пока не задался вдруг вопросом: «А на что, собственно, я должен тратить деньги, кроме Анны?» Потом обдумал мысль еще проще: «И кто, кроме Анны, у меня есть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
— Пожалуйста, успокойся, малютка моя. — Сантен прижала к себе сына крепче, но ему мгновенно передался страх матери, и он заревел еще громче. — Не плачь, Шаса, пожалуйста. Твой крик привлечет его.
Ее охватила дикая, неудержимая дрожь. От этой фигуры там, в темноте, исходила страшная, ни с чем не сравнимая угроза, ибо этот зверь был настоящим воплощением зла. Сантен уже встречалась с ним однажды.
Она вжалась в землю, прикрывая своим телом Шаса, и в то же мгновение ночную тьму заполнил рев. Как ураган, от которого негде спрятаться, он оглушил, проникнув, казалось, в самую душу. Только однажды она слышала звук, подобный этому, но не так близко.
— О-о, пресвятая Матерь Божья, — прошептала Сантен, страшась признать, что это был рык льва, которого пугался весь дикий африканский мир.
Луна выглянула из-за облака, и женщина увидела зверя ясно.
Лев стоял прямо перед ней всего в каких-нибудь пятидесяти шагах, он был громадный, со вздыбленной гривой, похожей на распущенный павлиний хвост, только огненно-рыжий, закрывавший массивную морду. Собственным хвостом лев размахивал, щелкая, как метроном, темным шариком на конце. Приподнял голову, напружинив мощный корпус, раскрыл пасть, так что стали видны устрашающие клыки, тускло поблескивавшие в лунном свете, словно кинжалы, и снова заревел.
Казалось, что в этом ужасающем звуке выразились вся неистовая свирепость и жестокость черного континента. Хотя Сантен читала об этом в описаниях путешественников и охотников, действительность оказалась в сотни раз страшнее. От этого рычания сдавило грудь, сердцу и легким стало больно. Все внутренности будто разом оборвались, мочевой пузырь нестерпимо давило. Шаса корчился в руках, заходясь от крика, и именно этот крик вернул ее к жизни, заглушив приступ страха. Лев был очень старый, настоящая драная кошка, давно пережившая свой расцвет. Его зубы и когти совсем истерлись, шкура сплошь в шрамах и почти облысела по бокам. В бесконечных сражениях за первенство с молодыми львами, лишившими его славы, он потерял один глаз, и теперь пустая глазница таращилась на Сантен. Лев был больным и голодным, ребра выпирали из под вытершейся шкуры, голод довел его до того, что три дня назад он напал на дикобраза. Целая дюжина длинных острых игл глубоко впилась ему в кожу на шее и щеках, воспаленные раны уже гноились. Лев был стар, слаб и не очень уверен в себе. А кроме того, он устал от человека и человеческого запаха, раздражавшего его. Память предков и свой собственный долгий опыт научили держаться подальше от этих странных, хрупких, прямоходящих существ. Рычание сейчас выдавало лишь нервозность и неуверенность в себе. Было время, когда он, даже такой голодный, как сейчас, отступил бы и убежал. Хотя еще и теперь мог бы без труда раскрошить своими челюстями человеческий череп или бедро и одним ударом тяжелой лапы сломать позвоночник.
Отпрыгнув подальше и не нападая, лев кружил возле своей добычи. Не будь в небе луны, попробуй он человечину раньше, не будь боль от вонзившихся игл такой нестерпимой, он, возможно, поступил бы иначе, но пока только нерешительно рычал. Сантен вскочила на ноги. Она сделала это инстинктивно. Внезапно вспомнилось, как дома, на конюшне в Морт Омм, их кот играл с пойманной мышкой, прихлопывая ее лапой при первой попытке бежать. Сантен точно знала, что, побеги она сейчас, гигантская кошка нападет без малейшего промедления.
Женщина завизжала и, держа высоко в руке остро отточенный шест, ринулась прямо на льва. Зверь круто развернулся и галопом помчался по траве, но через пятьдесят шагов остановился и стал снова смотреть на нее, ударяя по земле хвостом и урча от усталости.
Не сводя глаз с животного, крепко держа Шаса под мышкой, а в другой руке зажав шест, Сантен медленно отступала. Бросив взгляд через плечо, она заметила, что ближайшее дерево мопани возвышается чуть поодаль от остальных деревьев. Ствол был прямым и крепким, с большим суком высоко над землей, но ей казалось, что дерево находится от нее чуть ли не на другом конце земли.
— Мы не должны бежать, Шаса, — прошептала она дрожащим голосом. — Спокойно. Спокойно.
Пот струился по лбу, застилая глаза, хотя Сантен трясло от страха и холода.
Лев ходил кругами, приближаясь к лесу, поводя массивной мордой, и она видела, что его единственный глаз сверкает, как лезвие ножа.
— Мы должны добраться до дерева, Шаса. — Малыш тихонько запищал, пиная мать в бок.
Лев застыл на месте, Сантен слышала, как он втягивает в себя воздух.
— О, Господи, какой он огромный, — пробормотала она и чуть не упала, зацепившись ногой за ветку. Зверь помчался вперед, издавая громоподобные звуки, похожие на рев локомотива, но женщина громко закричала, замахнувшись шестом.
Лев встал как вкопанный, но не намерен был отступать ни на шаг, он глядел прямо на них, угрожающе пригнув морду и помахивая хвостом. Когда Сантен двинулась, животное пошло за ней, осторожно крадясь по земле.
— Дерево, Шаса, мы должны добраться до дерева!
Лев начал новый круг, и Сантен посмотрела на луну.
Еще одно темное пятно облака приближалось с севера.
— Пожалуйста, не закрывай луну! — молила она прерывающимся голосом, только сейчас как следует понимая, до какой степени их жизнь зависела от этого мягкого неясного света, зная, что в темноте дикая кошка смело и без всяких колебаний нападет. Круги зверя становились все уже, он упорно их преследовал, хотя делал это осторожно и как бы нехотя, неотступно следя за девушкой и, по-видимому, только теперь догадываясь, насколько беспомощной была его добыча. Через несколько секунд лев намерен был броситься в смертельную атаку.
Что-то ударило Сантен в спину, она взвизгнула и споткнулась, мгновенно сообразив, что дошла до ствола мопани. Вцепилась в него обеими руками, чтобы не упасть, потому что ноги отказывались держать ее.
Сантен трясло так, что она чуть не выронила кожаный заплечный мешок, пока выкидывала из него страусиные яйца-бутылки. Потом засунула туда Шасу, так что из мешка выглядывала только головка малыша, и передвинула сумку на спину. Бедный Шаса зашелся от крика, потому что лежать ему было крайне неудобно.
— Пожалуйста, успокойся, сыночек, успокойся. — Сантен схватила свой шест и прицепила его у пояса наподобие меча. А потом подпрыгнула и ухватилась за первую крепкую ветку над головой, начав карабкаться по шершавому стволу, упираясь в него голыми ногами. Она бы никогда не поверила, что такое возможно, однако отчаяние придавало ей сил. Подтянувшись, вползла на ветку.
Но пока что они находились всего в пяти футах над землей, а лев снова устрашающе заурчал и коротким прыжком достиг дерева. Сантен, качаясь на нижней ветке, ухватилась уже за другую, а затем за третью и за четвертую. Кора была жесткой и обдирала ей кожу. Когда наконец она взгромоздилась на большой сук в тридцати футах над землей, пальцы и колени у нее кровоточили.
Запах крови привел голодного зверя в бешенство. Лев заревел и стал кружить под деревом, остановившись ненадолго лишь затем, чтобы обнюхать выброшенные страусиные яйца, а затем заревел снова.
— Мы спасены, Шаса.
Сантен рыдала, съежившись на огромном суку и прижимая к груди сына, поглядывая сквозь листья на широкую мускулистую спину льва. Она видела его уже четче, так как небо на востоке чуть порозовело. Ясно различала, что гигантская кошка была ярко-рыжего цвета, а грива не темной, какой раньше видела на картинках, а тоже рыжая.
— О-хва называл их огненными дьяволами, — вспомнила Сантен, обнимая Шаса и пытаясь унять его яростные вопли. — Сколько еще до рассвета?
Бросив нетерпеливый взгляд на восток, увидела, что заря занималась, заливая небо великолепием красок, — от цвета расплавленной меди до пунцово-красного.
— Скоро наступит день, Шаса. И тогда зверь убежит.
А лев внизу бесновался. Он привстал на задние лапы, упираясь в ствол и глядя наверх.
— У него один глаз, только один глаз, — бормотала Сантен. Однако пустая глазница придавала оставшемуся желтому глазу выражение еще более зловещее, и ее опять охватила дикая дрожь.
Между тем лев драл кору дерева когтями и зубами, оглашая воздух жутким, громоподобным ревом. Он сдирал с дерева длинные куски коры, оставляя на нем мокрые раны, из которых струился густой сок.
— Уходи!
Но лев опустился на задние лапы и взлетел наверх, цепляясь за ветки, как крюками, всеми четырьмя лапами.
— Нет! Уходи!
Мишель рассказывал ей, и она сама читала об этом, что львы по деревьям не лазят, а эта огромная рыжая беснующаяся кошка взбиралась по стволу и уже сидела, раскачиваясь, на ветке в десяти футах над землей и не сводила с Сантен злобного взгляда.
— Шаса, — прошептала она, понимая, что лев доберется до нее и что ей удалось только отсрочить время, — Шаса, нам надо тебя спасти.
Она подтянулась, привстав на суку и держась за боковую ветвь.
— Вон там!
Увидела над головой обломанный сучок, торчавший из ствола наподобие вешалки, и повесила его.
— Прощай, любимая моя крошка. Может быть, Х-ани тебя найдет.
Шаса кричал и корчился, раскачивая и закручивая мешок, но Сантен уже опустилась на сук внизу, вытащив из-за пояса острый шест.
— Успокойся, крошка, пожалуйста, успокойся, — она уже не смотрела наверх, следя за львом. — Если ты будешь лежать тихо, он тебя, может быть, не заметит.
Лев вытянул передние лапы, покачиваясь на ветви всеми лапами, и несколькими могучими прыжками добрался до сука. Морда была откинута назад, единственный желтый глаз смотрел на Сантен. С чудовищным рыком, разинув пасть, так что стали видны страшные розовые челюсти, зверь кинулся в атаку.
Женщина завизжала и изо всех сил вонзила острие шеста в розовую пасть. Она почувствовала, как конец палки воткнулся в мягкие ткани горла, увидела выступившие капли крови. Но лев сомкнул челюсти и одним взмахом своей вздыбленной гривы выбил шест из рук, забросив его в листву, сквозь которую он полетел вниз и через мгновенье ударился о землю.
Словно не замечая крови, струившейся изо рта, с каждым новым рыком затемняя воздух розовыми облаками слюнных брызг, лев обрушил на Сантен свою огромную лапу.
Она подтянула ноги, пытаясь избежать удара, но не успела. Загнутый толстый коготь размером с человеческий палец вонзился в щиколотку, свирепыми рывками зверь потащил свою добычу вниз.
Ему удалось столкнуть ее с сука, но Сантен сумела уцепиться руками за одну из боковых ветвей и держалась за нее из последних сил. Она чувствовала, как терзают ее плоть, как под невыносимой тяжестью растягивается нога, пока не услышала хруст лопнувших связок на бедре и в голени. Боль выстрелила в позвоночник, заполнив мозг ослепительной вспышкой взрыва.
Руки Сантен стали слабеть, дюйм за дюймом она начала сползать с дерева.
— Позаботься о моем сыне, Господи. Пожалуйста, Боже, защити мое дитя.
«Еще одна сумасбродная затея», — решил Гарри, хотя, разумеется, ему хватило ума, чтобы не сказать об этом вслух. Да и сама эта мысль заставила его покраснеть и испытать чувство некой вины, и он искоса посмотрел на любимую женщину. Анна научилась английскому и потеряла в весе за те восемнадцать коротких, чудных месяцев, как он повстречал ее. Лишь последнее обстоятельство, а именно то, что Анна теряла в весе, было единственным, что ему хотелось изменить. Будь на то его воля, он просто завалил бы ее пищей.
Напротив отеля «Кайзерхоф», в Виндхуке, где Гарри снимал постоянный номер, находились немецкая булочная и кондитерская. Он ни разу не прошел мимо магазина, чтобы не купить коробку восхитительных шоколадных конфет или кремовый торт и не принести Анне. Вишневый торт из Шварцвальда был любимым. Когда Гарри разрезал его, то самые лакомые и сладкие кусочки оставлял ей, добавляя новые, как только тарелка пустела, и не слушал никаких протестов. А она все-таки теряла в весе.
Они слишком мало времени прожили в отеле, с грустью думал Гарри. И слишком много времени тратили на то, чтобы рыскать по лесам, как это было сейчас. Едва Анна успевала набрать несколько фунтов, как тут же сбрасывала их, трясясь по заброшенным дорогам в открытом «фиате», который заменил им «форд». Они теряли след и пересаживались на лошадей и мулов, переносивших их через горные кряжи, зияющие ущелья и пустыни, покрытые камнем, гоняясь за призраком, полагаясь на одни лишь слухи и сомнительные, а иногда и просто неверные сведения.
Выжившие из ума старики (Die twee ou onbeskofters) — такое прозвище они получили, колеся эту часть южноафриканского побережья из конца в конец. Кстати, Гарри испытывал странное удовольствие оттого, что заработал его таким нелегким путем. Но когда он подытожил все затраты, ушедшие на бесконечные поиски, то был до крайности перепуган, пока не задался вдруг вопросом: «А на что, собственно, я должен тратить деньги, кроме Анны?» Потом обдумал мысль еще проще: «И кто, кроме Анны, у меня есть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89