— Оно очень красивое, Х-ани. Спасибо, спасибо тебе большое.
Она вдруг расплакалась.
— А я назвала тебя дикарем. Прости меня, прости, пожалуйста! Кроме Анны, ты самый дорогой, самый чудесный человек, которого я когда-либо знала.
Сантен опустилась на колени, так что их лица были теперь на одном уровне, и, порывисто и крепко обняв Х-ани, прижалась виском к ее высохшей, сморщенной щеке.
— Почему она заливается слезами? — строго спросил О-хва, сидя у костра.
— Потому, что она счастлива.
— По-моему, — высказал свое мнение старый бушмен, — это самая глупая из всех причин. Думаю, на эту женщину немножко повлияла луна.
Он поднялся и, все еще покачивая головой, начал последние приготовления к ночному путешествию.
Сантен заметила, что вид у маленьких бушменов был необычайно торжественный. Они молча прилаживали свои накидки и заплечные сумки, а потом Х-ани подошла к ней и, проверив ремень на сумке, наклонилась, чтобы поправить парусиновые обмотки, завязанные вокруг ног.
— В чем дело?
Х-ани явно поняла вопрос, но даже не попыталась ничего объяснить. Вместо этого она позвала девушку, и они обе припали к земле позади О-хва.
Тот возвысил вдруг голос, начав медленно пританцовывать. «Дух Луны, сделай так, чтобы твой свет светил сегодня ночью и указывал нам путь». О-хва напевал хрипловатым фальцетом, который особенно нравился духам, пошаркивая ногами по песку.
«Дух Великого Солнца, спи хорошо, а когда ты поднимешься завтра, не будь сердитым, и пусть твой гнев не сжигает нас в певучих песках. А потом, когда мы благополучно пройдем сквозь них и доберемся до цедильных колодцев, мы будем танцевать и петь, почитая и благодаря тебя».
О-хва закончил свой короткий танец высоким прыжком и притопыванием по песку крошечными детскими ножками. Пока этого было достаточно: он внес маленький аванс, а остальное обещает отдать, если духи снизойдут и оплатят долю по заключенному договору.
— Пойдем, женщина, — сказал он. — Следи, чтобы Нэм Чайлд держалась рядом и не отставала. Ты знаешь, что мы не сможем вернуться, чтобы искать ее, если она отстанет.
И знакомой быстрой трусцой, чуть покачиваясь на ходу, О-хва начал свой бег вверх по склону пляжа к началу долины, когда луна светлым шаром поднялась над горизонтом и покатилась по звездным небесам.
Странно было путешествовать ночью: дюны казались незнакомыми и таинственными, приобретя новые измерения: они словно приблизились и стали выше, залитые серебристым лунным светом и покрытые темно-пурпурными тенями, а впадины между ними были как безмолвные каньоны. И над всем этим — сияние бесконечного количества звезд, и Млечный Путь, и огромный диск луны, которые были такими близкими и яркими, что в это невозможно поверить. Сантен вдруг показалось — протяни только руку и можно сорвать их, как спелые плоды с дерева.
Шум океана стоял в ушах еще очень долго после того, как они перестали его видеть, а мягкий шелест ног в сыпучем песке походил на эхо ласкавшего желтый берег прибоя, и воздух был охлажден дыханием зеленых вод.
Они следовали по долине, и луна поднялась уже до середины небосклона, почти достигнув своего зенита, когда внезапно Сантен шагнула, будто в пекло. После прохладного морского воздуха показалось, что их окружили толстые раскаленные стены. Она задохнулась, в ошеломлении посмотрев на Х-ани. Та, не прерывая ритмичного бега, сказала:
— Теперь начинается.
Однако они очень быстро миновали полосу жара, а за ней воздух стал таким холодным, что Сантен охватил дикий озноб и она, как могла, закуталась в свой капюшон.
Дорога вильнула. Когда они завернули за край возвышавшейся башней дюны, пустыня вновь дохнула своим жарким дыханием.
— Держись рядом, Нэм Чайлд.
Но жар навалился с такой силой, что Сантен показалось, будто она попала в тягучий поток раскаленной лавы. В полночь в пустыне было жарче, чем в котельной их дома, где печь топили дубовыми дровами. Когда она вдохнула этот жар в легкие, показалось, что он ворвался в тело как разрушитель, который с каждым выдохом вытягивал всю питавшую организм влагу.
Один раз они сделали очень короткий привал, чтобы попить из своих яиц-бутылок. И Х-ани, и О-хва внимательно наблюдали, как Сантен поднесла яйцо к губам, но ни один из них уже не делал никаких предостережений.
А когда небо начало светлеть, О-хва чуть замедлил свой бег и дважды остановился, чтобы оглядеть долину критическим взором. Было очевидно, что он выбирает место переждать день. Наконец они сделали остановку в углублении под крутой стеной дюны.
Никаких коряг или плавника, из которых можно было разжечь костер, под рукой не было. Х-ани предложила Сантен кусочек высушенной на солнце рыбы, завернутой в водоросли, однако та была слишком измотана, страдая от невыносимой жары, и боялась, что после еды жажда станет мучить еще больше. Она глотнула свою порцию воды, устало поднялась на ноги и отошла в сторонку от лагеря. Но только присела па корточки справить нужду, как Х-ани сердито взвизгнула, поспешив к ней.
— Нет! — Сантен была в полном недоумении и смущении, когда старая бушменка поискала что-то в своем мешке и вытащила оттуда высушенную тыкву, которой пользовалась в качестве кастрюли.
— Вот, вот сюда, — сказала она, предложив «горшок» Сантен, которая до сих пор не понимала, чего хочет от нее Х-ани. Потеряв терпение, старая женщина выхватила тыкву и помочилась в нее сама.
— Вот сюда. — Она протянула тыкву снова.
— Я не могу, Х-ани, не могу… перед вами.
— О-хва, иди сюда. Покажи ребенку.
Подойдя к ним, старый бушмен шумно последовал примеру жены.
Несмотря на все свое смущение, Сантен не могла не позавидовать. «Конечно, так намного удобнее!»
— Ну, давай же! — настаивала Х-ани. И Сантен сдалась. Скромно отвернувшись, слыша громкие ободрительные возгласы обоих стариков, она добавила собственную звенящую струю в общий котел, который Х-ани унесла с видом победителя.
— Поспеши, Нэм Чайлд, — позвала Х-ани. — Скоро придет солнце.
Она показала, как вычерпывать песок и сделать неглубокую траншею, куда можно лечь и спрятаться.
Солнце ударило по противоположной стороне дюн и, как из отполированного бронзового зеркала, направило на них свой отраженный жар. Съежившись в траншейках, не двигаясь, они лежали под узкой полоской тени.
Солнце поднималось все выше, тень от дюны сокращалась. Жар тоже поднимался, очень скоро все вокруг превратилось в мираж, за серебристой дымкой которого дюны словно бы затанцевали, а потом пески начали петь. Воздух наполнился низким, вибрирующим звучанием, как будто в пустыне заиграл невидимый гигантский струнный оркестр. Звук то поднимался, то падал, замирая где-то вдалеке, а затем все началось сначала.
— Пески поют, — тихо сказала Х-ани. Сантен поняла. Она лежала, приложив ухо к земле и вслушиваясь в странную, волшебную музыку пустыни.
Между тем жар усиливался. Следуя примеру бушменов, Сантен накрыла голову платком и не шевелилась. Однако уснуть в этом пекле было невозможно, и она погрузилась в некое полузабытье, ощущая на себе плотные горячие волны, которые накатывались ритмично, как волны океана.
Но жар все возрастал, а тени исчезли, когда солнце докатилось до своей полуденной высоты. От безжалостно хлеставших лучей теперь невозможно было ни спастись, ни спрятаться. Сантен лежала, хватая ртом воздух, как тяжело раненное животное. Даже это поверхностное, прерывистое дыхание обдирало горло, сжигая все внутри и забирая последние силы.
«Хуже уже не станет, — сказала она себе. — Солнце дошло до зенита и скоро начнет опускаться».
Но ошиблась. Жар продолжал усиливаться, теперь пустыня шуршала, судорожно свистя, как зверь в предсмертном хрипе. Сантен испугалась, как бы ей не выжгло глаза, если она приоткроет веки.
А потом она услышала рядом какое-то движение. Приподняла краешек платка и увидела, как старая бушменка осторожно смешивает песок с мочой, насыпая его в тыкву. Х-ани подтянула сосуд к Сантен и стала налеплять мокрый песок на ее запекшуюся кожу.
Сантен облегченно вздохнула, почувствовав прохладное прикосновение. Прежде чем влажное покрытие успело высохнуть, Х-ани накрыла девушку тонким слоем сыпучего песка, заполнив доверху всю траншейку, а потом осторожно поправила платок на голове Сантен.
— Спасибо, Х-ани, — но та уже передвинула горшок ближе к О-хва.
Намазанная влажным и укрытая сухим песком, Сантен пролежала так в течение нескольких самых кошмарных часов, а потом с той же внезапностью температура вдруг резко изменилась. Она почувствовала, что щеки уже не печет, ослепительно-белый солнечный свет не бьет в глаза, а мягко растекается по лицу.
В полночь они выбрались из своих убежищ и отряхнулись. Х-ани выдала каждому порцию священной для них воды, но заставить себя съесть что-нибудь Сантен опять не смогла, и О-хва повел их за собой.
Ночное путешествие теперь не удивляло и не восхищало, светила на небесах не казались больше чудом, на которое взираешь с благоговейным трепетом, а были просто своеобразными инструментами, помогавшими отмечать нестерпимо долгий ход часов.
И земля под ногами стала иной — сыпучий песок заменила твердая, спрессованная слюдяная поверхность, из которой торчали тускло блестевшие кристаллы, похожие на цветы, называемые «розами пустыни», с острыми, как лезвия, краями; они легко разрезали парусиновые сандалии, и Сантен приходилось замедлять ход, чтобы без конца перевязывать их. А когда слюдяная пустошь осталась позади и они взобрались на гребень невысокой песчаной насыпи, то увидели расстилавшуюся впереди новую просторную впадину.
О-хва ни разу не заколебался и не выказал и тени сомнения, хотя Сантен прекрасно понимала, что под воздействием постоянных ветров горы песка бесконечно меняли свои очертания. Невозможно, казалось, узнать, куда и в каком направлении идти, но старый бушмен двигался сквозь пески, отыскивая путь, как бывалый морской волк, который один знает, куда ведут подводные океанские течения.
Безмолвие пустыни оглушило Сантен, притупило слух. Казалось, уши заложило плавленым воском. Было похоже, что к ним пристроили огромные пустые раковины, странно-непрерывный гул которых давил на барабанные перепонки.
«Неужели пески никогда не кончатся? — спрашивала она себя. — Или этот континент состоит из одних дюн?»
На рассвете сделали привал, готовясь защищаться и противостоять новой осаде солнца. В самые жаркие дневные часы, когда Сантен лежала в своей похожей на могилу неглубокой траншее, укрытая пропитанным мочой песком, она вдруг почувствовала, как ее малыш шевельнулся снова, и на этот раз гораздо сильнее, как будто и он сражался со смертельной жарой и жаждой.
— Потерпи, моя крошечка. Побереги свои силы. Мы должны узнать эту землю, чтобы нам больше никогда не пришлось страдать так, как мы страдаем сейчас. Никогда больше.
В тот вечер, выбравшись из траншеи, Сантен ради младенца съела немного сушеной рыбы, однако, как она и предполагала, еда обострила жажду, сделав ее нестерпимой. Но сил прибавилось, они пригодились во время очередного ночного путешествия.
Сантен не тратила силы даже на то, чтобы говорить. Все трое берегли энергию и влагу в организме, не произнося лишних слов и не делая лишних движений. И все равно девушка вглядывалась в небо, по которому совершали свой грандиозный и неспешный ход светила, и по-прежнему видела звезду Мишеля, висевшую в черной пустоте Южного полюса, напротив ее собственной звезды.
«Пожалуйста, пусть это кончится, — обратилась Сантен в молчаливой молитве к его звезде. — Пусть это поскорее закончится, потому что я не знаю, как долго я смогу такое выдержать».
Но конца переходу не было видно, казалось, ночи становились все длиннее, а пески все глубже, ноги утопали в них все больше. Каждый последующий день был еще более жутким, чем предыдущий. Жара обрушивалась на них, словно молот кузнеца на наковальне.
Сантен потеряла счет дням и ночам, все слились в ее сознании в бесконечную мучительную пытку от жара и жажды.
«Прошло пять дней или шесть? Или уже семь? — как в тумане спрашивала она себя, а потом начала считать яйца-бутылки. — Должно быть, шесть, так как осталось всего два полных яйца».
Сантен и Х-ани положили по полному яйцу в свои мешки, разделив груз поровну, а потом доели последние кусочки сушеной рыбы и приготовились встретить ночной переход. Но на этот раз он не начался сразу же с наступлением ночи.
О-хва какое-то время пристально смотрел на восток, медленно поворачивая свою маленькую голову с водруженной на нее короной из стрел то в одну, то в другую сторону, будто прислушиваясь к чему-то (Сантен даже показалось, что в его действиях присутствовал оттенок некой неопределенности), а потом начал тихо напевать. По тону стало ясно, что он вновь обращается к духам.
— Дух Великой Звезды Льва, — О-хва поднял взгляд на Сириус, сверкавший в созвездии Большого Пса, — ты единственный, кто видит нас здесь, потому что остальные духи избегают земли поющих песков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89