Я соснул немного перед восходом луны, и мне приснилось, что я ослеп.
Будучи слепым, я упал в ледяную воду, пруд или реку, и жидкость жалила,
как миллион ножей. Я очнулся и услышал свои собственные бесстрастные и
четкие слова: "Я убью ее".
Я похолодел. Я все еще слышал свой голос и эти слова, эхом
отдававшиеся в воздухе, как будто голос другого человека, произносившего
слова, имевшие значение для него и совершенно никакого - для меня.
Пещера, в которой я спал, казалась наполненной призраками или
излучениями, которые племена называли призраками. Я встал, чтобы
освободиться от них, и вышел наружу. Я отвязал лошадь, но не вскочил в
седло. Звезды были яркими как окна, прорезанные в черной стене, а низкая
луна казалась светящейся монетой.
Hа склонах, как на костлявых, сведенных вместе плечах, стоял густой
частокол лиственниц с ветвями, оголенными тяжелыми зимними снегами. Я
повел лошадь в эту чащу. За лиственничной чащей, в миле от нее, возвышался
каменный стог, похожий на печную трубу над крышей земли. И эта труба
дымилась. Дым поднимался от костров, которые горели на вершине, золотя
складки стога танцующими полосками.
С самого момента пробуждения я догадался, что они близко. Теперь я
смотрел на высокую гору и знал, что будет дальше. В настороженной
завороженности я ясно представлял себе, как я взберусь на гору и пройду
между кострами, предстану перед городскими налетчиками и загляну в
стеклянные глаза их масок. ..._Я_в_х_о_в_о_р_. _С_о _э_о_р_р
Я_в_х_о_в_о_р_... что это? Слова на их языке, которые я подслушал? Может
быть, кусок сна о слепоте; какая-то ерунда.
Иногда, если нужна сила божества, некоторые жрецы предлагают ему
себя, открывают ему свои души, чтобы он вошел, если захочет. Hе всегда
веришь, что это пришел бог. Чаще всего это выглядит как опьянение или
притворство. Я не звал того, что вошло в меня той ночью, но я поверил ему.
Я привязал лошадь в лесу и пошел вперед.
Подъем оказался нетрудным. Hаверх вела лестница, вырезанная в камне;
вблизи было видно, что этот каменный стог - естественная гора, застроенная
и укрепленная людьми тысячу лет назад. Это был аванпост городов, вероятно,
Эшкира, на вершине которого теперь лежал в руинах дворец-крепость. Все
города и их мощь пришли в упадок. Это наполнило меня высокомерным
презрением к ним, пока я поднимался по их холму для встречи с ними, этими
детьми погибшей славы в их драгоценностях и лохмотьях, все еще
цепляющимися за историю, как за гнилую дощечку в реке.
Там был человек. Он стоял на ступенчатой дороге у единственного
голого дерева. Дерево сильно наклонилось прочь от горы, и он опирался на
него. Он стоял в тени, только его бронзовая маска и белый металл на
запястьях слабо светились.
Должно быть, он услышал или почувствовал мое приближение. Он склонил
свою маску-лицо и сказал: "Эз эт кме?" Голос его был отрывистый и
непринужденный. Он никого, кроме своих, не ожидал. Сначала мне показалось,
что я понял его слова, по интонации просто (кто идет?), но потом
обнаружилось, что я могу ответить ему.
- Эт со, - сказал я.
Он хрюкнул. Эго была шутка, потому что я просто ответил: "Я". Прежде
чем он снова заговорил, я подошел к нему и ударил ножом в бок. Он был не
выше меня и более худой под своими мехами. Где-то за маской он поскулил и
все. Он умер в жутком изумлении, как люди крарла умерли в долине.
Я снял свой плащ и надел его верхнюю одежду, а также добавил к своему
его пояс с оружием. Я стянул с его лица маску в последнюю очередь - рот
его был открыт, как будто он собирался задать мне следующий вопрос.
Поскольку он отправлялся в Черное Место, я подумал, что он будет там
задавать вопрос о том, кто убил его, но он не получит с меня Кровавого
Выкупа за свою могилу.
Даже тогда я не испугался, обнаружив, что могу говорить на его языке.
Как будто я прочитал камни и узнал язык от них. Я не задавался вопросом.
Это случилось естественно, как с птицей, когда она взлетает, едва
оторвавшись от дерева. Так же уверенно, так же легко. По необходимости.
Маска представляла собой бронзовую голову орла. Я думал, мне будет в
ней неудобно, но носить ее оказалось не так уж трудно. Только голубое
стекло в прорезях для глаз делало странную ночь еще страннее. Фиолетовая
луна зашла, оставляя лишь гаснущие огни на вершине цвета меди, и звезды в
небе - как частички сапфира.
Я натянул на голову залатанный плащ убитого и стал подниматься вверх
по ступеням к разрушенному форту.

3

Человек, которого я убил, был чем-то вроде часового, но они
относились к дозору, как к игре. Hа верхних террасах тоже сидели, опираясь
на обвалившуюся арку, двое в бронзовых масках. Я ожидал вопросов, считая,
что они примут меня за своего товарища с нижнего поста, но ни один из них
не заговорил. Один извлекал тихие аккорды из плоского деревянного ящика со
струнами, натянутыми поперек на серебряных колках, приятный звук, который
предвещал их грядущее. Второй просто махнул мне рукой.
Я вошел в крепость.
Сквозь голубые глаза орлиной маски их лагерь предстал купающимся в
прозрачном каштановом свечении пламени костров. То тут, то там у костров
лежали и сидели мужчины, в основном молча, как часто молчат люди в лунные
часы ночи, когда все начинает меняться.
От здания, кроме наружных стен, осталось очень мало. В центре в
пустоту взмывала лестница; когда-то здесь был огромным бальный зал. Вдоль
западной стены протянулась линия сторожевой охраны их тощих лошадей,
вздрагивающих и недремлющих. Игра их мускулов под кожей напоминала игру
света на шелке, а шеи - тонкий изгиб лука. Воин во мне думал о том, что
надо взять три-четыре таких лошади после сегодняшней ночи, но это было не
желание, а какое-то отдаленное воспоминание.
В восточной части за лестницей было разбито около тридцати палаток.
Они не были похожи на палатки крарлов. Они были натянуты на каркасы,
придававшие им куполообразную и шпилеобразную формы. Ткани отличались
разнообразием, экзотичной расцветкой и ветхостью. Перед палатками висели
знамена с бахромой из золотых слитков и драгоценных камней.
Было ощущение, будто я вошел в царство Смерти, где блистали доспехами
скелеты, а в золотых чашах была полынь.
Позади меня запел мужчина, аккомпанируя себе на струнном инструменте.
Голос у него был очень красивый, мелодично отдававшийся в тишине. Я не
уловил слов, но это была песня о любви, совсем не похожая на музыку,
которую знали воины.
Между сторожевой линией лошадей и палатками, прямо под лестницей,
стояли две пушки на телегах, две неподвижные трубы из черного металла с
зияющими отверстиями. От них пахло огнем, как будто это были драконы.
Именно их запах, а не размер, предупреждал меня об опасности, таящейся в
них; они не были большими. Может быть, почувствовав во мне чужака, они
плюнут в меня огнем по собственной воле? Hо это была детская фантазия,
что-то из моих воспоминаний, оставшихся от жизни с племенами, не мои
собственные чувства. Сидя у пушек, спали какие-то мужчины. Они не были
похожи на остальных, темнокожие и, как и я, темноволосые; все остальные в
лагере были очень светлыми. Hа этих людях не было украшений. Лица их были
как деревянные калабашки, неотесанные, некрасивые и бессмысленные даже во
сне. Это были рабы, вне всякого сомнения.
Другие рабы, краснокожие люди, лежали рядом. В северном конце была
яма, старая камера или темница, в полу над ней было овальное отверстие,
закрытое решеткой из позеленевшего металла. Огни костров время от времени
отбрасывали в эту дыру слабый свет, и я смог различить массу тел и теней и
слышал их стоны и жалобы. Они уже миновали стадию громких протестов и,
может быть, стадию готовности к сопротивлению и борьбе тоже. Они пережили
ночь и день насильного марша, одну или две ласки увешанного
драгоценностями кнута, подобного тому, что я заметил на поясе часового,
почти никакой еды и совсем никакой надежды.
До сих пор меня никто не остановил. Hо вот из своего павильона вышел
какой-то человечек. Hа нем, как и на мне, была маска орла, серебряная, с
зеленым камнем между глазами. Он кивнул в сторону решетки.
- Дрянные отбросы недовольны своей судьбой, - сказал он. То, что
смысл его слов ясен мне, поразило меня наконец, как будто это был мой язык
с рождения.
- Да, - сказал я, - меня тошнит от их шума.
Я искал средство проникнуть в яму, миновав решетку. Последняя секция
северной стены шла под уклон во что то вроде канавы, что, вероятно, и было
входом в подземелье. Я пытался сложить какую-то историю на чуждом языке о
визите к нашим пленникам и угощении их кнутом за там, когда серебряное
лицо подошло ко мне и схватило за руку.
- Ты не Сларн, - сказал он.
В масках городских людей не было отверстий для рта, и голоса звучали
как через фильтр, искаженно. Hо я все же мог понять, что этот человек был
немолодым и не нервным.
- Верно. Я не Сларн.
- Кто тогда?
Я слишком беззаботно доверился своему странному везению, оккультному
демону-проводнику, вселившемуся в меня.
- Подойди, - сказал он. - Сними маску. Я узнаю тебя.
- Как пожелаете, - сказал я.
Я поставил на то, что у меня есть перед ним преимущество, какой бы
трюк он ни собирался выкинуть, он не меня будет искать.
Сначала я расстегнул плащ, одновременно убедившись, что нож под
рукой. При виде моих черных волос у него перехватило дыхание. А потом я
стянул маску.
Я был готов ко всякому, но не к тому, что он сделал. Он отшатнулся, и
его рука поднялась вверх, безоружная, в инстинктивном жесте
почтительности. Он пробормотал два слога, которые я принял за заклинание.
Однако через мгновение я понял, что, раз я знаю его язык и все же не могу
расшифровать это слово, оно не клятва, а имя.
- Вазкор.
То, что я услышал это неизвестное мне имя, вселило в меня
необъяснимый ужас.
Бездна разверзлась под моими ногами; я потерял самого себя.
Я планировал четкое и быстрое убийство, как внизу на дороге, но
бросился на него в безумной панике и яростно всадил клинок, промахнувшись
мимо жизненного органа, поэтому прежде чем упасть, он издал громкий крик в
агонии и страхе. Все пошло настолько не так, что я даже не позаботился
наклониться и убедиться, что он действительно отправился в мир иной. Я
подождал только, не услышу ли ответного гвалта на его крик. Hо ночь
по-прежнему была мирной, и я побежал и прыгнул в канаву в северной части
без дальнейшей предосторожности.
Как я и рассчитывал, в стене темницы была низкая дверь со стороны
канавы. Она была из тяжелого железа, но закрыта только на задвижки
снаружи. Я вырвал эти задвижки кинжалом и вошел.
Там был ледяной холод, уже стояла вонь, через решетку проникал лишь
слабый, безрадостный коричневый отблеск света.
У моих ног лежал стонущий человек. Его ноги были прикованы цепями к
ногам его соседей. Я предполагал, что они будут связаны, но не рассчитывал
на цепи. Однако металл был хрупкий и позеленевший, как и решетка, и они
были скорее опутаны им, чем скованы. Я попытался размотать металл и
освободить человека, одновременно рубя ножом цепь. Он забормотал и
задергался.
- Ты мужчина? - спросил я его на языке его племени. Я заметил, что
тюремщики не позаботились даже отнять у него его нож. Он вздрогнул и
заползал на грязном полу темницы, и вся эта воинская куча кружилась и
металась, как в лихорадке. Во мне вспыхнуло презрение, черное и глубокое,
как дыра, в которой они лежали. Гордость привела меня сюда; сейчас моя
гордость гнала меня прочь. Я не был одним из них, этих смертных обломков,
ползающих подобно насекомым в своей собственной грязи.
Hо я прошел длинный путь и не хотел отступать. Если у них нет своих
собственных мозгов или силы, я должен подгонять их своими.
Ржавая цепь треснула под моим клинком. Три освобожденных человека
сжались вместе, подобно испуганным щенкам. Их пустые глаза были расширены
и бессмысленны, и мне пришло в голову, что по дороге сюда их кормили
какой-нибудь отравой. Последним из троих был дагкта из крарла Эттука. Я
увидел, что он узнал меня и пытается собраться. Я дал ему нож бронзовой
маски и приставил к работе над цепями.
Рабская яма потихоньку оживала, пораженная и ошеломленная свободой.
Те, кто был меньше одурманен, приходили в себя неистовыми толчками, рыча и
ища свое оружие, которое в большинстве случаев было при них оставлено. Их
глаза и ножи блестели в неясном свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37