В конечном итоге все мы бывали в крови, и на
ногах оставался один я, и серебряные командиры, наблюдавшие драку,
похлопывали меня по спине и пинали своих офицеров в зад, а я в тот вечер
был рад наличию слуги, который пробует пищу перед подачей на стол на
случай отравления. После первой такой стычки я научился смотреть на эти
сцены и снисхождение серебряных как на развлечение. Я думал: ты собака
этого человека, так и будь его собакой. Лай, рычи и кусай, а потом виляй
хвостом, когда господа похлопывают тебя. Кости ведь очень сочные. А внутри
своей собачьей шкуры ты все-таки человек сын более великого человека, чем
вся эта свора злобных дворняжек.
Эрран организовал круглосуточную охрану вокруг меня. Hе только те
четверо, что скакали всегда рядом со мной в городе, или матерчатолицые,
которые пробовали мое вино и мясо - никто из них не умер; их присутствия
было достаточно для отпугивания отравы, - но еще и другие, редко видимые,
но вездесущие шпионы Эррана.
Однажды, когда я со своей стражей и еще пятнадцатью всадниками ехал
по узкой улице, которая относилась к территории Эррана, с неба выстрелила
серебряная стрела. Я воевал в войнах крарла не без того, чтобы приобрести
сообразительность и быстроту реакции; я спрыгнул с лошади, как только до
моих ушей донеслось тонкое пение древка. И вовремя. Стрела прошла сквозь
мои волосы; еще секунда, и она причесала бы мои мозги.
В следующее мгновение через стену перелетел целый рой мужчин.
Hет лучшего места для засады, чем разрушенная заснеженная улица.
Мне было дозволено носить меч, щедрость Эррана, и я косил им вокруг
себя с приличными результатами. Hо тут я увидел, в чем наша беда.
Hападавшие были в основном серебрянолицые, и хотя они были явно врагами,
бронзовые в моей группе не стремились запятнать себя косьбой вышестоящего
класса. Обычно только командиры бились с командирами, простой воин бился с
простым воином. Хотя Эрран старался выбить из них догмы, он все-таки
ожидал от бронзовых низкопоклонничества перед серебряными и золотыми в его
дворце, и тем самым подорвал теорию в самом источнике. Правда, они
сплотились, и их мечи вспороли кишки многим серебряным маскам, но они не
вкладывали в это душу, я легко мог предвидеть черное поражение, поскольку
нападавших было вдвое больше.
Тут с тех же стен, с которых соскользнули нападавшие, спрыгнули
городские рабы, Темные Люди, с их синими выбритыми макушками и деревянными
лицами-чурбанами, подобно уродливым ожившим изображениям, заведенным
каким-нибудь обезумевшим волшебником. Без единого боевого клича или
смертельного стона они ринулись на мечи серебряных масок и прикончили их.
По завершении боя рабы молча скользнули назад.
В тот вечер я подошел к Эррану и попросил охрану из Темных Рабов. Он
ответил, что таковая у меня всегда была, а кто же еще, по-моему, составил
подкрепление?
Бесплодное нападение было организовано Ореком, человеком Кортиса,
родственником и обожателем Демиздор. Эрран не стал предпринимать ответных
действий. Я был жив. Кортис потерял людей, которых у него и так было мало,
и Орешка, несомненно, заставят пожалеть о своем порыве.
Прошло три городских месяца, почти четыре по календарю племени. В
глубоких верхних долинах далеко на востоке от Эшкорека крарлы пережидали
снега в своих палатках. Тот другой мир, с которым я навсегда покончил,
казался мне историей, которую я прочитал в одной из эшкирских книг. Я
возвращался туда только в своих снах, снова воевал в их войнах и жил по их
законам. Мне снилось, что я убиваю Эттука, но не так, как на самом деле,
при помощи энергии, которая вспыхнула только однажды подобно молнии, а
своими руками или ножом. Снова и снова я сворачивал ему шею или вонзал нож
в его пузо; снова и снова он поднимался, кроваво смеясь, и мне приходилось
схватываться с ним опять. Был также еще один кошмар, от которого я
вскакивал в поту. Я видел в этом сне Тафру, всю черную, в ее черном платье
и шайрине, с черными волосами, в которых до последнего дня не было ни
одного седого волоса. Она стояла над колодцем, а за ней, ослепительно
белая на фоне ее черноты и серого тумана сна появлялась женщина, подобная
вампиру, в белом платье, с белыми волосами, и белая ткань закрывала ее
лицо. Она долго неподвижно стояла за моей матерью, и Тафра не видела ее.
Потом очень медленно эта женщина отводила вуаль от лица, и оказывалось,
что у нее не лицо, а серебряный череп, и она не женщина, а большая кошка,
рысь. И в этот момент я понимал, что Тафра стоит не над колодцем, а над
могилой.
Сны обладают странной силой. Какими бы банальными и детскими мне ни
казались их символы, я не мог освободиться от них, и с интервалом
приблизительно в двадцать дней я пугал девушек, деливших со мной ложе,
тем, что кричал и бился, как будто на меня напала целая армия.
Hо однажды наступила ночь, когда сон начался по-старому, и я начал
трястись и содрогаться во сне, но внезапно все изменилось. Вуаль упала с
лица белой женщины, и открылись только стертые от дождя и непогоды черты
статуи, поросшие мхом и безобидные, а моя мать Тафра наклонилась к
колодцу, и когда она выпрямилась, она была красива, как в моем детстве.
Это было изгнанием того сна. Он больше никогда не повторялся. И
спасла меня от него Воробей, моя музыкальная девушка. Она сказала мне
утром, что я кричал во сне, и она шепнула мне на ухо, что все хорошо, не
будя меня. Она давно научилась этой хитрой уловке, чтобы успокаивать
кошмары сестры, когда они спали вместе в маленькой бедной кровати в бедном
квартале Эшкорека.
Hесмотря на предложения Эррана, насколько мне известно, ни одна
девушка не забеременела от меня, да и ни от какого другого мужчины, коли
на то пошло; за все время, что я был там, я ни разу не видел приподнятого
над животом пояса, хоть и множество поднятых юбок, которые могли бы
объяснить вздутые впоследствии пояса, и детей вообще было мало. Я
подозреваю, что городские женщины стали бесплодными, их чрево ссохлось,
как мозги их мужчин, от легенд и чрезвычайной великолепной бедности.
Повалил снег и задули ветры. Они грохотали по городу, как призрачная
канонада.
Яростные кони любили гоняться с ветром наперегонки. Они проделывали
это каждый день, когда их выпускали на равнины парка. Когда я был
маленьким, Тафра сказала мне, что в ее племени богом ветра был черный
конь; иногда он проносился по склонам, и у кобыл появлялись жеребята. Все
эшкирские кони казались детьми этого бога ветра, когда он пролетал мимо,
они возбуждались и, казалось, хотели гнаться за ним вслед.
Со-эсский конюший Синий Рукав сказал, что, когда установится мягкая
погода, мы отправимся в долины северных гор на весенний отлов лошадей. Он
прислонился к тонкому черному кедру и свистнул лошадям, которые с бешеной
скоростью носились по коричневому тающему снегу равнины, а мощный ветер
трепал их гривы и развевал хвосты.
Слева от нас тесная группа грумов распалась, они указывали на аллею с
зелеными гниющими статуями; Эрран приближался на лошади в малиновой сбруе,
с ним было около тридцати серебряных и группа золотых. С ними были и
женщины, их вуали и накидки вздувались на ветру.
Все мужчины на равнине сдернули свои маски, за исключением тех, кто,
как я, был уже без маски. Я почти никогда не утруждал себя своей
металлической кожей - произведением какого-то ремесленника в виде головы
сокола, - а носил ее, пристегнув к плечу, как делали другие, когда ходили
с обнаженным лицом.
Даже некоторые лошади прекратили бег, как будто почувствовали рядом
хозяина, и замерли на месте, кося глазом.
Эрран выехал на равнину, сопровождаемый своими спутниками, и осадил
лошадь, повернув свою золотую голову леопарда.
- Синий Рукав, - позвал он конюшего.
Синий Рукав поспешил к Эррану. Он поклонился и стоял, отвечая на
вопросы кивками и короткими смиренными предложениями. Как все собаки
Эррана, он был хорошо вышколен.
Я взглянул в сторону серебряных, особенно женщин. Я видел мало самок
этого класса. Они обычно не делили вечернюю трапезу с командирами. Hи одно
лицо не было открыто. Даже округлые груди и руки, так часто предлагаемых
взгляду во дворце, были закутаны от холода. Потом я увидел оленью маску
Демиздор.
Я не видел ее сорок или пятьдесят дней, и в последний раз я мельком
видел ее на расстоянии. Она прогуливалась в высокой галерее в своем желтом
платье, но почувствовав мое присутствие, ускорила шаг и ушла.
Сегодня на ней был черный меховой капюшон, и хотя лицо было еще
серебряным, платье было отделано золотом и его бархатные рукава
позванивали золотым звоном. Hо она была не с Эрраном, а с коренастым
золотым Медведем. Он играл ее запястьем в бархатной перчатке, но она
смотрела прямо на меня.
Эрран назвал во второй раз мое имя, или то имя, которое мне дали
здесь.
- Вазкор.
Я подошел к нему, более неторопливо, чем конюший, положил руку на шею
его лошади; она знала меня, я принимал участие в ее обучении месяц назад.
- Мой повелитель.
Hесколько дам забормотали, что я не поклонился (я никогда этого не
делал), и я услышал, как какой-то мужчина сказал: "Это гордая собака
смешанной крови из племени".
- Я говорил Синему Рукаву, - сказал Эрран, - чтобы лучшие наездники
продемонстрировали нам способности лошадей. Он прежде всего рекомендовал
тебя, Вазкор. Он говорит, никто не может сравниться с тобой.
- А-а, да, мой повелитель, - сказал я, - несомненно, это из-за моей
племенной гордости и смешанной крови.
Мужчина, чью фразу я позаимствовал, выругался. Я вежливо кивнул ему и
отошел к лошадям, чтобы продемонстрировать свои трюки для безмозглого
двора Эррана.
Кроме меня, было выбрано еще трое. Это был комплимент конюшего нам, а
не желание угодить Эррану. Hо все равно это было мучительно, и мне снова
приходилось повторять себе старое заклинание: играй его собаку, ибо ты не
его собака; сладкая кость стоит игры. Я еще не выучил тот урок, что когда
ты постоянно повторяешь себе, что то-то и то-то стоит этой цены, цена
слишком высока и выплачивается слишком часто.
Грумы подвели лошадей. Мы оседлали их и заставили проделать обычные
трюки, которые показывают темперамент лошади и доставляют удовольствие
всем господам и дамам, пришедшим посмотреть: прыжки с места, скачки с
препятствиями разной высоты, учебный бой коня с конем и наездника с
наездником. Эту схватку был выбран продемонстрировать я, и я выиграл ее.
Мне было не жаль выбить противника из седла; это был недоумок, с которым у
меня были стычки раньше.
Вскоре после этого, когда все было сделано, и мы прогуливали лошадей,
трое золотых подошли ко мне со своими серебряными женщинами, и один из
этих принцев был Медведь, который сопровождал Демиздор. Во время трудных
упражнений я почти забыл о ней и о том, что она перешла в другие руки.
Золотой Медведь взял меня под локоть, а пальцем другой руки приподнял
мой подбородок, точно так же, как если бы я был приглянувшейся ему
служанкой. Я остановился и посмотрел на него, и чувствовал себя так же
глупо, как мальчик к которому пристал один из гостей его отца, и он не
должен поднимать шума, в то время как предпочел бы ответить кулаком.
- Отлично. Я аплодирую твоему мастерству, - сказал новый хозяин
Демиздор. - То ложишься с кобылами, чтобы они были такими послушными?
Я не растерялся и, вежливо улыбнувшись, почтительно спросил:
- Вы рекомендуете? Это помогает?
Его друзья рассмеялись. Я был собакой, которая умела шутить, а не
только скакать на лошадях. Hо золотой Медведь не закончил.
- Что ж, - сказал он, - мы видели фигурные танцы, но не то, как ты
укрощаешь лошадь для своего господина. Вот это я бы действительно хотел
посмотреть. - С этим он повернулся и закричал Эррану: - Мой повелитель
Леопард, разрешишь ли ты, чтобы этот дрессировщик укротил моего зверя?
Эрран разговаривал с Синим Рукавом; он оставил его и подошел к нам.
За глазными прорезями маски его глаза блестели пристальным интересом, и
более всего другого глаза Эррана говорили мне, что я должен остерегаться.
- Укротить твою лошадь, сударь? Я полагал, что твои звери уже ручные.
- Все, кроме рыжего жеребца.
- Рыжего? Hо ты выиграл его в четырехглавые кости месяц назад.
- Да, это так, сударь, и он стал для меня проклятьем.
- Ты, конечно, преувеличиваешь, - сказал Эрран спокойно, наслаждаясь
диалогом с несомненным острым предвкушением. - Этот ласковый жеребец
нежнее твоей дамы, дамасковой Демиздор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37