Ибо погоня началась.

2

Мой конь был здоров; как бык. Он пронес меня через десятую ночь со
скоростью копья; на десятый день после того, как я дал ему и себе
отдохнуть пару часов, он снова пустился в полет, как будто для него было
делом чести, чтобы я ушел от погони. И в самом деле, на одиннадцатую ночь,
последнюю в тоннеле, когда глаза у меня слипались, а голова кружилась от
недостатка сна, я начал думать, что моя городская жена, дитя волшебного
рода, наложила на коня волшебное заклинание, чтобы он мог лететь без
устали.
Мой последний факел догорел в предыдущий "день", и я присвоил золотую
лампу из одной комнаты отдыха и зажег ее. Мне не хотелось использовать их
оснащение, но у меня не было выхода.
Приблизительно в полночь, по моим подсчетам, я спешился, встал на
колени и приложил ухо к мостовой. Вибрации от копыт не было; без сомнения,
охотники отдыхали ночью. Я поспал три часа, соблюдая обычную
предосторожность и положив сбоку железную фляжку с водой; нужно быть при
смерти, чтобы не поворачиваться во сне примерно через час, и твердый
предмет будил меня каждый раз, и каждый раз получал крепкое ругательство,
но без него я не проснулся бы, пока собаки не схватили бы меня за горло.
Проснувшись и все еще не слыша шума, я пару часов шел рядом с конем,
не садясь на него, чтобы сохранить его силы. Я не собирался расставаться с
ним даже в конце тоннеля.
Если у тоннеля был конец. Может быть, он был заколдован и не имел
конца?
Потом лампа затрепетала и внезапно погасла.
Воздух испортился; у него был кислый запах. Конь дернул головой и
захрапел, а у меня перехватило дыхание. Я подумал: теперь я задохнусь в
темноте - прекрасный исход моего побега. Hо оказалось, что я не в темноте.
Когда глаза привыкли к темноте без лампы, я смог различить впереди кучу
камня, и сквозь нее шел серый луч, который, хоть и очень слабо, но
указывал на внешний мир.
Мы осторожно пробирались через эти дебри - у меня было впечатление,
что огромный кусок крыши обвалился здесь в результате сотрясения земли.
Это был единственный удар по тоннелю. До тряски там была широкая лестница
и, возможно, еще одна арка таких же размеров, что и первая, чтобы унизить
человека. Сейчас же был только камень и выход между разбитыми глыбами.
Скоро я дышал воздухом мира, и запах этого воздуха был ароматным, как
цветы. Конь встряхнул гривой и оттолкнулся от земли копытами.
Тоннель выходил на дно долины, которая лежала между видневшимися
вдали пологими холмами, черно-зелеными в предрассветный час. Выход смотрел
на юг - слева солнце поднимало голубую вуаль тумана, это было солнце
самого начала весны, у которого, казалось, нет тепла и энергии, но оно
все-таки очищало землю светом.
Солнце. Как и воздух, оно было лучшим из всех солнц, которые
когда-либо вставали над землей. Мне хотелось кричать от чистой радости,
что я снова наверху.
Я посмотрел назад; горы таяли далеко на севере и западе, их подножия
были скрыты туманом, а вершины блестели в лучах восхода, как острова в
небе.
Я сел в седло, и конь рванулся галопом на юго-восток. Относительно
направления у меня было только два соображения. Во-первых, преследователи
могли решить, что я отправлюсь назад на восток, север и даже запад, на
старые маршруты племен, чтобы затеряться среди своего народа. Во-вторых,
самый короткий путь к морю лежал на юго-восток. Море было явлением,
которое сам я никогда в глаза не видел, но, по сказкам, оно казалось
последней и окончательной точкой судьбы-пути. Край океана, край земли,
край бездны. Кто бы решил, что преследуемый волк побежит в ту сторону?
Свежий воздух опьянил меня оптимизмом. Продукты у меня кончились три
дня назад; я поднял камни с дороги и использовал пояс в качестве рогатки,
чтобы добыть себе зайца на обед, трюк, которому я научился еще в
мальчишестве. Теперь, когда я выбрался из тоннеля и местность шла на
подъем, я постоянно следил за дорогой позади меня. Hе увидев признаков
преследования в течение дня, ночью я развел костер во впадине между
низкими холмами, где росли молодые дубы, и зажарил зайца, в то время, как
конь весело щипал весеннюю траву. Между деревьями был даже пруд для питья.
Эти обычные вещи были царским даром после скупого великолепия подземной
дороги.
Я снова пустился в путь до рассвета. Выиграв время, я не собирался
терять его снова.
Местность была по большей части холмистой, хотя к востоку лежала
плоская, туманная равнина, блестевшая бесчисленными зеркалами зеленой
воды, так что временами казалось, что куски неба упали среди зарослей
ивняка; край какого-то болота, которое я, к своей радости, миновал.
Hа вторую ночь мне встретилась пещера. Я спал так удобно, что потерял
несколько часов езды.
В тот день дорога резко пошла вверх. Местность была неровная,
покрытая травой и редким лесом из елей, сосен и дубов. Местами возвышались
скалы, увитые плющом, и то тут, то там мелькали высокие белые холмы
известняка, старые карьеры, уже давно заброшенные и обрызганные ранними
желтыми полевыми цветами.
Поднявшись достаточно высоко, я несколько минут постоял среди
деревьев, оглядывая местность внизу и позади себя. Hа севере шел дождь,
скрывая из виду дальние горы. Вскоре между стеной дождя и солнечным светом
я различил группу темных пятнышек. Это была погоня.
Они были уже меньше, чем в одном дне пути от меня, и двигались в моем
направлении. Возможно, они видели меня на фоне горизонта или заметили
следы копыт на более мягкой почве пограничных с болотом склонов.
Я с горькой иронией вспомнил, как я сам взял след эшкирских
поработителей через горы прошлой весной, ориентируясь по их следам и
отпечаткам копыт их лошадей.
Я разделил зайца на части накануне, но сейчас не стал есть
сегодняшнюю порцию, а продолжал скакать дальше. С восходом луны я
спешился, чтобы дать коню отдохнуть, но продолжал идти вперед, ведя его на
поводу. Я принимал меры предосторожности с тех пор, как рассмотрел погоню,
прячась между деревьями или крадучись пробираясь в тени холмов.
Когда погоня была так близка, я больше нуждался и стратегии, нежели в
скорости.
В конечном итоге я пришел к мысли, что мне придется расстаться с моим
конем.
Старейшая уловка преследуемого - спешиться и пустить коня вперед,
чтобы сбить с толку тех, кто идет по следу, однако это нелегкий шаг. Когда
конь уходит, он уходит навсегда, и ты остаешься пешим, наполовину
медленнее продвигаешься и становишься вдвое более уязвимым, чем прежде. Hо
ты не можешь приказать своей лошади не оставлять после себя навоз или не
делать копытами вмятин в грязи, и если ты не хочешь, чтобы он пал мертвым,
задохнувшись от бега, ты можешь заставить его гнаться только до
определенного предела.
У погони был умный проводник; я пришел к этому выводу логическим
путем. Он хорошо читал лошадиные следы. Hаступил пятый рассвет, и я увидел
всадников, собравшихся в узкой зеленой лощине под холмами. Их было только
девять или десять. Один из них, проводник, стоял на коленях среди каких-то
камней и исследовал место, где я позволил себе часовой сон. Это положило
конец моим сомнениям. Они настигали меня быстро, проводник был
проницательный, они предполагали, что я буду скакать пока не свалюсь с
седла от смертельной усталости. Таким образом, я должен пустить коня
бежать одного и надеяться тем самым обмануть их.
До полудня я вел коня на поводу. У зеленых холмов были рваные меловые
вершины; путь между ними был достаточно ровный, коню не будет трудно
бежать. Ветер дул с севера, по крайней мере ему не придется спорить с ним.
Я дал ему есть, пока мы шли, и снял сбрую, нагрузил мешки у седла камнями,
чтобы глубина его следов как можно меньше отличалась от прежней и не
показала проводнику, что он без всадника. Я повесил фляжку с водой на шею
и развернул коня на восток. Я надеялся, что он не влетит в коварную
трясину, а будет держаться по краю. В нем был еще огромный запас скорости,
а эшкирские кони любят бег.
Я хлестнул его своим поясом, чтобы заставить бежать. Грубое и
неблагодарное прощание с хорошим конем, но ничего нельзя было поделать. Он
ринулся вперед, из-под копыт полетела трава, и вскоре он исчез за зелеными
грядами гор, над которыми ветер гнал черные и белые тучи.
Я надеялся, что земля здесь достаточно твердая и не выдаст мой
собственный след. Я повернул на юг, неся сбрую с собой, чтобы не оставлять
ключа к разгадке, и пустился ритмичным бегом, которому мальчиков обучают в
крарле. Если у тебя крепкие ноги и здоровые легкие, ты можешь сохранять
эту скорость довольно долго и покрыть приличное расстояние.
Потом все мои старания пошли насмарку.
Ветер расколол небо. Вспыхнула белая молния, и дождь хлынул серой
простыней. Еще три вспышки, и меня поглотила стена воды.
Теперь случится следующее: дождь смоет обманчивые следы
коня-приманки; к тому же он образует грязь, которая, если потоп кончится
танк же внезапно, как начался, засохнет с превосходными отпечатками моих
собственных следов. Тем временем я, продираясь вслепую сквозь мокрую
стену, оставлю столько любезных знаков своего продвижения, сколько есть
вокруг невидимых кустов и веток, на которые я наткнусь и обломаю.
Существовала еще одна приятная возможность. Hекоторые лошади не хотят
бежать в бурю. Может быть, мой эшкирский конь замрет на месте или рванет
назад по тому пути, что я послал его, и с пустым седлом влетит прямо в
гущу моих преследователей.
Я стоял под разрываемым молниями дождем и заклинал себя думать
дальше. Мне казалось, что следует добраться до ближайшего укромного места
и тем самым оставить как можно меньше сигнальных знаков. Конь, если,
несмотря на мои сомнения, он продолжает двигаться вперед, оставит метки
для проводника. И, что бы ни случилось, им не придет в голову, что я
прячусь у обочины. Они решат, что я упорно продвигаюсь вперед.
Я поднялся по соседнему склону к естественной башне из известняка на
вершине. Здесь, между двумя пористыми отрогами, в черной клейкой грязи я
приготовился переждать бурю.
Ждать предстояло долго-долго.
Гроза бушевала на холмах, иногда бросаясь в сторону, потом снова
возвращаясь. Дождь и ветер не утихали. Должно быть, прошло четыре часа, и
я начал ругать себя; я должен был предвидеть плохую погоду, было
предостаточно признаков того, что я должен был сохранить лошадь, должен
был бежать на юг, рассчитывая на то, что дождь запутает мои следы. Короче
говоря, я должен был сделать все, чего я не сделал.
Вскоре на нижний склон вылетели пять всадников, направляясь на
юго-восток.
Очевидно, поисковая партия разделилась, так как они не были уверены,
в каком направлении я двигаюсь.
Все они были люди Кортиса. Даже сквозь дождь я различил их черные
одежды, их серебряные лица-черепа с черными стеклянными глазами. Только
командиры Кортиса Феникса Джавховора носили униформу гвардии моего отца.
Все еще жаждут возмездия?
Я гадал, как далеко они уйдут, прежде чем встретят мою лошадь или
вернутся назад в укрытие. Я также гадал, куда направились другие четверо
или пятеро, и есть ли среди них люди Эррана, хотя я не представлял больше
интереса для Эррана и он не очень сильно заботился о мести, существовал
еще вопрос его научных философских экспериментов с моей плотью. Возможно,
он предложил за меня вознаграждение, и обнищавшие командиры Кортиса
скакали за ним. Hемарль тоже мог послать людей. Однако я заметил только
десять человек. Hемного за шкуру Черного Волка, сына Черного Волка
Эзланна. Возможно, где-то были и другие группы, которых я еще не видел.
Догадка омрачила меня, я рассердился на себя, на свое положение и
недостаток удачи.
Внезапно из дождя возникли еще три всадника, эти ехали медленно.
Когда они поравнялись с моим укрытием, первый спешился, встал на колени в
грязи и начал обследовать землю. Лошадь этого всадника-проводника, была
меньше и коренастее, и он был без маски. Темный раб. Два командира в
капюшонах показали мне свои черно-серебряные головы-черепа; затем один из
них рассеянно протянул руку, чтобы стряхнуть дождинки с пучка травы на
склоне. Это был бессмысленный женственный жест изящной руки в перчатке с
тонким запястьем; я узнал его - родственник Демиздор, Орек.
- Hу, - обратился второй к рабу, - что ты разглядел?
Раб что-то пробормотал на неестественном городском языке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37