А сама тварь — даже сложно было определить, на что она похожа. Голова — больше человеческой, лапы вперемешку со щупальцами, хвостов несколько пар и глаза по всему телу — в общем, тварь.
Слева снова сверкнули клыки.
Старшина бросился бежать в сторону, противоположную той, где заметил сверкнувшие клыки, и увидел небольшой четырехугольный проход. Он мог пройти, только наклонив голову. Наклонив голову, Ефремов прошел туда.
Точно такой же коридор, как тот, в котором осталась истекать огуречным рассолом мертвая туша адской твари. По потолку змеились затянутые паутиной и липкой дрянью трубы. Было темно так же, как и во всем подвале.
Глухая, как продавленный диван, тишина заложила уши Ефремова, наверное, именно поэтому он пропустил первый донесшийся сзади шорох. Обернулся на второй, выбросив перед собой руку с ножом в развороте.
Удар получился отчаянно сильным — от разворота всем телом, — поэтому нападавшая сзади тварь сразу же рухнула на пол коридора. Голова у нее держалась на лоскуте кожи, нож перерубил шейный позвонок, легко рассек плоть шеи.
— Сволочь, — сказала голова, дыша на Ефремова рассолом. — Все равно всех не перережешь.
Не став спорить с ней, старшина Ефремов побежал вперед. Но очень скоро остановился и начал двигаться теперь гораздо медленнее, постоянно оглядываясь и присматриваясь к малейшему подозрительному предмету.
«А ведь у меня получается, — подумал он, внезапно приободряясь. — Я уже трех завалил. Прямо как в фильмах это все происходит — раз, и готово. Черт, а если я раскрою этот заговор, про меня, наверное, тоже фильм снимут! „Старшина и чудовища“. Или — „Крадущийся в ночи“. И не такие уж они страшные — эти инопланетные гады. Видали мы пострашнее. Например, мой сосед Вася после недельного запоя».
Впереди, кажется, что-то мелькнуло. Он остановился, сжав рукоятку ножа.
Нет, вроде ничего нет.
Коридор продолжался вперед и вроде никаких поворотов не делал.
А потом кончился. Старшина остановился, увидев в нескольких шагах от себя тупик.
— Жаль, — вслух проговорил Ефремов, поигрывая ножом. — А я только разохотился. Мне бы сейчас хоть тыщу этих тварей, я бы их всех порубал на колбасу! Что такое червяки? Мне бы кого-нибудь посерьезней! И всех сразу! Давайте!
* * *
Никита брел по коридору, стараясь не отставать от крадущегося впереди милиционера. Ни одной мысли не было в голове Никиты — так он устал. Он и пошел вслед за милиционером, чтобы не тратить сил на поиск дальнейшего пути.
Милиционер, тоже, судя по всему, крайне утомленный, слежку не замечал. Медленно продвигаясь вперед, он бормотал и бормотал себе под нос.
Никита почувствовал приторный запах, но особого внимания на это не обратил.
— Эх, упустил я свое счастье, — бубнил милиционер впереди. — А ведь мог бы стать заправским фермером. Фермер Галыбко! Это звучит, — он почему-то хихикнул, — не то что — прапорщик Галыбко. Ерунда какая-то. Тьфу. Колхоз, — мечтательно выдохнул он. — А стал городским теперь я. Здесь моя работа, друзья мои здесь. Между прочим, я замечаю, что каждую ночь мне деревня снится. Видно, отпустить меня не хочет родина моя. А что, если завтра же уехать? Домой. К маме.
Прапорщик Галыбко, как уже говорилось выше, всю жизнь ощущал себя оптимистом; именно поэтому его сейчас, пока он находился в грязном и подозрительном подвале, потянуло на мечту по поводу возможного поворота судьбы. И что свойственно всем без исключения оптимистам — прапорщик Галыбко увлекся. Говорил он теперь много громче, так что Никита, шедший позади, поневоле стал прислушиваться, более того, речь Галыбко, до сегодняшнего дня ничем не отличавшаяся от речи любого другого городского обывателя, сейчас стала красочной и ядреной, словно хорошо настоявшийся хлебный квас.
— Вот встанешь бывалоча с утра, — вспоминал Галыбко. — Солнышко лучики — туды-сюды, туды-сюды. Птички поют так сладко. Воздух как парное молоко, как масло, хоть ножом режь. Коровки мычат. Пастух матерится. А по дороге пыль столбом — стадо собирают. А весь день на покосе — коса вжик-вжик, хорошо. А вечером… Каждый день у нас на завалинке песни поют и сказки бают про мертвецов и упырей — слушаешь, слушаешь, испуг кожу морозом пузырит, ан домой не идешь — заслушаешься так. Собаки брешут, мужики самогон пьют.
Никита едва удержался оттого, чтобы хмыкнуть. Он поднял голову, чтобы лучше рассмотреть размечтавшегося милиционера, и увидел такое, что волосы на его голове — и без того растрепанные — встали дыбом. Из-за ближайшего поворота вывернула рыжая с подпалинами корова, равнодушно посмотрела на людей и, не без труда развернувшись в тесном проходе, пошла навстречу. Спокойно так помахивая хвостом и покачивая головой. Рога ее то и дело с довольно мерзким звуком скребли по стенам.
Никита остановился. А милиционер, не замечая ничего, шел дальше, прямо на корову.
— А бык у нас был в селе — Борькой звали в честь Бориса Николаевича. Ох и здоровенный был, бродяга. В смысле —
Борька, бык. Всех коров наших огуливал, а и злобный, как сатана, на людей бросался. Из-за него пастух каждую ночь на телеграфных столбах ночевал. Как Борька его вечером загонит, так до самого утра и дежурит.
Из-за того же поворота вывернул громаднейший бык. Раздутые его бока едва вмещались между стенами узкого подвального коридора. Рога упирались в потолок, кольцо в ноздре было величиной с автомобильное колесо. Завидев корову, бык радостно взревел, прыгнул вперед и рухнул на корову сверху, утвердив передние копыта на коровьей спине. Несчастная рыжуха, жалобно замычав, упала на брюхо.
Милиционер наконец очнулся и сбавил шаг. Некоторое время он обалдело смотрел на быка, потом попятился назад, потом вовсе побежал, развернувшись так, что Никита смог заметить его расширившиеся за всякие дозволенные анатомией пределы глаза. Милиционер, обезумевший от страха, Никиту не заметил, чуть не сбил его с ног и запылил дальше по коридору, а бык, разозлившись, очевидно, потому, что дикий крик милиционера помешал его делу, оторвался от коровы и, перешагнув через нее, побежал за обидчиком.
Никита, долго не раздумывая, устремился вслед за ударившимся в бегство стражем порядка. Он рад был бы посторониться и дать возможность быку разобраться с милиционером, но посторониться не мог — бык занимал все свободное пространство коридора и в лучшем случае просто размазал бы Никиту по стене. А в худшем…
Наклонив тупую башку, вооруженную громадными и явно очень острыми рогами, бык летел вперед.
* * *
Капитан Ряхин следовал в одному ему ведомом направлении. Он чутко прислушивался, приглядывался и принюхивался — и, конечно, от него не ускользнул противный удушающе-приторный запах, внезапно наполнивший подвальные коридоры. Ряхин даже приостановился на минуту, поднял голову, пошевелил ноздрями, потом неопределенно хмыкнул, так и не поняв, чем это так мерзко пахнет, и пошел дальше.
Голова его была занята очень важными мыслями.
Он думал о том, что неспроста эти загадочные личности в черном скрываются в подвале. Наверное, здесь у них штаб-квартира. И склад оружия, который капитан обнаружил, вполне возможно, принадлежит не бандитам из «Малины», а вот этим самым черным, выдающим себя за агентов ФСБ.
«Они, конечно, агенты, — думал Ряхин. — Только не ФСБ. А скорее — ФБР. То есть ЦРУ. Или как она там сейчас у них называется. Международная обстановка между народами сейчас очень сложная. Америка собирается бомбить Ирак, а так как наш уважаемый президент против этого, без всякого сомнения, незаконного акта, Америка может и Россию начать завоевывать».
Приняв во внимание это предположение, капитан развивал свою мысль дальше. Неуловимые люди в черном, по его мнению, были не чем иным, как первой ласточкой большой антироссийской кампании.
В сознании капитана Ряхина медленно, но неотвратимо разворачивалось эпохальное полотно: в далекой и зловещей громадине Белого дома зреет, словно вулканический прыщ, таинственная угроза. Люди в безукоризненных костюмах снуют по ярко освещенным коридорам, сверкающие ботинки бесшумно скользят по ковровым дорожкам, у каждой двери хмуро чернеют непреклонные негры с автоматическими винтовками, а на секретных полигонах проходят секретные испытания сверхсекретного оружия, способного за одно мгновение уничтожить жизнь на всей планете.
— Сколько осталось ждать? — отрываясь от мерцающего, как подсвеченный аквариум, компьютерного монитора, спрашивает на иностранном языке один из безукоризненно одетых другого.
— Еще совсем немного, — говорит другой.
Оба смеются, сутуля плечи, чтобы злорадно потереть сухие злые ладони. Подбегает белозубый в белой рубашке с галстуком, взнузданный нагрудной кобурой. В руках у белозубого стопка листов с распечатками.
— А-а, — говорят ему безукоризненно одетые. — Расчеты. Как по вашим прогнозам, сколько живых единиц останется в России после одного-единственного бомбового удара?
Белозубый шелестит бумажками, потом, сверкнув пробором, поднимает голову и говорит:
— Ни одной единицы! Теперь смеются все трое.
На стенах комнаты висят флаги — американский, полосатый и звездный, как семейные трусы, черный с белым черепом над перекрещенными костями и еще один — зеленый треугольник, в который вписан страшно косящий глаз. На столе звонит телефон. Из селектора слышится голос на иностранном языке:
— Все ценности в России украдены, складированы в подвальных тайниках и подготовлены к вывозу. Ждем только вашего сигнала, чтобы начать вывоз.
— Скоро будет сигнал, — все еще посмеиваясь, говорит безукоризненно одетый.
Слышен щелчок, потом телефон звонит снова. Иностранный голос на этот раз гремит из селектора взволнованно, и троица в кабинете враз прекращает веселье.
— Катастрофа! — вещает селектор. — Наша гениально задуманная во славу американской нации операция находится под угрозой срыва! Заговор разоблачен! Агенты ЦРУ, внедренные в каждый российский город, арестованы и ждут суда! Мы никак не могли предположить, что такое случится, ведь агенты, работавшие в России, — наши лучшие кадры. Каждый обучен исключительно тщательно и разносторонне. Знания, полученные агентами, невозможно перечислить за два часа непрерывного монолога: ниндзюцу — искусство быть невидимым, рукопашный бой, танковое дело, снайперская стрельба, триста пять языков и пятьсот диалектов, виртуозное владение холодным оружием, автомобилевождение, прикладная конспирация и теоретическое судопроизводство. И всех этих навыков агентам не хватило, чтобы победить одного российского милиционера — в прошлом капитана, а теперь маршала, для которого специально вновь введен был чин Главного Генералиссимуса, — Виталия Ряхина. Именно он выследил агентов, поймал, выведал у них планы и разгадал заговор. Теперь Главный Генералиссимус лично готовит к бою ракетную установку Америка-Россия, созданную по собственным чертежам.
Трое замирают с раскрытыми ртами.
Дверь кабинета с треском распахивается, и на пороге возникает седоватый человек с крупными квадратными ушами и простецким, даже глуповатым лицом, на котором сейчас недоумение и ужас.
— Кто он — этот неведомый заокеанский герой? — кричит седоватый. — Почему его до сих пор не подкупили и не завербовали для работы с нами?
Трое в кабинете пожимают плечами, а один из них говорит:
— Не можем знать, мистер Президент. Более-менее осмысленное выражение пробивается на лице Американского Президента сквозь привычную глуповато-доброжелательную гримасу.
— Я понял, — тихо говорит Президент. — Ряхин — неподкупен. Потому что он настоящий русский милиционер.
— Что?
Кабинет с тремя флагами на стенах, американские контрразведчики и Президент сверхдержавы мгновенно растворились в стылом подвальном воздухе. Капитан Ряхин покрутил головой, прогоняя остатки миража, и переспросил у того, кто к нему обращался:
— Что? Что вы сказали?
Американский Президент переступил с ноги на ногу, брезгливо сторонясь сырых стен подвального коридора, и повторил вопрос, с трудом выговаривая неподатливые русские слова:
— Скажите, пожалуйста, как пройти к складу оружия? Главный Генералиссимус, то есть пока капитан Ряхин, честно говоря, растерялся. Он огляделся по сторонам — полумрак, затхлая вонь, к которой примешан странный приторный запашок, трубы, завешанные паутиной, под низким потолком. И самый настоящий Американский Президент, стоящий напротив капитана.
— Как пройти к складу оружия? — снова спросил Президент.
— Сейчас, — лихорадочно соображая, как ему поступить, проговорил капитан Ряхин. — Сейчас, сейчас.
Президент терпеливо ждал. Капитан Ряхин ничего не придумал, но понимал, что какие-то действия он совершить должен. Поэтому он, криво улыбаясь, опустил автомат на уровень груди Президента и чуть дрогнувшим голосом проговорил:
— Следуйте за мной. Вы арестованы.
— Вот? — на своем языке удивился Президент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Слева снова сверкнули клыки.
Старшина бросился бежать в сторону, противоположную той, где заметил сверкнувшие клыки, и увидел небольшой четырехугольный проход. Он мог пройти, только наклонив голову. Наклонив голову, Ефремов прошел туда.
Точно такой же коридор, как тот, в котором осталась истекать огуречным рассолом мертвая туша адской твари. По потолку змеились затянутые паутиной и липкой дрянью трубы. Было темно так же, как и во всем подвале.
Глухая, как продавленный диван, тишина заложила уши Ефремова, наверное, именно поэтому он пропустил первый донесшийся сзади шорох. Обернулся на второй, выбросив перед собой руку с ножом в развороте.
Удар получился отчаянно сильным — от разворота всем телом, — поэтому нападавшая сзади тварь сразу же рухнула на пол коридора. Голова у нее держалась на лоскуте кожи, нож перерубил шейный позвонок, легко рассек плоть шеи.
— Сволочь, — сказала голова, дыша на Ефремова рассолом. — Все равно всех не перережешь.
Не став спорить с ней, старшина Ефремов побежал вперед. Но очень скоро остановился и начал двигаться теперь гораздо медленнее, постоянно оглядываясь и присматриваясь к малейшему подозрительному предмету.
«А ведь у меня получается, — подумал он, внезапно приободряясь. — Я уже трех завалил. Прямо как в фильмах это все происходит — раз, и готово. Черт, а если я раскрою этот заговор, про меня, наверное, тоже фильм снимут! „Старшина и чудовища“. Или — „Крадущийся в ночи“. И не такие уж они страшные — эти инопланетные гады. Видали мы пострашнее. Например, мой сосед Вася после недельного запоя».
Впереди, кажется, что-то мелькнуло. Он остановился, сжав рукоятку ножа.
Нет, вроде ничего нет.
Коридор продолжался вперед и вроде никаких поворотов не делал.
А потом кончился. Старшина остановился, увидев в нескольких шагах от себя тупик.
— Жаль, — вслух проговорил Ефремов, поигрывая ножом. — А я только разохотился. Мне бы сейчас хоть тыщу этих тварей, я бы их всех порубал на колбасу! Что такое червяки? Мне бы кого-нибудь посерьезней! И всех сразу! Давайте!
* * *
Никита брел по коридору, стараясь не отставать от крадущегося впереди милиционера. Ни одной мысли не было в голове Никиты — так он устал. Он и пошел вслед за милиционером, чтобы не тратить сил на поиск дальнейшего пути.
Милиционер, тоже, судя по всему, крайне утомленный, слежку не замечал. Медленно продвигаясь вперед, он бормотал и бормотал себе под нос.
Никита почувствовал приторный запах, но особого внимания на это не обратил.
— Эх, упустил я свое счастье, — бубнил милиционер впереди. — А ведь мог бы стать заправским фермером. Фермер Галыбко! Это звучит, — он почему-то хихикнул, — не то что — прапорщик Галыбко. Ерунда какая-то. Тьфу. Колхоз, — мечтательно выдохнул он. — А стал городским теперь я. Здесь моя работа, друзья мои здесь. Между прочим, я замечаю, что каждую ночь мне деревня снится. Видно, отпустить меня не хочет родина моя. А что, если завтра же уехать? Домой. К маме.
Прапорщик Галыбко, как уже говорилось выше, всю жизнь ощущал себя оптимистом; именно поэтому его сейчас, пока он находился в грязном и подозрительном подвале, потянуло на мечту по поводу возможного поворота судьбы. И что свойственно всем без исключения оптимистам — прапорщик Галыбко увлекся. Говорил он теперь много громче, так что Никита, шедший позади, поневоле стал прислушиваться, более того, речь Галыбко, до сегодняшнего дня ничем не отличавшаяся от речи любого другого городского обывателя, сейчас стала красочной и ядреной, словно хорошо настоявшийся хлебный квас.
— Вот встанешь бывалоча с утра, — вспоминал Галыбко. — Солнышко лучики — туды-сюды, туды-сюды. Птички поют так сладко. Воздух как парное молоко, как масло, хоть ножом режь. Коровки мычат. Пастух матерится. А по дороге пыль столбом — стадо собирают. А весь день на покосе — коса вжик-вжик, хорошо. А вечером… Каждый день у нас на завалинке песни поют и сказки бают про мертвецов и упырей — слушаешь, слушаешь, испуг кожу морозом пузырит, ан домой не идешь — заслушаешься так. Собаки брешут, мужики самогон пьют.
Никита едва удержался оттого, чтобы хмыкнуть. Он поднял голову, чтобы лучше рассмотреть размечтавшегося милиционера, и увидел такое, что волосы на его голове — и без того растрепанные — встали дыбом. Из-за ближайшего поворота вывернула рыжая с подпалинами корова, равнодушно посмотрела на людей и, не без труда развернувшись в тесном проходе, пошла навстречу. Спокойно так помахивая хвостом и покачивая головой. Рога ее то и дело с довольно мерзким звуком скребли по стенам.
Никита остановился. А милиционер, не замечая ничего, шел дальше, прямо на корову.
— А бык у нас был в селе — Борькой звали в честь Бориса Николаевича. Ох и здоровенный был, бродяга. В смысле —
Борька, бык. Всех коров наших огуливал, а и злобный, как сатана, на людей бросался. Из-за него пастух каждую ночь на телеграфных столбах ночевал. Как Борька его вечером загонит, так до самого утра и дежурит.
Из-за того же поворота вывернул громаднейший бык. Раздутые его бока едва вмещались между стенами узкого подвального коридора. Рога упирались в потолок, кольцо в ноздре было величиной с автомобильное колесо. Завидев корову, бык радостно взревел, прыгнул вперед и рухнул на корову сверху, утвердив передние копыта на коровьей спине. Несчастная рыжуха, жалобно замычав, упала на брюхо.
Милиционер наконец очнулся и сбавил шаг. Некоторое время он обалдело смотрел на быка, потом попятился назад, потом вовсе побежал, развернувшись так, что Никита смог заметить его расширившиеся за всякие дозволенные анатомией пределы глаза. Милиционер, обезумевший от страха, Никиту не заметил, чуть не сбил его с ног и запылил дальше по коридору, а бык, разозлившись, очевидно, потому, что дикий крик милиционера помешал его делу, оторвался от коровы и, перешагнув через нее, побежал за обидчиком.
Никита, долго не раздумывая, устремился вслед за ударившимся в бегство стражем порядка. Он рад был бы посторониться и дать возможность быку разобраться с милиционером, но посторониться не мог — бык занимал все свободное пространство коридора и в лучшем случае просто размазал бы Никиту по стене. А в худшем…
Наклонив тупую башку, вооруженную громадными и явно очень острыми рогами, бык летел вперед.
* * *
Капитан Ряхин следовал в одному ему ведомом направлении. Он чутко прислушивался, приглядывался и принюхивался — и, конечно, от него не ускользнул противный удушающе-приторный запах, внезапно наполнивший подвальные коридоры. Ряхин даже приостановился на минуту, поднял голову, пошевелил ноздрями, потом неопределенно хмыкнул, так и не поняв, чем это так мерзко пахнет, и пошел дальше.
Голова его была занята очень важными мыслями.
Он думал о том, что неспроста эти загадочные личности в черном скрываются в подвале. Наверное, здесь у них штаб-квартира. И склад оружия, который капитан обнаружил, вполне возможно, принадлежит не бандитам из «Малины», а вот этим самым черным, выдающим себя за агентов ФСБ.
«Они, конечно, агенты, — думал Ряхин. — Только не ФСБ. А скорее — ФБР. То есть ЦРУ. Или как она там сейчас у них называется. Международная обстановка между народами сейчас очень сложная. Америка собирается бомбить Ирак, а так как наш уважаемый президент против этого, без всякого сомнения, незаконного акта, Америка может и Россию начать завоевывать».
Приняв во внимание это предположение, капитан развивал свою мысль дальше. Неуловимые люди в черном, по его мнению, были не чем иным, как первой ласточкой большой антироссийской кампании.
В сознании капитана Ряхина медленно, но неотвратимо разворачивалось эпохальное полотно: в далекой и зловещей громадине Белого дома зреет, словно вулканический прыщ, таинственная угроза. Люди в безукоризненных костюмах снуют по ярко освещенным коридорам, сверкающие ботинки бесшумно скользят по ковровым дорожкам, у каждой двери хмуро чернеют непреклонные негры с автоматическими винтовками, а на секретных полигонах проходят секретные испытания сверхсекретного оружия, способного за одно мгновение уничтожить жизнь на всей планете.
— Сколько осталось ждать? — отрываясь от мерцающего, как подсвеченный аквариум, компьютерного монитора, спрашивает на иностранном языке один из безукоризненно одетых другого.
— Еще совсем немного, — говорит другой.
Оба смеются, сутуля плечи, чтобы злорадно потереть сухие злые ладони. Подбегает белозубый в белой рубашке с галстуком, взнузданный нагрудной кобурой. В руках у белозубого стопка листов с распечатками.
— А-а, — говорят ему безукоризненно одетые. — Расчеты. Как по вашим прогнозам, сколько живых единиц останется в России после одного-единственного бомбового удара?
Белозубый шелестит бумажками, потом, сверкнув пробором, поднимает голову и говорит:
— Ни одной единицы! Теперь смеются все трое.
На стенах комнаты висят флаги — американский, полосатый и звездный, как семейные трусы, черный с белым черепом над перекрещенными костями и еще один — зеленый треугольник, в который вписан страшно косящий глаз. На столе звонит телефон. Из селектора слышится голос на иностранном языке:
— Все ценности в России украдены, складированы в подвальных тайниках и подготовлены к вывозу. Ждем только вашего сигнала, чтобы начать вывоз.
— Скоро будет сигнал, — все еще посмеиваясь, говорит безукоризненно одетый.
Слышен щелчок, потом телефон звонит снова. Иностранный голос на этот раз гремит из селектора взволнованно, и троица в кабинете враз прекращает веселье.
— Катастрофа! — вещает селектор. — Наша гениально задуманная во славу американской нации операция находится под угрозой срыва! Заговор разоблачен! Агенты ЦРУ, внедренные в каждый российский город, арестованы и ждут суда! Мы никак не могли предположить, что такое случится, ведь агенты, работавшие в России, — наши лучшие кадры. Каждый обучен исключительно тщательно и разносторонне. Знания, полученные агентами, невозможно перечислить за два часа непрерывного монолога: ниндзюцу — искусство быть невидимым, рукопашный бой, танковое дело, снайперская стрельба, триста пять языков и пятьсот диалектов, виртуозное владение холодным оружием, автомобилевождение, прикладная конспирация и теоретическое судопроизводство. И всех этих навыков агентам не хватило, чтобы победить одного российского милиционера — в прошлом капитана, а теперь маршала, для которого специально вновь введен был чин Главного Генералиссимуса, — Виталия Ряхина. Именно он выследил агентов, поймал, выведал у них планы и разгадал заговор. Теперь Главный Генералиссимус лично готовит к бою ракетную установку Америка-Россия, созданную по собственным чертежам.
Трое замирают с раскрытыми ртами.
Дверь кабинета с треском распахивается, и на пороге возникает седоватый человек с крупными квадратными ушами и простецким, даже глуповатым лицом, на котором сейчас недоумение и ужас.
— Кто он — этот неведомый заокеанский герой? — кричит седоватый. — Почему его до сих пор не подкупили и не завербовали для работы с нами?
Трое в кабинете пожимают плечами, а один из них говорит:
— Не можем знать, мистер Президент. Более-менее осмысленное выражение пробивается на лице Американского Президента сквозь привычную глуповато-доброжелательную гримасу.
— Я понял, — тихо говорит Президент. — Ряхин — неподкупен. Потому что он настоящий русский милиционер.
— Что?
Кабинет с тремя флагами на стенах, американские контрразведчики и Президент сверхдержавы мгновенно растворились в стылом подвальном воздухе. Капитан Ряхин покрутил головой, прогоняя остатки миража, и переспросил у того, кто к нему обращался:
— Что? Что вы сказали?
Американский Президент переступил с ноги на ногу, брезгливо сторонясь сырых стен подвального коридора, и повторил вопрос, с трудом выговаривая неподатливые русские слова:
— Скажите, пожалуйста, как пройти к складу оружия? Главный Генералиссимус, то есть пока капитан Ряхин, честно говоря, растерялся. Он огляделся по сторонам — полумрак, затхлая вонь, к которой примешан странный приторный запашок, трубы, завешанные паутиной, под низким потолком. И самый настоящий Американский Президент, стоящий напротив капитана.
— Как пройти к складу оружия? — снова спросил Президент.
— Сейчас, — лихорадочно соображая, как ему поступить, проговорил капитан Ряхин. — Сейчас, сейчас.
Президент терпеливо ждал. Капитан Ряхин ничего не придумал, но понимал, что какие-то действия он совершить должен. Поэтому он, криво улыбаясь, опустил автомат на уровень груди Президента и чуть дрогнувшим голосом проговорил:
— Следуйте за мной. Вы арестованы.
— Вот? — на своем языке удивился Президент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48