Никто теперь не станет говорить с ней, не сядет с ней за стол, не прикоснется к ней. Все ее наряды будут разорваны, ожерелья рассыпаны, духи вылиты на пол. Отовсюду будут слышаться ядовитые замечания, а когда она потеряет терпение и заплачет, девушки набросятся на нее, и одна из них, скорее всего Ретия, будет хлестать ее по щекам или бить кулаками туда, где синяки не видны. И так будет продолжаться без конца. Мирани понимала, что это такое: она сама пережила это. Когда она только-только приехала на Остров, ее исключили на целую неделю. Каждую ночь она засыпала в слезах, отчаянно тоскуя по дому. А для легкомысленной Криссы, мечтающей только об одном — всем нравиться, всегда быть на виду, — подобное испытание станет невыносимым. Мирани обернулась.
— Нет. Для такого наказания нужно, чтобы мы все за него проголосовали, а я в этом участвовать не собираюсь. Твоя затея глупая, злобная и только подтолкнет ее обратно к Гермии. Кроме того, Ретия, Исключение нужно тебе самой, а не всем нам. Ты не желаешь, чтобы она пронюхала о твоей войне.
Наступило полное ужаса молчание. Над волнами пронзительно вскрикнула чайка. Мирани не догадывалась, много ли знают остальные, но лица у всех стали изумленные, испуганные.
Крисса, забыв про слезы, прошептала:
— О какой войне?
Мирани посмотрела на Ретию. Рослая девушка ответила ей пристальным взглядом. Не опустилась ни до мольбы, ни до угроз. Но глаза под пышными локонами были холодны.
Мирани опустила веки. Помолчав, произнесла:
— Ретия сказала принцу Джамилю, что Оракул находится в нечистых руках. Просила его выступить с войсками против Аргелина и Гермии.
В первый миг девушки не поверили своим ушам. Потом Крисса вскочила:
— И она называет меня предательницей!
— Это правда? — спросила Иксака, Та, Кто Умащивает Бога.
— Да, — спокойно ответила Ретия. — Это правда. Все мы знаем, что Оракулом завладели предатели, и я намереваюсь положить этому конец. А вы все, если хотите сохранить свои места, поддержите меня.
Но глаза ее были устремлены только на Мирани.
Мирани облизала пересохшие губы. Она боялась, что не выдержит напряжения и закричит, но все-таки сказала:
— Я пойду к Гермии.
Крисса изумленно распахнула глаза.
— Зачем?
— Чтобы остановить войну. Если она уступит и назначит Ретию Гласительницей…
Ретия шагнула к ней.
— Не назначит. А если ты все-таки пойдешь к ней, Мирани, если посмеешь, то знай — ты нас потеряешь. Всех. Останешься одна между молотом и наковальней.
Мирани захлестнула волна бездонного страха Потому что это было правдой. Сетис ушел, Алексос и Орфет — тоже, Гермия ее ненавидит, а если против нее восстанут еще и Девятеро… Ни одна живая душа на свете ей не поможет.
«Кроме меня».
Мирани вздрогнула. Его голос был так тих, так печален. Но всё же он пробудил в ней мужество. Она кивнула.
— Знаю, — молвила она, отвечая сразу и ему, и подругам. Потом вышла.
* * *
В комнате Гермии сидела рабыня, причесывавшая госпожу, и Мирани велела ей:
— Оставь нас, пожалуйста.
Рабыня поглядела на Гласительницу; Гермия кивнула ей, и та вышла. Гермия медленно встала, как будто по скованной позе Мирани, по ее стиснутым рукам догадалась, зачем пришла Носительница.
Но сказала она только одно:
— Тебе не мешало бы приодеться к визиту принца Джамиля.
— Вряд ли он придет. — Мирани подняла глаза. — Гермия, я знаю, ты меня ненавидишь. За всё, что случилось, за то, что Алексос стал Архоном, за жестокие слова, которые я говорила тебе. Но сейчас я пришла предупредить тебя…
— Предупредить? О чем?
— Просить тебя, умолять: оставь свой пост. Позволь нам назначить новую Гласительницу. Ты уже почти достигла того возраста, в каком уходят из Храма. Если же ты не захочешь…
Гермия хрипло, натянуто засмеялась.
— Ты мне угрожаешь? — Исполнившись внезапной злобы, она шагнула к девушке. — Ты, которая считает, будто слышит Бога? Которая уверена, что ей ведомы все божественные устремления? — Она холодно улыбнулась. На белых щеках темнели тщательно уложенные локоны. — Когда-то я тоже так считала, Мирани. Когда была молода и наивна, я думала, будто знаю, чего хочет Бог, но потом я поняла, что слышу всего лишь собственный голос, собственные желания. А когда стала Гласительницей, то думала, что всё изменится. Что Оракул будет извергать голоса, оглушительно рычать…
Ее пальцы схватили гребень из слоновой кости, повертели его.
— В первый день я так боялась, что едва дышала. Какой-то город далеко на востоке прислал гонцов с поручением узнать, стоит ли им вторгаться на вражескую землю. Я задала вопрос и стала ждать.
Она обернулась.
— Можешь себе представить, что я при этом чувствовала? Ту тишину? Расселина клубится дымами, но из ее разверстых уст не доносится ни звука. Полное молчание! Меня медленно охватывал ужас. Я понимала, что эти люди, касавшиеся лбами земли, ждут ответа, сейчас, немедленно! Тысячи Гласительниц до меня слышали голос Бога, или, по крайней мере, утверждали, будто слышат! И никто никогда не узнает, лгали они или нет! И если солжешь ты сама, кто об этом узнает?
Потрясенная Мирани молчала. Она никогда не видела Гермию в таком волнении. Глаза Гласительницы устремились на нее.
— Ты бы не справилась с такой ношей. Многие не справились бы. А я сумела. Потому что в следующий миг мне пришла в голову другая мысль, от которой перехватило дыхание. Мысль о том, что в моих руках — судьба городов, жизнь всех людей до единого. По моему слову будут зарождаться и рушиться целые империи, цари будут свергнуты с тронов, а простая женщина-просительница станет искать пропавшее кольцо там, где я укажу. Только с моего позволения крестьяне станут выращивать урожай, а купцы отправятся на край света. Я стану повелевать миром! Я!
Гермия перевела дух. Ее глаза горели. Она со стуком отложила гребень.
— Власть проникает в душу, Мирани. Я не отдам Оракул никому — ни тебе, ни Аргелину. И не поддамся на происки Ретии.
— Ты знаешь, что она задумала?
— Знаю, что она вступила в заговор с Жемчужным Принцем. И Аргелин знает.
Мирани сделала шаг.
— Ты еще можешь ее остановить. Оракул…
— Хочешь, чтобы я объявила, будто Бог требует от меня уйти в отставку? — Гласительница холодно рассмеялась. — Ты, так стремящаяся сохранить Оракул в чистоте, хочешь, чтобы он говорил то, что тебе нужно. Ну и лицемерка же ты, Мирани.
— А Архон?
Вопрос прозвучал тихо. Он потонул в криках потревоженных чаек, в шелесте далеких голосов.
Гермия подняла голову и окинула Мирани тяжелым взглядом. Наконец заговорила:
— Мне очень жаль Архона.
— Что значит — жаль? — Мирани похолодела.
— Я уже начала было думать, будто ты не ошиблась в мальчике. Будто в нем и в самом деле что-то есть… что-то было…
В бесцветном тоне ее голоса крылось нечто зловещее. Мирани кинулась к ней и схватила за руку, сдавила так сильно, что сама испугалась.
— Что значит — было? Что случилось с Алексосом?
Гермия отстранилась.
— Такая судьба уготована всем Архонам, — прошептала она. — Быть принесенными в жертву ради своего народа. Даже если они — Боги.
И тут дверь с грохотом распахнулась. В комнату вошли шестеро телохранителей в полном вооружении. За ними шествовал Аргелин, взмокший от быстрой ходьбы. Его доспехи покрылись пылью, плащ был алым, как кровь.
Гермия обернулась к нему.
— В чем дело? Как вы посмели?!..
— Посмел, госпожа, потому что здесь затаились корни предательства.
— Здесь?! — Она в гневе встала перед ним. — Ты обвиняешь меня в измене?
Его гладкое лицо хранило спокойствие.
— Ты главенствуешь над Девятерыми.
— Тебе известно, что я не отвечаю за поступки Ретии. — На миг они застыли друг против друга в твердокаменном недоверии. Потом, будто убедившись в чем-то, Гермия подошла к нему ближе и спросила более мягко: — Что случилось?
Его враждебность тоже рассеялась. Рукой, затянутой в перчатку, он указал на окно.
Мирани посмотрела туда и ахнула.
Море было синим, но отнюдь не пустым. Шеренга за шеренгой на пологих волнах покачивались каравеллы и невольничьи корабли, боевые галеры с пятью рядами дубовых весел, а возглавлял их огромный флагман под императорским стягом — скачущим рубиновым конем. Над флотилией кружили тучи перепуганных чаек, а на берегу, в Порту, царило смятение. Люди торопливо возводили линию обороны, разбегались, поскальзывались на рассыпанной рыбе, выволакивали на каменную набережную огромные катапульты.
— Корабли Джамиля ушли, чтобы присоединиться к своему флоту, побросали своих треклятых слонов, — уныло пояснил Аргелин. — Порт блокирован, я приказал запереть все ворота в стене. Город укреплен баррикадами, но Остров беззащитен. Вы должны пойти со мной туда, где вам ничто не будет угрожать.
— Ни за что. — Гермия бросила взгляд на Мирани. — Мой долг повелевает мне находиться здесь. Я не покину Оракул.
— Гермия, у меня не хватит войск…
— Бог защитит тех, кто ему принадлежит.
Генерал коснулся ее плеча, но, почувствовав, как она напряглась, поспешно отдернул руку.
— Будь по-твоему, — ледяным тоном произнес он. — Но остальные из числа Девятерых будут находиться под домашним арестом. Мои люди убьют каждого, кто посмеет сбежать. Время предостережений закончилось. — Он бросил взгляд на Мирани. — Надеюсь, теперь ты счастлива. Из-за тебя по улицам заструится кровь.
В горле пересохло от страха. Мирани сглотнула. Он склонился над ней с потемневшим от гнева лицом.
— Неужели я так ужасен, госпожа, неужели я так жесток, что ты с таким пылом ждешь моего падения?
Шестой дар
Разлетевшиеся перья
На свете есть много вещей, которые, они считают, мне нужны.
Мне приносят тысячи даров. Птицы, живые твари, изумруды, серебро. Что могут люди дать Богу, у которого и так всё есть?
Моя тень ничего не хочет, только темноты. Царица Дождя раздает бесценные, несущие жизнь дары, не требуя никакой награды.
Но я думал над этим и решил: есть на свете вещи, которых мне хочется. Твое сердце и разум. Три звезды.
И чтобы не остаться одному.
Нужды терзают их
Потом была Обезьяна, а вот теперь — Паук. Алексос, издалека казавшийся совсем крошечным, терпеливо шагал по извилистой тропинке.
— И о чем он только думает? — проворчал Лис. — Там, вдали?
Сетис покачал головой. Каждое слово причиняло боль. Они урезали норму воды до одного глотка через каждые три часа, язык распух, горло забилось пылью, глоток давался с невыразимым усилием, но все-таки юноша жаждал сделать его и потом с трудом останавливал себя.
Если верить Сфере, до ближайшего источника было два часа пути на запад. Он должен привести своих спутников туда. Или пусть приведет Алексос.
Архон развернулся, зашагал обратно. Один раз он упал, и Сетис испуганно подался вперед, но мальчик поднялся и прошел тропу до конца. Его ноги в маленьких сандалиях заплетались от усталости. Он подошел и сел рядом с Орфетом.
Шакал молча протянул ему воды. Алексос осторожно отпил один крохотный глоточек.
Орфет не сводил с мальчика воспаленных, налитых кровью глаз. В последние два дня он не произнес почти ни слова, только понуро тащился вперед. Когда все спали, музыкант обливался потом и вскрикивал, и даже сейчас он то и дело испуганно озирался по сторонам, оглядывал сумеречные окрестности, а глаза были тусклые, полные ужаса. Тут, вокруг, полно всякой жути, доверительно шепнул он Сетису. Они преследуют его. Демоны, псы с громадными глазищами. Мертвецы, восставшие из могил.
Сетис понимал, что дело тут в жаре, их преследуют не чудовища, а миражи, и к тому же сказывается выпивка, точнее, ее отсутствие. Орфет изнемогал, его тело требовало вина, зной и жажда помутили его рассудок. Без него им стало бы лучше, уныло подумал юноша. Возможно, этим дело и кончится, потому что уже сейчас толстяк еле переставляет ноги.
Не говоря ни слова, Шакал встал и осмотрелся. Они утомленно побрели за ним.
Хорошо хоть, удалось умиротворить Зверей. Алексос непременно проходил по их очертаниям, разговаривал с ними, закапывал возле каждой тропинки прядь волос. Сетис потер сухую и шершавую, как наждак, кожу на лице и вспомнил Льва, наполнившего их души гневом. С тех пор они не встретили ни одного живого существа, ни единой букашки. И вот теперь перед ними вздымались громадины гор; глаз различал отдельные пики и ущелья, хотя на рассвете и в сумерках самые высокие вершины скрывались в тумане. Сверкающие белые отблески наполняли его душу болью. Что это — снег? Он никогда не видел снега, только слышал старые байки путешественников. Твердая вода. Неужели такое бывает?
Они шли и шли. Час за часом.
Продвижение дальше превратилось в невыносимую муку. Каждый шаг отзывался болью. И конца пути не было видно. Под ослабевшими ногами лежала твердая, покрытая трещинами земля, бескрайняя солончаковая равнина блестела спекшимися в корку кристаллами. Не укутанными оставались только глаза, да и их приходилось прикрывать рукой, чтобы не ослепнуть.
Бок о бок с ними двигались миражи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Нет. Для такого наказания нужно, чтобы мы все за него проголосовали, а я в этом участвовать не собираюсь. Твоя затея глупая, злобная и только подтолкнет ее обратно к Гермии. Кроме того, Ретия, Исключение нужно тебе самой, а не всем нам. Ты не желаешь, чтобы она пронюхала о твоей войне.
Наступило полное ужаса молчание. Над волнами пронзительно вскрикнула чайка. Мирани не догадывалась, много ли знают остальные, но лица у всех стали изумленные, испуганные.
Крисса, забыв про слезы, прошептала:
— О какой войне?
Мирани посмотрела на Ретию. Рослая девушка ответила ей пристальным взглядом. Не опустилась ни до мольбы, ни до угроз. Но глаза под пышными локонами были холодны.
Мирани опустила веки. Помолчав, произнесла:
— Ретия сказала принцу Джамилю, что Оракул находится в нечистых руках. Просила его выступить с войсками против Аргелина и Гермии.
В первый миг девушки не поверили своим ушам. Потом Крисса вскочила:
— И она называет меня предательницей!
— Это правда? — спросила Иксака, Та, Кто Умащивает Бога.
— Да, — спокойно ответила Ретия. — Это правда. Все мы знаем, что Оракулом завладели предатели, и я намереваюсь положить этому конец. А вы все, если хотите сохранить свои места, поддержите меня.
Но глаза ее были устремлены только на Мирани.
Мирани облизала пересохшие губы. Она боялась, что не выдержит напряжения и закричит, но все-таки сказала:
— Я пойду к Гермии.
Крисса изумленно распахнула глаза.
— Зачем?
— Чтобы остановить войну. Если она уступит и назначит Ретию Гласительницей…
Ретия шагнула к ней.
— Не назначит. А если ты все-таки пойдешь к ней, Мирани, если посмеешь, то знай — ты нас потеряешь. Всех. Останешься одна между молотом и наковальней.
Мирани захлестнула волна бездонного страха Потому что это было правдой. Сетис ушел, Алексос и Орфет — тоже, Гермия ее ненавидит, а если против нее восстанут еще и Девятеро… Ни одна живая душа на свете ей не поможет.
«Кроме меня».
Мирани вздрогнула. Его голос был так тих, так печален. Но всё же он пробудил в ней мужество. Она кивнула.
— Знаю, — молвила она, отвечая сразу и ему, и подругам. Потом вышла.
* * *
В комнате Гермии сидела рабыня, причесывавшая госпожу, и Мирани велела ей:
— Оставь нас, пожалуйста.
Рабыня поглядела на Гласительницу; Гермия кивнула ей, и та вышла. Гермия медленно встала, как будто по скованной позе Мирани, по ее стиснутым рукам догадалась, зачем пришла Носительница.
Но сказала она только одно:
— Тебе не мешало бы приодеться к визиту принца Джамиля.
— Вряд ли он придет. — Мирани подняла глаза. — Гермия, я знаю, ты меня ненавидишь. За всё, что случилось, за то, что Алексос стал Архоном, за жестокие слова, которые я говорила тебе. Но сейчас я пришла предупредить тебя…
— Предупредить? О чем?
— Просить тебя, умолять: оставь свой пост. Позволь нам назначить новую Гласительницу. Ты уже почти достигла того возраста, в каком уходят из Храма. Если же ты не захочешь…
Гермия хрипло, натянуто засмеялась.
— Ты мне угрожаешь? — Исполнившись внезапной злобы, она шагнула к девушке. — Ты, которая считает, будто слышит Бога? Которая уверена, что ей ведомы все божественные устремления? — Она холодно улыбнулась. На белых щеках темнели тщательно уложенные локоны. — Когда-то я тоже так считала, Мирани. Когда была молода и наивна, я думала, будто знаю, чего хочет Бог, но потом я поняла, что слышу всего лишь собственный голос, собственные желания. А когда стала Гласительницей, то думала, что всё изменится. Что Оракул будет извергать голоса, оглушительно рычать…
Ее пальцы схватили гребень из слоновой кости, повертели его.
— В первый день я так боялась, что едва дышала. Какой-то город далеко на востоке прислал гонцов с поручением узнать, стоит ли им вторгаться на вражескую землю. Я задала вопрос и стала ждать.
Она обернулась.
— Можешь себе представить, что я при этом чувствовала? Ту тишину? Расселина клубится дымами, но из ее разверстых уст не доносится ни звука. Полное молчание! Меня медленно охватывал ужас. Я понимала, что эти люди, касавшиеся лбами земли, ждут ответа, сейчас, немедленно! Тысячи Гласительниц до меня слышали голос Бога, или, по крайней мере, утверждали, будто слышат! И никто никогда не узнает, лгали они или нет! И если солжешь ты сама, кто об этом узнает?
Потрясенная Мирани молчала. Она никогда не видела Гермию в таком волнении. Глаза Гласительницы устремились на нее.
— Ты бы не справилась с такой ношей. Многие не справились бы. А я сумела. Потому что в следующий миг мне пришла в голову другая мысль, от которой перехватило дыхание. Мысль о том, что в моих руках — судьба городов, жизнь всех людей до единого. По моему слову будут зарождаться и рушиться целые империи, цари будут свергнуты с тронов, а простая женщина-просительница станет искать пропавшее кольцо там, где я укажу. Только с моего позволения крестьяне станут выращивать урожай, а купцы отправятся на край света. Я стану повелевать миром! Я!
Гермия перевела дух. Ее глаза горели. Она со стуком отложила гребень.
— Власть проникает в душу, Мирани. Я не отдам Оракул никому — ни тебе, ни Аргелину. И не поддамся на происки Ретии.
— Ты знаешь, что она задумала?
— Знаю, что она вступила в заговор с Жемчужным Принцем. И Аргелин знает.
Мирани сделала шаг.
— Ты еще можешь ее остановить. Оракул…
— Хочешь, чтобы я объявила, будто Бог требует от меня уйти в отставку? — Гласительница холодно рассмеялась. — Ты, так стремящаяся сохранить Оракул в чистоте, хочешь, чтобы он говорил то, что тебе нужно. Ну и лицемерка же ты, Мирани.
— А Архон?
Вопрос прозвучал тихо. Он потонул в криках потревоженных чаек, в шелесте далеких голосов.
Гермия подняла голову и окинула Мирани тяжелым взглядом. Наконец заговорила:
— Мне очень жаль Архона.
— Что значит — жаль? — Мирани похолодела.
— Я уже начала было думать, будто ты не ошиблась в мальчике. Будто в нем и в самом деле что-то есть… что-то было…
В бесцветном тоне ее голоса крылось нечто зловещее. Мирани кинулась к ней и схватила за руку, сдавила так сильно, что сама испугалась.
— Что значит — было? Что случилось с Алексосом?
Гермия отстранилась.
— Такая судьба уготована всем Архонам, — прошептала она. — Быть принесенными в жертву ради своего народа. Даже если они — Боги.
И тут дверь с грохотом распахнулась. В комнату вошли шестеро телохранителей в полном вооружении. За ними шествовал Аргелин, взмокший от быстрой ходьбы. Его доспехи покрылись пылью, плащ был алым, как кровь.
Гермия обернулась к нему.
— В чем дело? Как вы посмели?!..
— Посмел, госпожа, потому что здесь затаились корни предательства.
— Здесь?! — Она в гневе встала перед ним. — Ты обвиняешь меня в измене?
Его гладкое лицо хранило спокойствие.
— Ты главенствуешь над Девятерыми.
— Тебе известно, что я не отвечаю за поступки Ретии. — На миг они застыли друг против друга в твердокаменном недоверии. Потом, будто убедившись в чем-то, Гермия подошла к нему ближе и спросила более мягко: — Что случилось?
Его враждебность тоже рассеялась. Рукой, затянутой в перчатку, он указал на окно.
Мирани посмотрела туда и ахнула.
Море было синим, но отнюдь не пустым. Шеренга за шеренгой на пологих волнах покачивались каравеллы и невольничьи корабли, боевые галеры с пятью рядами дубовых весел, а возглавлял их огромный флагман под императорским стягом — скачущим рубиновым конем. Над флотилией кружили тучи перепуганных чаек, а на берегу, в Порту, царило смятение. Люди торопливо возводили линию обороны, разбегались, поскальзывались на рассыпанной рыбе, выволакивали на каменную набережную огромные катапульты.
— Корабли Джамиля ушли, чтобы присоединиться к своему флоту, побросали своих треклятых слонов, — уныло пояснил Аргелин. — Порт блокирован, я приказал запереть все ворота в стене. Город укреплен баррикадами, но Остров беззащитен. Вы должны пойти со мной туда, где вам ничто не будет угрожать.
— Ни за что. — Гермия бросила взгляд на Мирани. — Мой долг повелевает мне находиться здесь. Я не покину Оракул.
— Гермия, у меня не хватит войск…
— Бог защитит тех, кто ему принадлежит.
Генерал коснулся ее плеча, но, почувствовав, как она напряглась, поспешно отдернул руку.
— Будь по-твоему, — ледяным тоном произнес он. — Но остальные из числа Девятерых будут находиться под домашним арестом. Мои люди убьют каждого, кто посмеет сбежать. Время предостережений закончилось. — Он бросил взгляд на Мирани. — Надеюсь, теперь ты счастлива. Из-за тебя по улицам заструится кровь.
В горле пересохло от страха. Мирани сглотнула. Он склонился над ней с потемневшим от гнева лицом.
— Неужели я так ужасен, госпожа, неужели я так жесток, что ты с таким пылом ждешь моего падения?
Шестой дар
Разлетевшиеся перья
На свете есть много вещей, которые, они считают, мне нужны.
Мне приносят тысячи даров. Птицы, живые твари, изумруды, серебро. Что могут люди дать Богу, у которого и так всё есть?
Моя тень ничего не хочет, только темноты. Царица Дождя раздает бесценные, несущие жизнь дары, не требуя никакой награды.
Но я думал над этим и решил: есть на свете вещи, которых мне хочется. Твое сердце и разум. Три звезды.
И чтобы не остаться одному.
Нужды терзают их
Потом была Обезьяна, а вот теперь — Паук. Алексос, издалека казавшийся совсем крошечным, терпеливо шагал по извилистой тропинке.
— И о чем он только думает? — проворчал Лис. — Там, вдали?
Сетис покачал головой. Каждое слово причиняло боль. Они урезали норму воды до одного глотка через каждые три часа, язык распух, горло забилось пылью, глоток давался с невыразимым усилием, но все-таки юноша жаждал сделать его и потом с трудом останавливал себя.
Если верить Сфере, до ближайшего источника было два часа пути на запад. Он должен привести своих спутников туда. Или пусть приведет Алексос.
Архон развернулся, зашагал обратно. Один раз он упал, и Сетис испуганно подался вперед, но мальчик поднялся и прошел тропу до конца. Его ноги в маленьких сандалиях заплетались от усталости. Он подошел и сел рядом с Орфетом.
Шакал молча протянул ему воды. Алексос осторожно отпил один крохотный глоточек.
Орфет не сводил с мальчика воспаленных, налитых кровью глаз. В последние два дня он не произнес почти ни слова, только понуро тащился вперед. Когда все спали, музыкант обливался потом и вскрикивал, и даже сейчас он то и дело испуганно озирался по сторонам, оглядывал сумеречные окрестности, а глаза были тусклые, полные ужаса. Тут, вокруг, полно всякой жути, доверительно шепнул он Сетису. Они преследуют его. Демоны, псы с громадными глазищами. Мертвецы, восставшие из могил.
Сетис понимал, что дело тут в жаре, их преследуют не чудовища, а миражи, и к тому же сказывается выпивка, точнее, ее отсутствие. Орфет изнемогал, его тело требовало вина, зной и жажда помутили его рассудок. Без него им стало бы лучше, уныло подумал юноша. Возможно, этим дело и кончится, потому что уже сейчас толстяк еле переставляет ноги.
Не говоря ни слова, Шакал встал и осмотрелся. Они утомленно побрели за ним.
Хорошо хоть, удалось умиротворить Зверей. Алексос непременно проходил по их очертаниям, разговаривал с ними, закапывал возле каждой тропинки прядь волос. Сетис потер сухую и шершавую, как наждак, кожу на лице и вспомнил Льва, наполнившего их души гневом. С тех пор они не встретили ни одного живого существа, ни единой букашки. И вот теперь перед ними вздымались громадины гор; глаз различал отдельные пики и ущелья, хотя на рассвете и в сумерках самые высокие вершины скрывались в тумане. Сверкающие белые отблески наполняли его душу болью. Что это — снег? Он никогда не видел снега, только слышал старые байки путешественников. Твердая вода. Неужели такое бывает?
Они шли и шли. Час за часом.
Продвижение дальше превратилось в невыносимую муку. Каждый шаг отзывался болью. И конца пути не было видно. Под ослабевшими ногами лежала твердая, покрытая трещинами земля, бескрайняя солончаковая равнина блестела спекшимися в корку кристаллами. Не укутанными оставались только глаза, да и их приходилось прикрывать рукой, чтобы не ослепнуть.
Бок о бок с ними двигались миражи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35