– простодушно спросила Двинвен.
– Между ними ничего не было! – заверил Орбилий, дав, наконец, волю своему возмущению. – И не могло быть! А весь логос в том, что вам, бездельникам, нужно заучивать не только основные значения слов, но и множество переносных! Латынь – чрезвычайно образный, развитый и богатый язык… с обилием переносных значений! Когда вы будете готовы воспринимать истинно изящную дискуссию… – тут Орбилий утер пот со лба и откатил кувшин подальше в угол, – тогда и получите от меня хоть что-нибудь хорошее. А пока – беседы собачника Фульвия с торговцем ослятиной на углу у общественных бань! Dixi!
И учитель отвернулся, надевая сандалии и выбирая в углу трость потяжелее.
– Пойду изловлю того негодника, что подсунул мне этот сосуд, – бормотал Орбилий себе под нос. – Чувствую, что тут подрастает какой-то будущий Гораций Флакк!..
– В каком смысле будущий Гораций Флакк? – тихонько спросил Гвидион на лестнице.
– В том смысле, что Гораций тоже изводил Орбилия, – предположил Ллевелис.
Когда они миновали несколько витков лестницы, Гвидион неуверенно сказал:
– А может, они и вправду говорили о литературе?
* * *
На последнем занятии в начале июня, когда Гвидион притащился к Тарквинию Змейку на самый верх башни, изнемогая от жары, Змейк встретил его на пороге своего кабинета и сказал:
– Пойдемте. Возьмите из кабинета сыворотки, шприцы, вакцины, берите все свои инструменты и спускайтесь за мной.
Гвидион, недоумевая, последовал за Змейком снова вниз, стараясь не наступать на его мантию, которая мела по ступеням. Змейк привел его на конюшню, и Гвидион чуть не ахнул от радости: в загончике рядом с тем, где жил пони Мерлина, топталась овца. Это была самая настоящая овца с Гебридских островов – белая с черной мордой. Змейк обернулся к Гвидиону и сказал:
– Располагайтесь.
Гвидион поставил на пол и раскрыл свою медицинскую сумку.
– Вот вам овца. Она совершенно здорова. Заразите ее одной из трех тяжелых болезней, которые мы с вами успели изучить, и вылечите в порядке заключительного годового экзамена. Приступайте. Я вернусь через три часа и проверю, в какой стадии заболевание.
И Змейк повернулся уходить. Овца заблеяла.
– Жарко тут, – сказала она простодушно. Она не поняла слов Змейка.
Гвидион глубоко вдохнул и удержал Змейка за рукав. Когда он взглянул Змейку в лицо, у него вяло мелькнула в голове фольклорная формула «тут мне и конец пришел». Но, не выпуская рукава Змейка и забыв прибавить обращение «учитель», он сказал:
– Я не могу заразить здоровое животное для того, чтобы сдать экзамен. Это ничтожная цель.
– А для чего вы могли бы это сделать? – спросил Змейк.
У Гвидиона мелькнуло что-то вроде «ради обусловленного жесткой необходимостью научного эксперимента, который нельзя провести иным способом», но в это время овца тряхнула ушами и еще что-то проблеяла, Гвидион случайно представил себе ее ягненком и ответил:
– Ни для чего.
– Ради обусловленного жесткой необходимостью научного эксперимента, который нельзя провести иным способом, – сухо скорректировал его Змейк. – Идите. Шестьсот восемьдесят девять.
Это был высший балл.
* * *
– Если вы будете каждый раз задавать мне столько вопросов по самым сокровенным областям знания, Афарви, то рано или поздно вы уподобитесь великому императору Юань-ди, – решительно сказал Сюань-цзан, поднимаясь с земли и сворачивая свою бамбуковую циновку.
– А что этот император? – полюбопытствовал Афарви, понимая, что уподобиться императору Юань-ди можно по разным признакам. Его устраивало уподобление как по мудрости, так и по добродетели.
– Он мертв, – преспокойно ответил Сюань-цзан. – Ну, что ж, думаю, что вы, все трое, – Эльвин и Тангвен поклонились, – готовы, пожалуй, уже к спецкурсу по творчеству Лу Ю. А потому предлагаю вам ступить в лодку и переправиться вместе со мной на тот берег, в павильон Яшмовых стрекоз.
Тут ученики с удивлением увидели, что у ступеней башни Сюань-цзана плещется вода, – хотя до сегодняшнего дня они свободно подходили к ней посуху, – и самое главное, что возле ступеней покачивается ладья с носом в виде головы дракона. Они вошли в нее, и дракон сам собой направил свой нос к востоку и заскользил через озеро на другой, цветущий берег.
– Как досадно, что мы не можем полюбоваться цветами лотоса, – с сожалением заметил Сюань-цзан. – Они растут здесь в изобилии, да только у нас сейчас решительно нет досуга и есть, так сказать, определенная цель. Как писал Цюй Юань в одном из своих цы, «всей душою стремлюсь я в тот край, где цилини щебечут в ветвях».
– С чего бы Цюй Юаню писать в жанре цы? Ведь этот жанр вошел в обиход только в эпоху сунских императоров, когда Цюй Юань уже давно был легендой! – сказал Эльвин. – Разве не было бы уместней ему воспользоваться формой шихуа?
– С чего бы цилиням щебетать? – сдвинула брови Тангвен. – Ведь цилинь – это носорог!
– Да, действительно. Я, верно, ошибся, – беспечно рассмеялся Сюань-цзан.
Лодка-дракон причалила к яшмовым ступеням, выходящим прямо из воды. Удивительные цветы и деревья цвели над озером. Все четверо поднялись и прошли в старинные ворота, на которых красовались парные надписи дуйлянь. «На Цзинхэ, где простор голубой, угасает и тонет закат», – продекламировал Сюань-цзан первую из надписей. «Мы далёко заплыли с тобой, хорошо бы вернуться назад», – пробурчала Тангвен, даже и не думая читать вторую дуйлянь, но все же вошла вслед за всеми в беседку. Внутри беседка была отделана просто и вместе с тем с необыкновенным вкусом. Разные оттенки коричневого и зеленого радовали глаз. У входа росло коричное дерево. Под деревом на столике лежала цитра и стоял прибор для письма. Внутри Сюань-цзан расположился в свободной позе, повел рукою вокруг и сказал:
– Ну вот. Это и есть павильон Яшмовых стрекоз, или беседка Созерцания цветов стрелолиста. Хотите чаю?
– Но как мы здесь оказались? – спросил Афарви.
– Ну, нам ведь нужно где-то проводить спецкурс, – убедительно сказал Сюань-цзан. – Нам нужно какое-то место с жаровней, с тонкой бумагой на окнах, с каллиграфией Ван Вэя на стенах и живописью в жанре «цветы и птицы», с феями-прислужницами… – словом, хижина отшельника в горах.
– Вы что-то путаете, – сказал Афарви. – Хижина отшельника в горах вовсе не такова, и каллиграфия Ван Вэя не сочетается с живописью в жанре «цветы и птицы».
Сюань-цзан рассмеялся, закрыв лицо рукавом.
– Хорошо, – сказал он. – Тогда я скажу вам начистоту. Я немножко поколдовал тут. Вас это устроит?
– Меня никак не устроит наставник, который в профиль так сильно похож на лису, – сказал Афарви.
Сюань-цзан рассмеялся еще громче.
– А вы не очень-то вежливы, – заметил он. – Ну ладно, ваша взяла. Я не ваш наставник.
– Я понял это сразу. Еще когда вы грозились прибить меня за то, что я задаю слишком много вопросов. Мой наставник никогда не сделал бы этого. Он любил, когда я задаю вопросы.
– Но он оставил меня за себя, – сказал лис-оборотень, тут же на глазах превращаясь в красивого и изящного молодого человека. – Правда, он не просил меня принимать его облик, – хихикнул лис, – но просил занять вас до его возвращения. Ведь мы с ним большие друзья, хоть я и оборотень, так сказать, по рождению и воспитанию.
В это мгновение на порог беседки ступил Сюань-цзан.
– Ваши ученики – настоящие дьяволы, – пожаловался оборотень. – Сразу взяли меня за горло, крыли так и сяк и обзывали лисицей.
– Зачем же нужно было притворяться? – упрекнул его Сюань-цзан. – Сказали бы: так и так, я Ху Юань-мэй, третий в роду Шусяньских лис.
– После этого от меня бы и костей не нашли, – шутливо пожаловался Юань-мэй, поглядывая на студентов как бы с опаской.
– А для чего было насмешничать и проверять наши познания путем таких немилосердных уловок? – в свою очередь, упрекнула его Тангвен. – Пусть мы и не преуспели в учении, но зачем же насмехаться?..
– Ах, барышня, – отвечал оборотень, смеясь, – одним цилинем больше на ветвях, одним цилинем меньше… я думаю, небесная лазурь не потускнеет только от того лишь, что в ней споет свою простую песнь какой-нибудь цилинь.
– Позвольте спросить у вас, господин Ху, – набравшись смелости, сказал Афарви. – Видите ли, дело в том, что у нас здесь есть преподаватель… одной с вами породы. Он даже ведет у нас спецкурс в этом семестре. Вы не встречались с ним? А если да, то как он вам показался?..
– Я удостоился чести беседовать с ним мимоходом, – с улыбкой молвил лис, – и могу так вам сказать: мой досточтимый собрат, конечно, обладает самым полным букетом добродетелей, один лишь за ним водится грешок: уж больно он любит таскать кур и жрать их. Нет для него более высокого наслаждения в жизни. Задушит – и жрать. Что же до вашего покорного слуги, то я нахожу неизмеримо большее наслаждение в поэзии, в игре на цитре, в шашечной партии. С юности балуюсь каллиграфией и – уж вы простите – люблю создать одну-другую оригинальную вещицу без помощи прикосновений рук.
– Ну, коль скоро уж вы создали этот изысканный павильон, так удачно расположенный и убранный с таким вкусом, – сказал Сюань-цзан, – я, пожалуй, и впрямь воспользуюсь обстоятельствами и проведу здесь спецкурс о Лу Ю.
Лис-оборотень, сложа руки, уселся поодаль, притворно закрылся веером и в следующие пять минут только состроил Тангвен одну или две гримасы.
– Итак, поэзия эпохи Сун сходна с плодом оливы. Вкус ее распробуешь не сразу, однако, распробовав, найдешь в нем множество тонких оттенков. Это справедливо и в отношении Лу Ю. Возьмем его прославленные стихи о цветении сливы мэйхуа.
– Интересно, почему это все, кто слагает стихи о мэйхуа, не могут избежать пошлости, едва лишь возьмутся за кисть? – бесцеремонно заметил Ху.
Сюань-цзан возмутился, но передумал цитировать стихи о мэйхуа.
– Это справедливо и в отношении Лу Ю, – повторил он, – который сложил некогда по случаю такие строки:
В павильоне прохладном
поет беззаботная флейта.
Десять лет бродил своевольно,
печалясь о времени светлом.
Потоком уносит упавший ствол,
никто не вспомнит о нем,
Сама не знает сухая полынь,
куда ее гонит ветер.
У золотого колодца платан
пронизан солнцем насквозь,
Рябью подернулся синий пруд,
чуть колышется тина.
Человеку свойственно счастья искать –
издавна так повелось.
Подробней об этом говорить
разве необходимо?
Тут слушающих его студентов удивительным образом осенила одна и та же мысль – ясная, как капля дождя в листве утуна, и прозрачная, как небо в Чэньюане: стоит ли, в самом деле, распространяться о вещах самоочевидных?..
На этом и закончился спецкурс по творчеству Лу Ю в школе в Кармартене.
* * *
Обдумав хорошенько все происшедшее за последний учебный год, Мерлин поднялся на башню Парадоксов, оглядел окрестности и сказал энглин:
– И зачем мне тащить этот груз?
Ведь меня здесь и в грош не ставят!
Что я школой все время занят?..
Вот возьму-ка я и женюсь!
– Женитесь, женитесь, дорогой учитель, – беспечно отозвался Ллевелис.
– Что-то мне не нравится ваш тон, – буркнул Мерлин. – Вы на что-то намекаете?
– Да нет, – заверил его Ллевелис. – А вдруг она захочет почистить вашу старую шляпу?
– Как… почистить? – оторопел Мерлин.
– Обыкновенно. Платяной щеткой.
– Ну и что ж такого? Ну и пускай себе почис… э-э… нет. Это уж… нет. Вот вы всегда, Ллевелис, рисуете такие какие-то ситуации… крайние, – досадливо поморщился Мерлин и стал быстро спускаться с башни. На третьей ступеньке сверху он обернулся и крикнул: – Будет еще всякий молокосос меня учить!
На шестой ступеньке он опять обернулся и спросил:
– А что, вы думаете, она действительно эдак вот может? Взять и..?
Ллевелис решил, что больше препираться с Мерлином он не будет, отвернулся и окинул взглядом школьные башни, городские шпили и поспешно утекавшую вдаль реку Аск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
– Между ними ничего не было! – заверил Орбилий, дав, наконец, волю своему возмущению. – И не могло быть! А весь логос в том, что вам, бездельникам, нужно заучивать не только основные значения слов, но и множество переносных! Латынь – чрезвычайно образный, развитый и богатый язык… с обилием переносных значений! Когда вы будете готовы воспринимать истинно изящную дискуссию… – тут Орбилий утер пот со лба и откатил кувшин подальше в угол, – тогда и получите от меня хоть что-нибудь хорошее. А пока – беседы собачника Фульвия с торговцем ослятиной на углу у общественных бань! Dixi!
И учитель отвернулся, надевая сандалии и выбирая в углу трость потяжелее.
– Пойду изловлю того негодника, что подсунул мне этот сосуд, – бормотал Орбилий себе под нос. – Чувствую, что тут подрастает какой-то будущий Гораций Флакк!..
– В каком смысле будущий Гораций Флакк? – тихонько спросил Гвидион на лестнице.
– В том смысле, что Гораций тоже изводил Орбилия, – предположил Ллевелис.
Когда они миновали несколько витков лестницы, Гвидион неуверенно сказал:
– А может, они и вправду говорили о литературе?
* * *
На последнем занятии в начале июня, когда Гвидион притащился к Тарквинию Змейку на самый верх башни, изнемогая от жары, Змейк встретил его на пороге своего кабинета и сказал:
– Пойдемте. Возьмите из кабинета сыворотки, шприцы, вакцины, берите все свои инструменты и спускайтесь за мной.
Гвидион, недоумевая, последовал за Змейком снова вниз, стараясь не наступать на его мантию, которая мела по ступеням. Змейк привел его на конюшню, и Гвидион чуть не ахнул от радости: в загончике рядом с тем, где жил пони Мерлина, топталась овца. Это была самая настоящая овца с Гебридских островов – белая с черной мордой. Змейк обернулся к Гвидиону и сказал:
– Располагайтесь.
Гвидион поставил на пол и раскрыл свою медицинскую сумку.
– Вот вам овца. Она совершенно здорова. Заразите ее одной из трех тяжелых болезней, которые мы с вами успели изучить, и вылечите в порядке заключительного годового экзамена. Приступайте. Я вернусь через три часа и проверю, в какой стадии заболевание.
И Змейк повернулся уходить. Овца заблеяла.
– Жарко тут, – сказала она простодушно. Она не поняла слов Змейка.
Гвидион глубоко вдохнул и удержал Змейка за рукав. Когда он взглянул Змейку в лицо, у него вяло мелькнула в голове фольклорная формула «тут мне и конец пришел». Но, не выпуская рукава Змейка и забыв прибавить обращение «учитель», он сказал:
– Я не могу заразить здоровое животное для того, чтобы сдать экзамен. Это ничтожная цель.
– А для чего вы могли бы это сделать? – спросил Змейк.
У Гвидиона мелькнуло что-то вроде «ради обусловленного жесткой необходимостью научного эксперимента, который нельзя провести иным способом», но в это время овца тряхнула ушами и еще что-то проблеяла, Гвидион случайно представил себе ее ягненком и ответил:
– Ни для чего.
– Ради обусловленного жесткой необходимостью научного эксперимента, который нельзя провести иным способом, – сухо скорректировал его Змейк. – Идите. Шестьсот восемьдесят девять.
Это был высший балл.
* * *
– Если вы будете каждый раз задавать мне столько вопросов по самым сокровенным областям знания, Афарви, то рано или поздно вы уподобитесь великому императору Юань-ди, – решительно сказал Сюань-цзан, поднимаясь с земли и сворачивая свою бамбуковую циновку.
– А что этот император? – полюбопытствовал Афарви, понимая, что уподобиться императору Юань-ди можно по разным признакам. Его устраивало уподобление как по мудрости, так и по добродетели.
– Он мертв, – преспокойно ответил Сюань-цзан. – Ну, что ж, думаю, что вы, все трое, – Эльвин и Тангвен поклонились, – готовы, пожалуй, уже к спецкурсу по творчеству Лу Ю. А потому предлагаю вам ступить в лодку и переправиться вместе со мной на тот берег, в павильон Яшмовых стрекоз.
Тут ученики с удивлением увидели, что у ступеней башни Сюань-цзана плещется вода, – хотя до сегодняшнего дня они свободно подходили к ней посуху, – и самое главное, что возле ступеней покачивается ладья с носом в виде головы дракона. Они вошли в нее, и дракон сам собой направил свой нос к востоку и заскользил через озеро на другой, цветущий берег.
– Как досадно, что мы не можем полюбоваться цветами лотоса, – с сожалением заметил Сюань-цзан. – Они растут здесь в изобилии, да только у нас сейчас решительно нет досуга и есть, так сказать, определенная цель. Как писал Цюй Юань в одном из своих цы, «всей душою стремлюсь я в тот край, где цилини щебечут в ветвях».
– С чего бы Цюй Юаню писать в жанре цы? Ведь этот жанр вошел в обиход только в эпоху сунских императоров, когда Цюй Юань уже давно был легендой! – сказал Эльвин. – Разве не было бы уместней ему воспользоваться формой шихуа?
– С чего бы цилиням щебетать? – сдвинула брови Тангвен. – Ведь цилинь – это носорог!
– Да, действительно. Я, верно, ошибся, – беспечно рассмеялся Сюань-цзан.
Лодка-дракон причалила к яшмовым ступеням, выходящим прямо из воды. Удивительные цветы и деревья цвели над озером. Все четверо поднялись и прошли в старинные ворота, на которых красовались парные надписи дуйлянь. «На Цзинхэ, где простор голубой, угасает и тонет закат», – продекламировал Сюань-цзан первую из надписей. «Мы далёко заплыли с тобой, хорошо бы вернуться назад», – пробурчала Тангвен, даже и не думая читать вторую дуйлянь, но все же вошла вслед за всеми в беседку. Внутри беседка была отделана просто и вместе с тем с необыкновенным вкусом. Разные оттенки коричневого и зеленого радовали глаз. У входа росло коричное дерево. Под деревом на столике лежала цитра и стоял прибор для письма. Внутри Сюань-цзан расположился в свободной позе, повел рукою вокруг и сказал:
– Ну вот. Это и есть павильон Яшмовых стрекоз, или беседка Созерцания цветов стрелолиста. Хотите чаю?
– Но как мы здесь оказались? – спросил Афарви.
– Ну, нам ведь нужно где-то проводить спецкурс, – убедительно сказал Сюань-цзан. – Нам нужно какое-то место с жаровней, с тонкой бумагой на окнах, с каллиграфией Ван Вэя на стенах и живописью в жанре «цветы и птицы», с феями-прислужницами… – словом, хижина отшельника в горах.
– Вы что-то путаете, – сказал Афарви. – Хижина отшельника в горах вовсе не такова, и каллиграфия Ван Вэя не сочетается с живописью в жанре «цветы и птицы».
Сюань-цзан рассмеялся, закрыв лицо рукавом.
– Хорошо, – сказал он. – Тогда я скажу вам начистоту. Я немножко поколдовал тут. Вас это устроит?
– Меня никак не устроит наставник, который в профиль так сильно похож на лису, – сказал Афарви.
Сюань-цзан рассмеялся еще громче.
– А вы не очень-то вежливы, – заметил он. – Ну ладно, ваша взяла. Я не ваш наставник.
– Я понял это сразу. Еще когда вы грозились прибить меня за то, что я задаю слишком много вопросов. Мой наставник никогда не сделал бы этого. Он любил, когда я задаю вопросы.
– Но он оставил меня за себя, – сказал лис-оборотень, тут же на глазах превращаясь в красивого и изящного молодого человека. – Правда, он не просил меня принимать его облик, – хихикнул лис, – но просил занять вас до его возвращения. Ведь мы с ним большие друзья, хоть я и оборотень, так сказать, по рождению и воспитанию.
В это мгновение на порог беседки ступил Сюань-цзан.
– Ваши ученики – настоящие дьяволы, – пожаловался оборотень. – Сразу взяли меня за горло, крыли так и сяк и обзывали лисицей.
– Зачем же нужно было притворяться? – упрекнул его Сюань-цзан. – Сказали бы: так и так, я Ху Юань-мэй, третий в роду Шусяньских лис.
– После этого от меня бы и костей не нашли, – шутливо пожаловался Юань-мэй, поглядывая на студентов как бы с опаской.
– А для чего было насмешничать и проверять наши познания путем таких немилосердных уловок? – в свою очередь, упрекнула его Тангвен. – Пусть мы и не преуспели в учении, но зачем же насмехаться?..
– Ах, барышня, – отвечал оборотень, смеясь, – одним цилинем больше на ветвях, одним цилинем меньше… я думаю, небесная лазурь не потускнеет только от того лишь, что в ней споет свою простую песнь какой-нибудь цилинь.
– Позвольте спросить у вас, господин Ху, – набравшись смелости, сказал Афарви. – Видите ли, дело в том, что у нас здесь есть преподаватель… одной с вами породы. Он даже ведет у нас спецкурс в этом семестре. Вы не встречались с ним? А если да, то как он вам показался?..
– Я удостоился чести беседовать с ним мимоходом, – с улыбкой молвил лис, – и могу так вам сказать: мой досточтимый собрат, конечно, обладает самым полным букетом добродетелей, один лишь за ним водится грешок: уж больно он любит таскать кур и жрать их. Нет для него более высокого наслаждения в жизни. Задушит – и жрать. Что же до вашего покорного слуги, то я нахожу неизмеримо большее наслаждение в поэзии, в игре на цитре, в шашечной партии. С юности балуюсь каллиграфией и – уж вы простите – люблю создать одну-другую оригинальную вещицу без помощи прикосновений рук.
– Ну, коль скоро уж вы создали этот изысканный павильон, так удачно расположенный и убранный с таким вкусом, – сказал Сюань-цзан, – я, пожалуй, и впрямь воспользуюсь обстоятельствами и проведу здесь спецкурс о Лу Ю.
Лис-оборотень, сложа руки, уселся поодаль, притворно закрылся веером и в следующие пять минут только состроил Тангвен одну или две гримасы.
– Итак, поэзия эпохи Сун сходна с плодом оливы. Вкус ее распробуешь не сразу, однако, распробовав, найдешь в нем множество тонких оттенков. Это справедливо и в отношении Лу Ю. Возьмем его прославленные стихи о цветении сливы мэйхуа.
– Интересно, почему это все, кто слагает стихи о мэйхуа, не могут избежать пошлости, едва лишь возьмутся за кисть? – бесцеремонно заметил Ху.
Сюань-цзан возмутился, но передумал цитировать стихи о мэйхуа.
– Это справедливо и в отношении Лу Ю, – повторил он, – который сложил некогда по случаю такие строки:
В павильоне прохладном
поет беззаботная флейта.
Десять лет бродил своевольно,
печалясь о времени светлом.
Потоком уносит упавший ствол,
никто не вспомнит о нем,
Сама не знает сухая полынь,
куда ее гонит ветер.
У золотого колодца платан
пронизан солнцем насквозь,
Рябью подернулся синий пруд,
чуть колышется тина.
Человеку свойственно счастья искать –
издавна так повелось.
Подробней об этом говорить
разве необходимо?
Тут слушающих его студентов удивительным образом осенила одна и та же мысль – ясная, как капля дождя в листве утуна, и прозрачная, как небо в Чэньюане: стоит ли, в самом деле, распространяться о вещах самоочевидных?..
На этом и закончился спецкурс по творчеству Лу Ю в школе в Кармартене.
* * *
Обдумав хорошенько все происшедшее за последний учебный год, Мерлин поднялся на башню Парадоксов, оглядел окрестности и сказал энглин:
– И зачем мне тащить этот груз?
Ведь меня здесь и в грош не ставят!
Что я школой все время занят?..
Вот возьму-ка я и женюсь!
– Женитесь, женитесь, дорогой учитель, – беспечно отозвался Ллевелис.
– Что-то мне не нравится ваш тон, – буркнул Мерлин. – Вы на что-то намекаете?
– Да нет, – заверил его Ллевелис. – А вдруг она захочет почистить вашу старую шляпу?
– Как… почистить? – оторопел Мерлин.
– Обыкновенно. Платяной щеткой.
– Ну и что ж такого? Ну и пускай себе почис… э-э… нет. Это уж… нет. Вот вы всегда, Ллевелис, рисуете такие какие-то ситуации… крайние, – досадливо поморщился Мерлин и стал быстро спускаться с башни. На третьей ступеньке сверху он обернулся и крикнул: – Будет еще всякий молокосос меня учить!
На шестой ступеньке он опять обернулся и спросил:
– А что, вы думаете, она действительно эдак вот может? Взять и..?
Ллевелис решил, что больше препираться с Мерлином он не будет, отвернулся и окинул взглядом школьные башни, городские шпили и поспешно утекавшую вдаль реку Аск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60