Огонь был у Змейка домашним животным. Гвидион мысленно плюнул, осознав, как он выглядел со своим предостережением: огонь всего-навсего подлизывался к Змейку, он хотел забраться к нему на колени и, может, потереться о его щеку. Если бы огонь был кошкой, то, подбираясь к мантии Змейка, он бы мурлыкал. Собственно говоря, он и потрескивал… Гвидион утер пот со лба и стал торопливо записывать со слов Змейка первичные противочумные мероприятия в портах.
– А что такое дератизация? – спросил он.
Змейк задумался на долю секунды и сказал:
– Обескрысивание.
* * *
Первый курс собрался в западном дворике недалеко от дома Финтана и пытался рассчитаться для игры в светоч знаний с помощью считалки, вынесенной Керидвен из ее сумбурного детства в Каэрлеоне:
Раз в одной харчевне пили
Чарльз и Кромвель с принцем Вилли,
После первой и второй
Чарльз остался под скамьей.
Вилли бравым был солдатом,
Он свалился после пятой,
Кто из них остался пить,
Выходи, тебе водить!
– Слушайте, почему это я должен быть за Кромвеля? – искренне возмутился Фингалл МакКольм. – Вы что, других считалок не знаете? Как у вас язык поворачивается произносить имя Кромвеля при том, что он творил в Шотландии! Иан МакКольм, прапрадед моего прапрапрадедушки, был повешен, утоплен, колесован, четвертован и сожжен в одно и то же время за то, что…
– Можно подумать, он в Уэльсе что-то другое творил! – живо воскликнули Эльвин, Бервин и Афарви. – Не надо потрясать своими национальными бедами! Все пострадали. А в Ирландии что при нем было, – вон спроси у Мак Кархи!
Шедший мимо Мак Кархи побледнел и сказал, что он не будет рассказывать подробности в присутствии девочек, но что, в общем, после борьбы Кромвеля с еретиками население Ирландии сократилось примерно на две трети. После этого решили лорда-протектора вообще не упоминать, а считалку выбрали нейтральную –
«Мирддин Эмрис с длинным носом подошел ко мне с вопросом».
Игра в светоч знаний представляла собой паломничество к оракулу. Человек, назначенный светочем, с закрытыми глазами выбирал себе жрецов. Паломники толпились у входа в храм и расплачивались со жрецами старинными римскими монетами, которые в последнее время ходили по рукам в изобилии, поскольку их в огромном количестве находили старшеклассники, двигавшие во дворе отвал в рамках семинара по археологии. Паломники искали совета оракула. Купец спрашивал, когда будет попутный ветер для его кораблей. Старая женщина выбирала, на ком бы ей женить сына. Молодая хлопотала, как бы отравить мужа. Оракулу вопросы не сообщались. Затем светоч знаний в ответ на неизвестный ему вопрос изрекал стихотворную сентенцию. Делом жрецов было интерпретировать прорицание, обычно не идущее ни к селу ни к городу. При этом участникам игры нельзя было улыбаться и думать дольше, чем горит спичка. «Как мне найти управу на незнакомца, который хочет отсудить у меня фамильные драгоценности под тем предлогом, что он будто бы мой родной брат?» – спросил с поклоном Горонви. Лливарх, бывший светочем знаний, понятия не имея, о чем его спрашивают, тут же брякнул, не задумываясь: «В подполе крысу найди и, мелко табак истолокши, в нос этой крысе насыпь, – пусть она крепко чихнет». Жрец Лливарха Дилан быстро проговорил: «Оракул возвестил, что тебе, уважаемый, следует подмазывать судей, щедро угощая их вином, табаком и заморскими кушаньями, – вот тогда твоя тяжба сразу пойдет на лад». Кое-кто расхохотался и вышел из игры.
Очередища к оракулу привлекала случайно идущих мимо людей, которые, не участвуя в игре, как раз брали и спрашивали о самом наболевшем. Расчет был на то, что произвольный ответ оракула вдруг надоумит, что делать. Сейчас, например, к жрецам оракула подобралась Финвен и шепотом спросила: «А что обо мне думает доктор Мак Кехт?» Лливарх, не слышавший вопроса, а только получивший толчок в бок, поерзал на своем пьедестале и изрек: «Трудно бывает постичь мысли мудрого мужа: многообразней они, чем полагает профан». «А-а», – сказала Финвен и отправилась дальше по своим делам.
* * *
Мак Кехт с Гвидионом шутили и пересмеивались, сидя в лаборатории, где на операционном столе стоял их обед – черничный сок в мензурках и тушеная фасоль в чашечках Петри, – к которому они думали приступить. В эту минуту в лабораторию вошел, открыв дверь ударом ноги, профессор Мэлдун. Руки у него были заняты: он нес маленького еле живого каприкорна. В волосах у него были сухие лианы, одежда усыпана пыльцой неизвестных цветов, по подолу плаща шла полоса болотного ила.
– Куда? – спросил сквозь зубы Мэлдун. Рана в боку каприкорна была прекрасно видна и с того места, где сидел Гвидион, однако Гвидион вскочил и подбежал поближе, чтобы рассмотреть ее.
– Кладите сюда, – сказал Мак Кехт, сдвигая в сторону нетронутый обед. – Не стесняйтесь.
Мэлдун сложил свою ношу на стол, слегка отдышался и, не дав никаких дополнительных комментариев, вышел. Козлик, рыжеватый, с черной полоской на спинке, неуверенно сказал: «Мекеке», пошевелил ухом и затих, рассмотрев Мак Кехта. Мак Кехт вызывал доверие.
– Да. Как говорил Гиппократ, «не нужно сыпать обломки костей обратно в рану. Таково первое движение сердца, но оно ложно», – сказал Мак Кехт, осматривая бок каприкорна. – Вправьте ему вывих, Гвидион. Левая передняя.
Гвидион прощупал вывихнутую ножку и резким рывком вправил ее. Мак Кехт мыл руки. Гвидион принес иглы и хирургический шелк, но усыплять каприкорна не стал, – у Мак Кехта была легкая рука, он шил совершенно безболезненно.
– Волосы, – деловито бросил Мак Кехт, сдирая резинки, и начал шить. Гвидион подхватил его рассыпавшиеся волосы, готовые упасть на операционный стол. По мере того, как доктор Мак Кехт шил, края раны сходились, и строка иероглифов на боку у козлика читалась все яснее.
Неожиданно Гвидион увидел, что у Мак Кехта на глазах слезы, и, предположив, что ему щиплет глаза стоящее рядом обеззараживающее средство, заткнул его пробкой. Но Мак Кехт продолжал плакать, вчитываясь в одну и ту же строчку на боку каприкорна. Шитье приостановилось.
На лестнице послышались быстрые шаги и голоса Мэлдуна и Рианнон. Мак Кехт закусил губу.
Рианнон вбежала в домашнем халате, обошла кругом операционный стол и заговорила со смешным и несчастным козликом, взяв его мордочку в руки.
– Доктор Рианнон, вам лучше уйти, – бесстрастно сказал Мак Кехт. – Здесь совсем не место для вас.
– Я единственная в Уэльсе, кто знает язык каприкорнов, – сказала Рианнон, – и не вам, Диан Мак Кехт, указывать, где мне стоять.
– Будьте любезны, не заслоняйте мне свет, Рианнон, и постарайтесь не блеять так громко по-козлиному, – это меня отвлекает.
– Прекратите брызгать на меня кровью, Мак Кехт, на мне мой лучший халат.
Обменявшись этими любезностями, оба продолжали делать свое дело.
Закончив шить, Мак Кехт как следует забинтовал каприкорна, так что оставались видны только четыре ножки, покрытая письменами шейка, головка да хвост.
– Все. Это святому Коллену.
– С каким сопровождающим пояснением? – спросил Гвидион.
Мак Кехт провел пальцем по носу козлика.
– Двухмесячный детеныш каприкорна из лесов Броселианда. Содержание – «Древнейшие мифы человечества».
– Какое бессердечие! – сказала Рианнон. – Сиротка без матери, а вы про инвентарный номер!
Мак Кехт поднял на нее глаза.
– А где его мать?
– Он потерял ее. Он отбился от стада в лесу у южной оконечности мыса Нэвиш. Может быть, еще можно найти его клан, он откочевывает в долину этих самых… – Рианнон проблеяла что-то в задумчивости, – да, Диких Пчел в начале марта.
– В таком случае – к святому Коллену с пометкой «временно, инвентаризации не подлежит», – переформулировал Мак Кехт и улыбнулся уголком губ.
* * *
– Как подумаю, как сегодня чудно поглядывала на меня Крейри! – расхвастался Ллевелис, отряхивая перед сном плед от хлебных крошек. – Как будто я чего-то стою!..
Гвидион в целом не очень удивился тому, что было произнесено не имя Кэтрин, с его точки зрения, несколько к тому времени избитое, а новое, совершенно неожиданное, свежее имя. Он добросовестно задумался.
– Крейри не поглядывала бы в твоем направлении, если бы ты не заслонял ей Горонви, сына Элери. В классе ты часто сидишь точно на линии ее взгляда, направленного на Горонви.
– Ты уподобляешься Змейку, – горько сказал Ллевелис, забираясь под одеяло. – Я дождусь, пока на тебя обрушится настоящее, глубокое чувство, и вот так же походя, цинично разотру его между пальцев.
И через три минуты Ллевелис засопел носом преспокойнее всех на свете.
* * *
Козлик вскоре встал на ножки и повсюду бегал за Рианнон, тычась носом ей в юбку и цокая копытцами по плиточному полу. Иногда его ловил Гвидион, ловко хватал поперек и менял ему повязку.
Когда Гвидион счел наконец возможным снять бинты, он некоторое время печально рассматривал непонятные письмена у пациента на боку. Он был бы не прочь узнать, над чем здесь плакал Мак Кехт, однако компактное иероглифическое письмо на шкурке бедняжки во всей школе могли прочесть только несколько человек. Самого Мак Кехта брать в расчет было нельзя. Мэлдун был в странствии. Мерлина лучше было не трогать по той же причине, по которой лучше не разрывать без необходимости навозную кучу. Но после долгого почесыванья в затылке у Гвидиона сложился план, достойный Махиавелли.
…Гвидион ожидал Змейка у него в кабинете в полном одиночестве, если не считать некоторого количества веществ, копошащихся вокруг. Внезапно с потолочных балок на стол перед ним стек какой-то серебристый со стальным отливом металл.
– Ртуть! – отшатнулся Гвидион.
– Нет, нет, я не ртуть, не бойтесь, – с просительным позвякиваньем в голосе сказал металл. – Я редкий сплав цинноний. Я неважно себя чувствую…
– Змейка нет, он вышел, – сказал Гвидион. – Я всего лишь его ученик. Я совсем не разбираюсь в металлах…
– О, а я совсем не разбираюсь в людях, – вежливо отозвался металл. – Многоуважаемый собеседник изволил принять меня за ртуть, я же принял вас за Тарквиния. Но что мне делать, что делать!.. Я сейчас окислюсь, – сказал металл. – Я уже чувствую, как окисляюсь. А ведь у меня детки малые… Прошу вас, мне всего-то и надо, что несколько капель реактива, что на верхней полке слева вон в том шкафу!
Гвидион, не раздумывая, открыл шкаф. Он снял колбу с темно-красным реактивом, капнул три капли на спину циннонию, который блаженно встряхнулся и поежился, растворяя реактив, затем, благодарно хлюпнув, стек со стола и впитался куда-то под паркет. Ставя колбу на место, Гвидион увидел на нижней полке нечто, что заставило его вздрогнуть: там лежали старинные, средневековые инструменты для кровопускания. Гвидион узнал ударник и другие допотопные орудия флеботомии. Гвидион боязливо протянул руку к инструментам. Рядом с ударником лежал орден, который он решился взять в руку. Это была девятиконечная звезда с выбитой по кругу надписью: «Господь предал в наши руки врагов английской республики, и слава этой победы принадлежит лишь Ему». У Гвидиона мелькнула мысль о том, что душа Змейка – глубочайшие потемки, но в это мгновение вошел сам Змейк, и Гвидион несколько сбивчиво принялся излагать подробности визита циннония.
– Все правильно, – сказал, к его удивлению, Змейк. – А вы что, собственно, здесь делаете? Если не ошибаюсь, спецкурс у нас не сегодня.
– Я пришел просить об одолжении, – сказал Гвидион, чувствуя, что его глазам недостает голубизны.
– Да? – вежливо сказал Змейк.
– Мне нужно проверить, как срослись края раны на «Древнейших мифах человечества» и не нарушил ли шрам разборчивости текста. Вы не могли бы?..
– Где? – спросил Змейк.
– На конюшне, – с облегчением ответил Гвидион.
На конюшне «Древнейшие мифы» были изловлены и привязаны за веревочку к столбу, поддерживающему стропила, и, слегка позвякивая бубенчиком на шее, обнюхивали мох, разросшийся у основания столба. Гвидион быстро повернул каприкорна нужным боком и указал на то место, над которым поработал Мак Кехт и где теоретически мог бы быть шрам. Гвидион нашел это место только благодаря хорошей зрительной памяти.
– «…В разное время повторявшаяся в истории ошибка одаренного врача. Не закончив обучения, он преступал границы, положенные природой, вслед за чем погибал от руки собственного отца, понимавшего опасность такого служения человечеству и все его последствия. Примером этого могут служить миф об Асклепии, древнейшая версия мифа о Прометее, история взаимоотношений Диана Кехта и его сына Миаха, архаический пласт сказаний о Гилтине…» Текст читается свободно, – бесстрастно сказал Змейк. – И животное у вас лоснится. Не вижу причин для беспокойства.
Змейк вышел, и его взметнувшийся плащ на секунду накрыл каприкорна, который, очутившись на мгновенье в полной темноте, опешил и тоненько заблеял.
* * *
Ллевелис отряхнул руки и, улыбаясь, присел на табурет перед паутиной, любуясь своим творением, достойным висеть рядом с любыми произведениями искусства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
– А что такое дератизация? – спросил он.
Змейк задумался на долю секунды и сказал:
– Обескрысивание.
* * *
Первый курс собрался в западном дворике недалеко от дома Финтана и пытался рассчитаться для игры в светоч знаний с помощью считалки, вынесенной Керидвен из ее сумбурного детства в Каэрлеоне:
Раз в одной харчевне пили
Чарльз и Кромвель с принцем Вилли,
После первой и второй
Чарльз остался под скамьей.
Вилли бравым был солдатом,
Он свалился после пятой,
Кто из них остался пить,
Выходи, тебе водить!
– Слушайте, почему это я должен быть за Кромвеля? – искренне возмутился Фингалл МакКольм. – Вы что, других считалок не знаете? Как у вас язык поворачивается произносить имя Кромвеля при том, что он творил в Шотландии! Иан МакКольм, прапрадед моего прапрапрадедушки, был повешен, утоплен, колесован, четвертован и сожжен в одно и то же время за то, что…
– Можно подумать, он в Уэльсе что-то другое творил! – живо воскликнули Эльвин, Бервин и Афарви. – Не надо потрясать своими национальными бедами! Все пострадали. А в Ирландии что при нем было, – вон спроси у Мак Кархи!
Шедший мимо Мак Кархи побледнел и сказал, что он не будет рассказывать подробности в присутствии девочек, но что, в общем, после борьбы Кромвеля с еретиками население Ирландии сократилось примерно на две трети. После этого решили лорда-протектора вообще не упоминать, а считалку выбрали нейтральную –
«Мирддин Эмрис с длинным носом подошел ко мне с вопросом».
Игра в светоч знаний представляла собой паломничество к оракулу. Человек, назначенный светочем, с закрытыми глазами выбирал себе жрецов. Паломники толпились у входа в храм и расплачивались со жрецами старинными римскими монетами, которые в последнее время ходили по рукам в изобилии, поскольку их в огромном количестве находили старшеклассники, двигавшие во дворе отвал в рамках семинара по археологии. Паломники искали совета оракула. Купец спрашивал, когда будет попутный ветер для его кораблей. Старая женщина выбирала, на ком бы ей женить сына. Молодая хлопотала, как бы отравить мужа. Оракулу вопросы не сообщались. Затем светоч знаний в ответ на неизвестный ему вопрос изрекал стихотворную сентенцию. Делом жрецов было интерпретировать прорицание, обычно не идущее ни к селу ни к городу. При этом участникам игры нельзя было улыбаться и думать дольше, чем горит спичка. «Как мне найти управу на незнакомца, который хочет отсудить у меня фамильные драгоценности под тем предлогом, что он будто бы мой родной брат?» – спросил с поклоном Горонви. Лливарх, бывший светочем знаний, понятия не имея, о чем его спрашивают, тут же брякнул, не задумываясь: «В подполе крысу найди и, мелко табак истолокши, в нос этой крысе насыпь, – пусть она крепко чихнет». Жрец Лливарха Дилан быстро проговорил: «Оракул возвестил, что тебе, уважаемый, следует подмазывать судей, щедро угощая их вином, табаком и заморскими кушаньями, – вот тогда твоя тяжба сразу пойдет на лад». Кое-кто расхохотался и вышел из игры.
Очередища к оракулу привлекала случайно идущих мимо людей, которые, не участвуя в игре, как раз брали и спрашивали о самом наболевшем. Расчет был на то, что произвольный ответ оракула вдруг надоумит, что делать. Сейчас, например, к жрецам оракула подобралась Финвен и шепотом спросила: «А что обо мне думает доктор Мак Кехт?» Лливарх, не слышавший вопроса, а только получивший толчок в бок, поерзал на своем пьедестале и изрек: «Трудно бывает постичь мысли мудрого мужа: многообразней они, чем полагает профан». «А-а», – сказала Финвен и отправилась дальше по своим делам.
* * *
Мак Кехт с Гвидионом шутили и пересмеивались, сидя в лаборатории, где на операционном столе стоял их обед – черничный сок в мензурках и тушеная фасоль в чашечках Петри, – к которому они думали приступить. В эту минуту в лабораторию вошел, открыв дверь ударом ноги, профессор Мэлдун. Руки у него были заняты: он нес маленького еле живого каприкорна. В волосах у него были сухие лианы, одежда усыпана пыльцой неизвестных цветов, по подолу плаща шла полоса болотного ила.
– Куда? – спросил сквозь зубы Мэлдун. Рана в боку каприкорна была прекрасно видна и с того места, где сидел Гвидион, однако Гвидион вскочил и подбежал поближе, чтобы рассмотреть ее.
– Кладите сюда, – сказал Мак Кехт, сдвигая в сторону нетронутый обед. – Не стесняйтесь.
Мэлдун сложил свою ношу на стол, слегка отдышался и, не дав никаких дополнительных комментариев, вышел. Козлик, рыжеватый, с черной полоской на спинке, неуверенно сказал: «Мекеке», пошевелил ухом и затих, рассмотрев Мак Кехта. Мак Кехт вызывал доверие.
– Да. Как говорил Гиппократ, «не нужно сыпать обломки костей обратно в рану. Таково первое движение сердца, но оно ложно», – сказал Мак Кехт, осматривая бок каприкорна. – Вправьте ему вывих, Гвидион. Левая передняя.
Гвидион прощупал вывихнутую ножку и резким рывком вправил ее. Мак Кехт мыл руки. Гвидион принес иглы и хирургический шелк, но усыплять каприкорна не стал, – у Мак Кехта была легкая рука, он шил совершенно безболезненно.
– Волосы, – деловито бросил Мак Кехт, сдирая резинки, и начал шить. Гвидион подхватил его рассыпавшиеся волосы, готовые упасть на операционный стол. По мере того, как доктор Мак Кехт шил, края раны сходились, и строка иероглифов на боку у козлика читалась все яснее.
Неожиданно Гвидион увидел, что у Мак Кехта на глазах слезы, и, предположив, что ему щиплет глаза стоящее рядом обеззараживающее средство, заткнул его пробкой. Но Мак Кехт продолжал плакать, вчитываясь в одну и ту же строчку на боку каприкорна. Шитье приостановилось.
На лестнице послышались быстрые шаги и голоса Мэлдуна и Рианнон. Мак Кехт закусил губу.
Рианнон вбежала в домашнем халате, обошла кругом операционный стол и заговорила со смешным и несчастным козликом, взяв его мордочку в руки.
– Доктор Рианнон, вам лучше уйти, – бесстрастно сказал Мак Кехт. – Здесь совсем не место для вас.
– Я единственная в Уэльсе, кто знает язык каприкорнов, – сказала Рианнон, – и не вам, Диан Мак Кехт, указывать, где мне стоять.
– Будьте любезны, не заслоняйте мне свет, Рианнон, и постарайтесь не блеять так громко по-козлиному, – это меня отвлекает.
– Прекратите брызгать на меня кровью, Мак Кехт, на мне мой лучший халат.
Обменявшись этими любезностями, оба продолжали делать свое дело.
Закончив шить, Мак Кехт как следует забинтовал каприкорна, так что оставались видны только четыре ножки, покрытая письменами шейка, головка да хвост.
– Все. Это святому Коллену.
– С каким сопровождающим пояснением? – спросил Гвидион.
Мак Кехт провел пальцем по носу козлика.
– Двухмесячный детеныш каприкорна из лесов Броселианда. Содержание – «Древнейшие мифы человечества».
– Какое бессердечие! – сказала Рианнон. – Сиротка без матери, а вы про инвентарный номер!
Мак Кехт поднял на нее глаза.
– А где его мать?
– Он потерял ее. Он отбился от стада в лесу у южной оконечности мыса Нэвиш. Может быть, еще можно найти его клан, он откочевывает в долину этих самых… – Рианнон проблеяла что-то в задумчивости, – да, Диких Пчел в начале марта.
– В таком случае – к святому Коллену с пометкой «временно, инвентаризации не подлежит», – переформулировал Мак Кехт и улыбнулся уголком губ.
* * *
– Как подумаю, как сегодня чудно поглядывала на меня Крейри! – расхвастался Ллевелис, отряхивая перед сном плед от хлебных крошек. – Как будто я чего-то стою!..
Гвидион в целом не очень удивился тому, что было произнесено не имя Кэтрин, с его точки зрения, несколько к тому времени избитое, а новое, совершенно неожиданное, свежее имя. Он добросовестно задумался.
– Крейри не поглядывала бы в твоем направлении, если бы ты не заслонял ей Горонви, сына Элери. В классе ты часто сидишь точно на линии ее взгляда, направленного на Горонви.
– Ты уподобляешься Змейку, – горько сказал Ллевелис, забираясь под одеяло. – Я дождусь, пока на тебя обрушится настоящее, глубокое чувство, и вот так же походя, цинично разотру его между пальцев.
И через три минуты Ллевелис засопел носом преспокойнее всех на свете.
* * *
Козлик вскоре встал на ножки и повсюду бегал за Рианнон, тычась носом ей в юбку и цокая копытцами по плиточному полу. Иногда его ловил Гвидион, ловко хватал поперек и менял ему повязку.
Когда Гвидион счел наконец возможным снять бинты, он некоторое время печально рассматривал непонятные письмена у пациента на боку. Он был бы не прочь узнать, над чем здесь плакал Мак Кехт, однако компактное иероглифическое письмо на шкурке бедняжки во всей школе могли прочесть только несколько человек. Самого Мак Кехта брать в расчет было нельзя. Мэлдун был в странствии. Мерлина лучше было не трогать по той же причине, по которой лучше не разрывать без необходимости навозную кучу. Но после долгого почесыванья в затылке у Гвидиона сложился план, достойный Махиавелли.
…Гвидион ожидал Змейка у него в кабинете в полном одиночестве, если не считать некоторого количества веществ, копошащихся вокруг. Внезапно с потолочных балок на стол перед ним стек какой-то серебристый со стальным отливом металл.
– Ртуть! – отшатнулся Гвидион.
– Нет, нет, я не ртуть, не бойтесь, – с просительным позвякиваньем в голосе сказал металл. – Я редкий сплав цинноний. Я неважно себя чувствую…
– Змейка нет, он вышел, – сказал Гвидион. – Я всего лишь его ученик. Я совсем не разбираюсь в металлах…
– О, а я совсем не разбираюсь в людях, – вежливо отозвался металл. – Многоуважаемый собеседник изволил принять меня за ртуть, я же принял вас за Тарквиния. Но что мне делать, что делать!.. Я сейчас окислюсь, – сказал металл. – Я уже чувствую, как окисляюсь. А ведь у меня детки малые… Прошу вас, мне всего-то и надо, что несколько капель реактива, что на верхней полке слева вон в том шкафу!
Гвидион, не раздумывая, открыл шкаф. Он снял колбу с темно-красным реактивом, капнул три капли на спину циннонию, который блаженно встряхнулся и поежился, растворяя реактив, затем, благодарно хлюпнув, стек со стола и впитался куда-то под паркет. Ставя колбу на место, Гвидион увидел на нижней полке нечто, что заставило его вздрогнуть: там лежали старинные, средневековые инструменты для кровопускания. Гвидион узнал ударник и другие допотопные орудия флеботомии. Гвидион боязливо протянул руку к инструментам. Рядом с ударником лежал орден, который он решился взять в руку. Это была девятиконечная звезда с выбитой по кругу надписью: «Господь предал в наши руки врагов английской республики, и слава этой победы принадлежит лишь Ему». У Гвидиона мелькнула мысль о том, что душа Змейка – глубочайшие потемки, но в это мгновение вошел сам Змейк, и Гвидион несколько сбивчиво принялся излагать подробности визита циннония.
– Все правильно, – сказал, к его удивлению, Змейк. – А вы что, собственно, здесь делаете? Если не ошибаюсь, спецкурс у нас не сегодня.
– Я пришел просить об одолжении, – сказал Гвидион, чувствуя, что его глазам недостает голубизны.
– Да? – вежливо сказал Змейк.
– Мне нужно проверить, как срослись края раны на «Древнейших мифах человечества» и не нарушил ли шрам разборчивости текста. Вы не могли бы?..
– Где? – спросил Змейк.
– На конюшне, – с облегчением ответил Гвидион.
На конюшне «Древнейшие мифы» были изловлены и привязаны за веревочку к столбу, поддерживающему стропила, и, слегка позвякивая бубенчиком на шее, обнюхивали мох, разросшийся у основания столба. Гвидион быстро повернул каприкорна нужным боком и указал на то место, над которым поработал Мак Кехт и где теоретически мог бы быть шрам. Гвидион нашел это место только благодаря хорошей зрительной памяти.
– «…В разное время повторявшаяся в истории ошибка одаренного врача. Не закончив обучения, он преступал границы, положенные природой, вслед за чем погибал от руки собственного отца, понимавшего опасность такого служения человечеству и все его последствия. Примером этого могут служить миф об Асклепии, древнейшая версия мифа о Прометее, история взаимоотношений Диана Кехта и его сына Миаха, архаический пласт сказаний о Гилтине…» Текст читается свободно, – бесстрастно сказал Змейк. – И животное у вас лоснится. Не вижу причин для беспокойства.
Змейк вышел, и его взметнувшийся плащ на секунду накрыл каприкорна, который, очутившись на мгновенье в полной темноте, опешил и тоненько заблеял.
* * *
Ллевелис отряхнул руки и, улыбаясь, присел на табурет перед паутиной, любуясь своим творением, достойным висеть рядом с любыми произведениями искусства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60