Я его куда-то записал — не помню только, куда именно…
Горин сунул руку в карман и нащупал связку ключей от гаража.
— Карло, он же тебе мозги засирает! — не выдержал второй «гость». — А ты слюни уже пустил, разводят тебя, как лоха зауральского! Все, я его кончаю…
— Ты бы вафельницей не хлопал… — приглушенным голосом, от которого по спине у Горина пробежал холодок, произнес Папа Карло. — Я и девкам-то своим кончать позволяю, лишь когда сам решу, что пора. Запомни, сучара, раз и навсегда, что кончать можно только тогда, когда Папа Карло разрешит…
— Зафара не помянули, а ты уже в его портки влез, кукольник отмороженный! — зло огрызнулся его напарник. — Еще неизвестно…
Договорить ему не дал хлопок, отбросивший его к стене. После второго хлопка он перегнулся пополам и медленно сполз вниз, оставляя на стене красные разводы.
В тот же момент Горин распрямился, словно пружина, и метнулся к Папе Карло, готовящемуся произвести в своего коллегу третий выстрел. Тот, спохватившись, начал снова наводить оружие на Артема, но Горин был уже рядом и со всего маху обрушил на голову Папы Карло кулак с зажатой в нем связкой ключей. Удар пришелся в район переносицы, раздался хруст, в горле Папы Карло что-то клокотнуло. Горин тут же, что есть силы, ударил ему коленом под ребра. После этого Папа Карло разом обмяк и начал заваливаться вниз. Артем пинком выбил из его руки пистолет и бросился к двери.
Дверной замок снова не захотел открываться. На косяке Артем заметил свежие царапины: похоже, механизм испортили те двое, чтобы проникнуть в квартиру. Он яростно принялся дергать дверь, и в этот момент ногу прострелила такая страшная судорога, что он вскрикнул, закрутился в коридоре волчком и рухнул на пол. Боль была такая, будто мышцы сжали гигантскими тисками. Горин крутился на полу, кряхтя и едва не теряя сознание. При этом он силился вспомнить, остались ли ещё таблетки и где они могут быть.
Извиваясь от болевых приступов, он пополз в направлении спальни, когда в проеме коридора показался карабкающийся на четвереньках навстречу Папа Карло. Лицо его было залито кровью, которая обильно капала на пол. Увидев Артема, он обнажил зубы в кривой ухмылке, кряхтя, сел, привалившись к стене, и направил на Горина пистолет.
— Говори код, собака! — голос Папы Карло изменился, словно у него был сильнейший насморк.
— Какой код? — превозмогая боль, спросил Горин.
— Той японской куклы с плеткой, — гнусаво уточнил Папа Карло.
— Не было никакой куклы, идиот! — Артем попытался изобразить на своем лице ухмылку, но не смог. — Шуток совсем не понимаешь, тебе не на кукол деньги тратить надо, а купить себе нормальные мозги в каком-нибуль приличном морге…
Возле Папы Карло мелькнула вспышка. Вместе с сопровождавшим ее гулким хлопком в левом боку Артема вдруг возникла странная тяжесть. После второго хлопка тяжесть навалилась на грудь и намертво прижала его к полу. Коридор вдруг стал необычайно длинным и узким, затем все вокруг начало расплываться, превращаясь в радужные расходящиеся круги. Где-то наверху всё время хлопали двери, мелькали темные силуэты, раздавался невнятный гул голосов. Потом все смолкло. Еще через некоторое время в абсолютной тишине раздался чей-то взволнованный голос: «Колите прямо в сердце!». После этого снова стало тихо. Горин подумал, что надо дотянуться до выключателя, чтобы стало светло, но руки и плечи окутала вязкая тяжесть, которая постепенно растеклась по всему телу. Чтобы сопротивляться этой тяжести, у него совершенно не осталось сил. Да ему и не хотелось этого…
Скорее всего, это был подвал. Он петлял в беспросветной тьме его лабиринтов и ловил себя на мысли, что никогда не сможет вернуться туда, где уже был. Осознание этого приводило Его в восторг. В то же время Он знал что в любой момент можно покинуть темноту подвала, в котором было так безмятежно, и очутиться на верхнем уровне, что Он вскоре и сделал. Здесь уже темнота была разбавлена проблесками света и повсюду угадывались очертания предметов мебели, гармонично вписывающегося в необъятные интерьеры, исследовать закоулки которых можно было до бесконечности.
Он знал, что один в этом неизмеримом грандиозном сооружении, и подобное одиночество радовало Его. Мало того, Он ясно понимал, что до Него здесь никогда никого не было: ничья нога еще не ступала по коридорам, никто не сидел на креслах, не лежал на кроватях. Его охватило ощущение нереальной чистоты всего, что здесь находилось. Ни единой пылинке не было здесь места, если она не предназначалась для поддержания владычествующей в этих стенах гармонии.
Он пожелал вознестись еще выше и оказался на следующем этаже. Свет был здесь уже полноправным хозяином: его отражения мерцали в бесчисленных зеркалах и на хрустальных гранях подвесных светильников, белоснежные стены слепили своей белизной. За одной из дверей он обнаружил просторную туалетную комнату с сияющим кафелем, а также удивительной чистоты раковинами, ваннами и унитазами. Осознание того, что Он первым видит все это, переполняло восхищением.
Он поднимался все выше и выше, Его дух захватывало от разнообразия обстановки, необъятных масштабов, но самое главное — от усиливающегося с каждым шагом чувства одиночества.
На одном из этажей внутри уходящего вдаль коридора оказалась одна-единственная дверь. Он распахнул ее и очутился в безграничном зрительном зале, на самой галерке. Ряды с креслами были подобны волнам на поверхности безбрежного океана. Освещаемая сцена находилась так далеко, что пугала сама мысль о том, чтобы добраться туда. Он пригляделся к близлежащим креслам и обнаружил, что каждое из них оказалось по-своему уникальным: разные материалы обивки, подлокотников, по-разному нанесены обозначения номеров, совершенно различные ощущения от прикосновений…
Ему вдруг почудилось, будто Он должен посвятить какую-то часть своей жизни каждому из кресел, посидеть в них, чтобы какое-то время понаблюдать за тем темным пятнышком, находящимся на сцене. Постепенно осваивая ряд за рядом, Он будет приближаться, пока, наконец, не поймет, что там находится на сцене, ради чего был возведен этот грандиозный зрительный зал…
Здесь внутри он вдруг ощутил тишину невероятной глубины. Так тихо еще никогда не было в Его жизни. Он хотел было что-нибудь сказать, но тут же, спохватившись, зажал рот руками, боясь нарушить величественную тишину. Ему вдруг стало страшно, он боялся той сущности, что находилась на сцене, хотя она и была очень далеко. Он попятился, выскочил из зрительного зала и закрыл за собой дверь, очертания которой тут же растворились на ровной поверхности стены.
Он прикоснулся к тому месту, откуда только что вышел, но стена там была идеально гладкой и прохладной. Он пошел вдоль стены, скользя ладонью по ее поверхности, пока не дошел до ступенек, ведущих вверх. Он поднялся по ним и оказался на крыше.
От увиденного захватило дух. Здание было таким высоким, что страшно было даже подойти к самому краю. Здесь было душно, хотя Он был в тени. Но что могло отбрасывать такую громадную тень? Он обернулся и от ужаса опустился на колени: над зданием возвышался исполинский башенный кран, по сравнению с которым само здание казалось ничтожным. Необъятный цилиндрический корпус крана уходил высоко вверх и заканчивался гигантской стрелой, нависшей над простирающимся внизу миром. Страшно было даже смотреть на кран, так как сразу начинала кружиться голова.
И все-таки Ему очень хотелось заглянуть вниз, и Он медленно пополз к самому краю. На кран старался не смотреть, иначе начинало казаться, что здание качается. Тогда приходилось замирать ничком, пережидая приступы паники.
Добравшись до оградительных перил, Он ухватился за них покрепче и заглянул вниз. Было очень высоко, но Он различил далеко внизу потоки прозрачной воды, огибающие здание и струящиеся далеко за горизонт. Здание стояло в русле какой-то небольшой речки. Ему захотелось посмотреть, что происходит с другой стороны — там, где возвышается кран. Он уже немного привык к оглушающему величию этого исполина и вскоре был с другой стороны здания.
Поверить в увиденное ему удалось не сразу. Потоки воды исходили от основания крана, представляющего собой кристально-чистую глыбу льда. Трубчатый корпус словно вмерз в гигантский айсберг. Но лед неумолимо таял, и приближался момент, когда он уже не сможет сдерживать невероятную массу, покоящуюся в нем. И тогда кран, увлекаемый тяжестью стрелы, рухнет на здание, сминая его, словно карточный домик…
В этот момент в Его голове появилось знание: спастись можно лишь на сцене гигантского театра. Но Он боялся того, что там находилось. Возможно, что лучше даже остаться здесь и сгинуть под низвергнувшимся железным исполином. Ему показалось, что кран покачнулся…
Пациент палаты интенсивной терапии Артем Михайлович Горин совместно с медперсоналом боролся за свою жизнь в течение полутора месяцев, прежде чем сознание начало возвращаться. Поначалу в сплошной темноте лишь изредка вспыхивали и гасли яркие точки. Иногда тьму прорезали лучи света, в поисках чего-то шарящие повсюду. Совсем изредка он едва различал очертания людей, а пару раз перед ним появлялось лицо доктора, когда-то делавшего ему операцию по восстановлению ноги. При этом до него вновь, как и раньше, доносились фразы: «везение», «счастливчик», «родился в рубашке». Поэтому он запутался — где воспоминания, а где происходящее сейчас.
И, наконец, наступил день, когда он начал осознанно приучать глаза к свету, пока сквозь прорезь на перебинтованном лице не увидел белый потолок над своем кроватью. Он подолгу смотрел на него, изучая каждую трещинку, а когда пытался взглянуть по сторонам, изображение сразу расплывалось. Фокусировалось оно, лишь когда он глядел прямо перед собой, и поэтому приходилось довольствоваться трещинками в побелке.
Еще через какое-то время, когда он смог обшаривать глазами почти всю палату без ущерба для качества изображения, Артем увидел сидящую за столом медсестру. В свете настольной лампы она увлеченно читала книгу в потертой мягкой обложке: может быть, медицинский справочник, но скорее всего какой-нибудь сентиментальный роман.
Горин пошевелил губами и почувствовал, что рот его тоже не перебинтован. В палате стояла тишина, нарушаемая лишь шуршанием переворачиваемых медсестрой страниц. Оглядев палату, насколько позволял обзор, Артем пришел к выводу, что помимо них двоих здесь больше никого нет. Он облизал пересохшие губы и негромко свистнул.
Медсестра подняла голову. Мысленно она еще какое-то время находилась в спальне роскошного замка, где коварный герой-соблазнитель склонял к грехопадению едва достигшую совершеннолетия наследницу огромного состояния, потерявшую накануне память, но вскоре вернулась в серую действительность, захлопнула книгу и включила освещение. Она подошла к приборам, громоздящимся возле Горина, пристально вглядываясь в их показания и гадая, какой же из них издал звук, заставивший отвлечься от захватывающего чтива, и что он мог означать в отношении этого спеленатого подобно мумии пациента…
Когда их взгляды встретились, Артем подмигнул девушке и произнес:
— Что у вас под халатом?
Вместо этого, правда, из его горла вырвался нечленораздельный хрип. Медсестра отшатнулась и выскочила в коридор.
Правда, вернулась она довольно быстро, в сопровождении какого-то пожилого доктора. Тот подошел, наклонился на некоторое время над Гориным, разглядывая приборы, после чего пощелкал пальцами над его лицом и шепотом произнес:
— Помнишь что-нибудь?
— Абсолютно все, — также шепотом ответил Артем.
— Каков фрукт, а? — уже нормальным голосом обратился к медсестре доктор. — Кто бы мог подумать?
— У вас просто золотые руки, — ответила та.
— Так это вас мне стоит благодарить за эту отсрочку? — спросил Артем. Его голос еще пока дребезжал и срывался, но уже был узнаваем.
— Себя, прежде всего себя, — доктор снова невпопад хохотнул и присел на краешек кровати. — Ты хоть помнишь, герой, сколько раз в тебя стреляли?
— Два? — Горин вспомнил окровавленное лицо Папы Карло.
— Два выстрела — раз, два выстрела — два, — доктор достал из кармана маленький никелированный молоточек и занес его над тумбочкой. — Два выстрела — три…
— Три выстрела! — выкрикнула медсестра.
— Продано! — доктор стукнул молоточком о тумбочку так, что звякнули стоящие на ней склянки с лекарствами.
Горин улыбнулся: он всегда ценил в медицинских работниках их цинизм и безграничное чувство юмора. Черного юмора.
— Первое ранение было сквозным, — перешел доктор на серьезный тон и подал медсестре знак удалиться. — Пуля должна была просто оцарапать, но встретила на своем пути ребро и изменила траекторию, слегка задев печень. Вторая пуля прошла в нескольких миллиметрах от сердца и застряла в плечевом суставе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Горин сунул руку в карман и нащупал связку ключей от гаража.
— Карло, он же тебе мозги засирает! — не выдержал второй «гость». — А ты слюни уже пустил, разводят тебя, как лоха зауральского! Все, я его кончаю…
— Ты бы вафельницей не хлопал… — приглушенным голосом, от которого по спине у Горина пробежал холодок, произнес Папа Карло. — Я и девкам-то своим кончать позволяю, лишь когда сам решу, что пора. Запомни, сучара, раз и навсегда, что кончать можно только тогда, когда Папа Карло разрешит…
— Зафара не помянули, а ты уже в его портки влез, кукольник отмороженный! — зло огрызнулся его напарник. — Еще неизвестно…
Договорить ему не дал хлопок, отбросивший его к стене. После второго хлопка он перегнулся пополам и медленно сполз вниз, оставляя на стене красные разводы.
В тот же момент Горин распрямился, словно пружина, и метнулся к Папе Карло, готовящемуся произвести в своего коллегу третий выстрел. Тот, спохватившись, начал снова наводить оружие на Артема, но Горин был уже рядом и со всего маху обрушил на голову Папы Карло кулак с зажатой в нем связкой ключей. Удар пришелся в район переносицы, раздался хруст, в горле Папы Карло что-то клокотнуло. Горин тут же, что есть силы, ударил ему коленом под ребра. После этого Папа Карло разом обмяк и начал заваливаться вниз. Артем пинком выбил из его руки пистолет и бросился к двери.
Дверной замок снова не захотел открываться. На косяке Артем заметил свежие царапины: похоже, механизм испортили те двое, чтобы проникнуть в квартиру. Он яростно принялся дергать дверь, и в этот момент ногу прострелила такая страшная судорога, что он вскрикнул, закрутился в коридоре волчком и рухнул на пол. Боль была такая, будто мышцы сжали гигантскими тисками. Горин крутился на полу, кряхтя и едва не теряя сознание. При этом он силился вспомнить, остались ли ещё таблетки и где они могут быть.
Извиваясь от болевых приступов, он пополз в направлении спальни, когда в проеме коридора показался карабкающийся на четвереньках навстречу Папа Карло. Лицо его было залито кровью, которая обильно капала на пол. Увидев Артема, он обнажил зубы в кривой ухмылке, кряхтя, сел, привалившись к стене, и направил на Горина пистолет.
— Говори код, собака! — голос Папы Карло изменился, словно у него был сильнейший насморк.
— Какой код? — превозмогая боль, спросил Горин.
— Той японской куклы с плеткой, — гнусаво уточнил Папа Карло.
— Не было никакой куклы, идиот! — Артем попытался изобразить на своем лице ухмылку, но не смог. — Шуток совсем не понимаешь, тебе не на кукол деньги тратить надо, а купить себе нормальные мозги в каком-нибуль приличном морге…
Возле Папы Карло мелькнула вспышка. Вместе с сопровождавшим ее гулким хлопком в левом боку Артема вдруг возникла странная тяжесть. После второго хлопка тяжесть навалилась на грудь и намертво прижала его к полу. Коридор вдруг стал необычайно длинным и узким, затем все вокруг начало расплываться, превращаясь в радужные расходящиеся круги. Где-то наверху всё время хлопали двери, мелькали темные силуэты, раздавался невнятный гул голосов. Потом все смолкло. Еще через некоторое время в абсолютной тишине раздался чей-то взволнованный голос: «Колите прямо в сердце!». После этого снова стало тихо. Горин подумал, что надо дотянуться до выключателя, чтобы стало светло, но руки и плечи окутала вязкая тяжесть, которая постепенно растеклась по всему телу. Чтобы сопротивляться этой тяжести, у него совершенно не осталось сил. Да ему и не хотелось этого…
Скорее всего, это был подвал. Он петлял в беспросветной тьме его лабиринтов и ловил себя на мысли, что никогда не сможет вернуться туда, где уже был. Осознание этого приводило Его в восторг. В то же время Он знал что в любой момент можно покинуть темноту подвала, в котором было так безмятежно, и очутиться на верхнем уровне, что Он вскоре и сделал. Здесь уже темнота была разбавлена проблесками света и повсюду угадывались очертания предметов мебели, гармонично вписывающегося в необъятные интерьеры, исследовать закоулки которых можно было до бесконечности.
Он знал, что один в этом неизмеримом грандиозном сооружении, и подобное одиночество радовало Его. Мало того, Он ясно понимал, что до Него здесь никогда никого не было: ничья нога еще не ступала по коридорам, никто не сидел на креслах, не лежал на кроватях. Его охватило ощущение нереальной чистоты всего, что здесь находилось. Ни единой пылинке не было здесь места, если она не предназначалась для поддержания владычествующей в этих стенах гармонии.
Он пожелал вознестись еще выше и оказался на следующем этаже. Свет был здесь уже полноправным хозяином: его отражения мерцали в бесчисленных зеркалах и на хрустальных гранях подвесных светильников, белоснежные стены слепили своей белизной. За одной из дверей он обнаружил просторную туалетную комнату с сияющим кафелем, а также удивительной чистоты раковинами, ваннами и унитазами. Осознание того, что Он первым видит все это, переполняло восхищением.
Он поднимался все выше и выше, Его дух захватывало от разнообразия обстановки, необъятных масштабов, но самое главное — от усиливающегося с каждым шагом чувства одиночества.
На одном из этажей внутри уходящего вдаль коридора оказалась одна-единственная дверь. Он распахнул ее и очутился в безграничном зрительном зале, на самой галерке. Ряды с креслами были подобны волнам на поверхности безбрежного океана. Освещаемая сцена находилась так далеко, что пугала сама мысль о том, чтобы добраться туда. Он пригляделся к близлежащим креслам и обнаружил, что каждое из них оказалось по-своему уникальным: разные материалы обивки, подлокотников, по-разному нанесены обозначения номеров, совершенно различные ощущения от прикосновений…
Ему вдруг почудилось, будто Он должен посвятить какую-то часть своей жизни каждому из кресел, посидеть в них, чтобы какое-то время понаблюдать за тем темным пятнышком, находящимся на сцене. Постепенно осваивая ряд за рядом, Он будет приближаться, пока, наконец, не поймет, что там находится на сцене, ради чего был возведен этот грандиозный зрительный зал…
Здесь внутри он вдруг ощутил тишину невероятной глубины. Так тихо еще никогда не было в Его жизни. Он хотел было что-нибудь сказать, но тут же, спохватившись, зажал рот руками, боясь нарушить величественную тишину. Ему вдруг стало страшно, он боялся той сущности, что находилась на сцене, хотя она и была очень далеко. Он попятился, выскочил из зрительного зала и закрыл за собой дверь, очертания которой тут же растворились на ровной поверхности стены.
Он прикоснулся к тому месту, откуда только что вышел, но стена там была идеально гладкой и прохладной. Он пошел вдоль стены, скользя ладонью по ее поверхности, пока не дошел до ступенек, ведущих вверх. Он поднялся по ним и оказался на крыше.
От увиденного захватило дух. Здание было таким высоким, что страшно было даже подойти к самому краю. Здесь было душно, хотя Он был в тени. Но что могло отбрасывать такую громадную тень? Он обернулся и от ужаса опустился на колени: над зданием возвышался исполинский башенный кран, по сравнению с которым само здание казалось ничтожным. Необъятный цилиндрический корпус крана уходил высоко вверх и заканчивался гигантской стрелой, нависшей над простирающимся внизу миром. Страшно было даже смотреть на кран, так как сразу начинала кружиться голова.
И все-таки Ему очень хотелось заглянуть вниз, и Он медленно пополз к самому краю. На кран старался не смотреть, иначе начинало казаться, что здание качается. Тогда приходилось замирать ничком, пережидая приступы паники.
Добравшись до оградительных перил, Он ухватился за них покрепче и заглянул вниз. Было очень высоко, но Он различил далеко внизу потоки прозрачной воды, огибающие здание и струящиеся далеко за горизонт. Здание стояло в русле какой-то небольшой речки. Ему захотелось посмотреть, что происходит с другой стороны — там, где возвышается кран. Он уже немного привык к оглушающему величию этого исполина и вскоре был с другой стороны здания.
Поверить в увиденное ему удалось не сразу. Потоки воды исходили от основания крана, представляющего собой кристально-чистую глыбу льда. Трубчатый корпус словно вмерз в гигантский айсберг. Но лед неумолимо таял, и приближался момент, когда он уже не сможет сдерживать невероятную массу, покоящуюся в нем. И тогда кран, увлекаемый тяжестью стрелы, рухнет на здание, сминая его, словно карточный домик…
В этот момент в Его голове появилось знание: спастись можно лишь на сцене гигантского театра. Но Он боялся того, что там находилось. Возможно, что лучше даже остаться здесь и сгинуть под низвергнувшимся железным исполином. Ему показалось, что кран покачнулся…
Пациент палаты интенсивной терапии Артем Михайлович Горин совместно с медперсоналом боролся за свою жизнь в течение полутора месяцев, прежде чем сознание начало возвращаться. Поначалу в сплошной темноте лишь изредка вспыхивали и гасли яркие точки. Иногда тьму прорезали лучи света, в поисках чего-то шарящие повсюду. Совсем изредка он едва различал очертания людей, а пару раз перед ним появлялось лицо доктора, когда-то делавшего ему операцию по восстановлению ноги. При этом до него вновь, как и раньше, доносились фразы: «везение», «счастливчик», «родился в рубашке». Поэтому он запутался — где воспоминания, а где происходящее сейчас.
И, наконец, наступил день, когда он начал осознанно приучать глаза к свету, пока сквозь прорезь на перебинтованном лице не увидел белый потолок над своем кроватью. Он подолгу смотрел на него, изучая каждую трещинку, а когда пытался взглянуть по сторонам, изображение сразу расплывалось. Фокусировалось оно, лишь когда он глядел прямо перед собой, и поэтому приходилось довольствоваться трещинками в побелке.
Еще через какое-то время, когда он смог обшаривать глазами почти всю палату без ущерба для качества изображения, Артем увидел сидящую за столом медсестру. В свете настольной лампы она увлеченно читала книгу в потертой мягкой обложке: может быть, медицинский справочник, но скорее всего какой-нибудь сентиментальный роман.
Горин пошевелил губами и почувствовал, что рот его тоже не перебинтован. В палате стояла тишина, нарушаемая лишь шуршанием переворачиваемых медсестрой страниц. Оглядев палату, насколько позволял обзор, Артем пришел к выводу, что помимо них двоих здесь больше никого нет. Он облизал пересохшие губы и негромко свистнул.
Медсестра подняла голову. Мысленно она еще какое-то время находилась в спальне роскошного замка, где коварный герой-соблазнитель склонял к грехопадению едва достигшую совершеннолетия наследницу огромного состояния, потерявшую накануне память, но вскоре вернулась в серую действительность, захлопнула книгу и включила освещение. Она подошла к приборам, громоздящимся возле Горина, пристально вглядываясь в их показания и гадая, какой же из них издал звук, заставивший отвлечься от захватывающего чтива, и что он мог означать в отношении этого спеленатого подобно мумии пациента…
Когда их взгляды встретились, Артем подмигнул девушке и произнес:
— Что у вас под халатом?
Вместо этого, правда, из его горла вырвался нечленораздельный хрип. Медсестра отшатнулась и выскочила в коридор.
Правда, вернулась она довольно быстро, в сопровождении какого-то пожилого доктора. Тот подошел, наклонился на некоторое время над Гориным, разглядывая приборы, после чего пощелкал пальцами над его лицом и шепотом произнес:
— Помнишь что-нибудь?
— Абсолютно все, — также шепотом ответил Артем.
— Каков фрукт, а? — уже нормальным голосом обратился к медсестре доктор. — Кто бы мог подумать?
— У вас просто золотые руки, — ответила та.
— Так это вас мне стоит благодарить за эту отсрочку? — спросил Артем. Его голос еще пока дребезжал и срывался, но уже был узнаваем.
— Себя, прежде всего себя, — доктор снова невпопад хохотнул и присел на краешек кровати. — Ты хоть помнишь, герой, сколько раз в тебя стреляли?
— Два? — Горин вспомнил окровавленное лицо Папы Карло.
— Два выстрела — раз, два выстрела — два, — доктор достал из кармана маленький никелированный молоточек и занес его над тумбочкой. — Два выстрела — три…
— Три выстрела! — выкрикнула медсестра.
— Продано! — доктор стукнул молоточком о тумбочку так, что звякнули стоящие на ней склянки с лекарствами.
Горин улыбнулся: он всегда ценил в медицинских работниках их цинизм и безграничное чувство юмора. Черного юмора.
— Первое ранение было сквозным, — перешел доктор на серьезный тон и подал медсестре знак удалиться. — Пуля должна была просто оцарапать, но встретила на своем пути ребро и изменила траекторию, слегка задев печень. Вторая пуля прошла в нескольких миллиметрах от сердца и застряла в плечевом суставе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74