Высокая башня Воксхолл-Хауса из стекла и бетона поднималась над улицами как утес. На девятом этаже в одном из незанавешенных окон горел свет. Вспомогательный персонал разошелся на ночь по домам, кроме группы радистов, шифровальщиков, курьеров и уборщиков.
С девятого этажа открывался широкий вид на Белгравию. Отсюда город казался мирным, красивым, почти живым. Кто-то однажды заметил, что человек может почувствовать здесь себя Богом, видя под собой весь мир.
Но генеральный директор не чувствовал себя Богом; он вообще почти ничего не чувствовал, кроме грызущего сомнения, что его жизнь прожита зря. Он посвятил тридцать лет защите Англии от внешних врагов, и все это время самую плоть Англии разъедало изнутри. Отвернувшись от ночи за окном, он посмотрел на людей, сидящих за длинным столом.
— Джентльмены, — сказал он. — Благодарю вас, что пришли. Прошу меня простить, что так спешно вызвал вас. Я знаю, некоторых ждет важная работа. Но уверяю вас, это совещание абсолютно необходимо.
Головы понимающе закивали. Перси Хэвиленд созвал на совещание заведующих всеми отделами Ближнего Востока и Передней Азии. Собрались все, кто руководил работой по Ближнему Востоку, Северной Африке, Персидскому заливу и субконтиненту (Пакистан), а также главы некоторых секций: Египта, Турции, Сирии, Израиля, Саудовской Аравии, Ирака и Ирана.
Хэвиленд был генеральным директором, «начальником», уже десять лет — солидный срок. Ему приходило в голову, что это назначение было ошибкой. Он был бойцом «холодной войны», он съел зубы на Штази и КГБ, сперва служа в министерстве иностранных дел и по делам содружества, затем как глава отдела по Восточной Германии, Польше и, наконец, России. Его назначение почти совпало с окончанием «холодной войны», падением Берлинской стены и очередным выдвижением Ближнего Востока в эпицентр мировой политики. Через два года разразилась война в Персидском заливе. Он чувствовал себя человеком, вынужденным укрощать зверя, с которым ему никогда не совладать.
«Укротил ли кто-нибудь из них зверя?» — подумал он. Он оглядел комнату, и ему показалось забавным, что все сидящие за столом слишком молоды, чтобы помнить Суэц или Багдадский пакт — по крайней мере, профессионально. Все они не понаслышке знали Иранскую революцию и войну в Персидском заливе; самые старые застали уход из Адена. Разумеется, они знали свой Ближний Восток, они бегло говорили по-арабски и на иврите, по-турецки и по-персидски. Они проводили выходные с оксфордскими профессорами, а по вечерам ходили на лекции в Школу восточных и африканских исследований. Они состояли членами Британского общества по изучению Ближнего Востока и еще полудюжины подобных организаций.
Но его тревожил этот недолгий опыт, вынуждавший даже начальников отделов обращаться к книгам, досье и газетным заметкам.
— Джентльмены, — продолжал Хэвиленд, — все мы помним, что в последний раз совещание в таком составе проводилось месяц назад, когда обсуждался доклад Тома Холли о фактическом уничтожении сети Рональда Перроне в Египте. В частном разговоре со мной мистер Холли должным образом выразил свою озабоченность утечкой информации здесь, в Воксхолл-Хаусе. Я не буду объяснять, почему было сочтено нецелесообразным упоминать об этом подозрении на нашем совещании. Однако я был бы очень удивлен, если бы вы все сами не пришли к такому же заключению.
Выполняя пожелания мистера Холли, я приказал службе внутренней безопасности провести расследование. Разумеется, очень осторожно. На этой стадии нельзя было поднимать тревогу. Как вы все знаете, ребята из внутренней безопасности работают очень тщательно. Их девиз — просеять каждый камешек. Поэтому вы все испытываете такое же облегчение, как я, узнав, что они не обнаружили никаких следов утечки в нашей организации.
— И теперь... — генеральный директор сделал паузу и кашлянул. Он никогда не чувствовал себя легко в подобной ситуации. Его официальная речь и подчеркнутая корректность были барьерами, чтобы держать людей на расстоянии. В конце концов, подчиненные — это подчиненные. Ему не нравилась демократическая неряшливость, заразившая Уайтхолл. Настоящая дискриминация профессионалов в пользу старшеклассников и выпускников политехов. Боже, сейчас даже политические вузы называют университетами! Он внутренне поморщился и продолжал:
— Мы только что получили информацию, из которой следует, что наши американские коллеги потерпели такое же фиаско и примерно в то же время. Оказалось, что они не поделились с нами по так называемым соображениям безопасности. Тем не менее, если бы они поставили нас в известность раньше, это могло бы избавить нас от многих неприятностей. Мы могли бы раньше прийти к заключению, что утечки информации не было здесь, в Воксхолл-Хаусе. Если только не было двух параллельных утечек — предположение, которое лично я нахожу абсолютно абсурдным.
И теперь наша задача — найти связь между обеими сетями или как минимум между мистером Перроне и его американским коллегой. Я попросил мистера Холли начать новое расследование в этом направлении. Мне бы хотелось, чтобы вы оказывали ему всяческую поддержку. Ему могут понадобиться некоторые из ваших собственных арабских агентов. Я знаю, что кое-кому из вас сейчас не хватает времени. Тем не менее, я уверен, что в свете ситуации в Египте работа мистера Холли имеет экстраординарное значение.
Теперь, полагаю, мы можем перейти к докладам о текущей ситуации. Я должен подготовить отчет для завтрашнего совещания в ОРК.
Совещание продолжалось еще два часа. Были сделаны подробные доклады об усилении религиозного фактора в Египетской революции. Единственное, о чем почти никто ничего не знал, были события в самом Египте. Иностранные посольства, правда, функционировали, но под чудовищным давлением. Ввелись всяческие ограничения на деятельность персонала, в частности, на свободу передвижения. Со времени переворота большая часть времени и сил дипломатов уходила на помощь британским рабочим, застрявшим в стране.
Получить информацию из Египта было почти невозможно. Том Холли чувствовал себя слепым и глухим.
На следующий день должно состояться совещание Объединенного разведывательного комитета, на котором будут присутствовать начальники СИС, военной разведки и службы безопасности, а также представители министерства иностранных дел и объединенной организации разведки при кабинете министров. Хэвиленду, как обычно, придется представлять СИС.
И только когда будет выработан и принят проект заявления, можно обращаться к премьер-министру. Затем проект в значительно разбавленном виде будет представлен кабинету. К тому времени, как он попадет в парламент, от него останется главным образом вода. Большинству же британской публики, как обычно, будет сообщено не больше и не меньше, чем сочтет нужным Уайтхолл.
Когда все разошлись, Перси Хэвиленд достал из внутреннего кармана маленький портсигар. Он позволял себе выкуривать шесть сигарет в день. Когда-то их было пять, но он решил, что это слишком круглая цифра, и перешел на шесть. Закурив сигарету, он сделал глубокую затяжку, затем выпустил изо рта дым длинной, тонкой струей. Закрыв портсигар, положил его обратно в карман.
Подойдя к двери, Хэвиленд открыл ее. Над его головой, как предчувствие надвигающейся мигрени, мигала флуоресцентная лампа. В дальнем конце коридора уборщица двигала чистящую машину взад и вперед по бледно-серому линолеуму. Машина тихо гудела. За машиной тянулся длинный оранжевый шнур. До самого утра она будет ходить по длинным, пустынным коридорам. А завтра пыль сядет снова. Хэвиленд подумал, что это превосходная метафора ко всему, что происходит в этом здании и во всех подобных зданиях по всему миру.
Он вернулся к своему столу и набрал номер телефона. Через несколько секунд ему ответили.
— Гордон? Это Перси. Все разошлись. Мне бы очень хотелось, чтобы вы заглянули. Нужно поговорить. — Он сделал паузу. — Я думаю, — добавил он медленно, — что нам удалось найти женщину Ханта.

Часть III
И будет кровь по всей земле Египетской...
Исход, 7:19
Глава 21
17 Шари эль-Рувайи,
Эль-Азбакийя, Каир, 30 ноября 1999 г. 21 шаабан 1420 г.
Дорогой Майкл!
Сейчас очень поздно, и я одна. На небе сегодня звезды — впервые за неделю. Яподнялась на крышу, чтобы посмотреть на них. Майкл, где ты пропадаешь, когда ты нужен мне? Язвонила в твой отель, по номеру, который ты дал мне. Мне сказали, что тебя нет, что ты вышел. Может быть, ты вообще уехал из Египта, уехал не попрощавшись? Нет, ты бы никогда этого не сделал. Но тебя могли заставить уехать, за тобой могли прийти и посадить тебя в самолет. Сейчас так часто делают, как утверждают слухи, тайком расходящиеся по базарам. Майкл, я боюсь. Яодна, и я боюсь.
Яне видела Махди с сегодняшнего утра и с каждым часом все больше и больше тревожусь за него. Явернулась в свою квартиру, хотя знаю, что здесь не безопасно. Япыталась дозвониться до Махди, но он не отвечает.
Ясижу на крыше, и мне холодно и страшно. Почему ты не со мной сегодня? На улице внизу нет никакого движения. Никто не смеется, никто не плачет. Ничего, кроме тишины. Тишины и предчувствий.
Майкл, это не просто слова. Они всерьез занимаются уничтожением «джахилийи», этим своим «очищением». Никто и ничто не в безопасности. Улицы сегодня безмолвны. Мы стали испуганным народом — те из нас, кто не стоит в шеренгах и не молится.
Позволь мне рассказать, что здесь происходит, что я видела своими глазами...
* * *
Выводя слова на бумаге, она тихо мурлыкала про себя песню, которую пела в кровати по ночам, когда была маленькой девочкой, — «Анта умри», «Ты моя жизнь», популярную балладу Умма Култума. Тогда ей казалось, что темнота расступается вокруг нее, что она возносится в безопасное место высоко над землей, почти к звездам. Сейчас, двадцать лет спустя, она подняла глаза от письма, лежащего у нее на коленях, и увидела вокруг себя тьму. Безопасного места не было нигде.
Когда она была ребенком, вся ее семья летними ночами спала на крыше. Даже зимой она часто поднималась туда, чтобы побыть одной и посмотреть на звезды в черном, как обсидиан, небе. Сегодня, ведомая инстинктом, она пришла сюда, чтобы взглянуть на те же самые звезды, как будто их неизменность могла укрепить опасно пошатнувшееся ощущение реальности. По краю крыши в горшках росли чахлые розы. Они не пахли. Сегодня все предметы лишились запаха. Инстинкт обманул ее. Звезды были слишком далеко, чтобы чем-нибудь помочь ей.
* * *
Япостоянно дрожу, я постоянно думаю об утраченном, о пустоте, которая остается после, о глупом, бессмысленном разрушении. Примерно то же я чувствовала, когда нашла Рашида. Конечно, они знали — знали, надеялись или подстроили так, что именно я буду проводить вскрытие. Они прислали его мне как подарок и как предупреждение. Япо-прежнему помню то мгновение, когда сняла последние бинты.
Он был одет в темный костюм, свой лучший костюм от Армани, измятый бинтами. Майкл, он канул в прошлое, он не имел права лежать там. Мне казалось, что он — человек, перенесшийся на тысячи лет назад в прошлое, чтобы умереть и быть похороненным в чужой гробнице. Конечно, все было, совсем не так. Он умер, когда ему было назначено. Это так легко — умереть, когда тебе назначено. Говорила ли я тебе, что люблю тебя? Что я умираю без тебя?
* * *
Меньше чем в миле к западу протекала в темноте река. Айше могла разглядеть полоску открытой воды за трущобами Булака, окраины которых были едва освещены. Огней почти нигде не было видно: кинотеатры, ночные клубы, рестораны, отели закрылись или находились под угрозой закрытия. Никто не ездил по ночам в Сахара-Сити, никто не гулял, взявшись за руки, вдоль Нила. Даже мечты — и от тех ничего не осталось...
Перед ней, чуть слева, на верхушке Каирской башни мигал одинокий красный фонарь, предупреждая низко летящие самолеты. Справа цепочка фонарей на мосту 6 Октября соединяла остров Джезира с материком. Мост недавно переименовали: теперь он назывался Кубри Сайд Кутб, по имени фундаменталистского мученика и писателя. В нескольких кварталах от ее квартиры, на крыше мечети Омар-Паши, ярко горели четырехфутовые зеленые неоновые буквы, высвечивая в ночи имя Аллаха. Время от времени имя начинало мигать. Неужели Аллах мигает? Может быть, Он приходит и уходит, как свет, зажигая и гася галактики, когда зажигается и гаснет сам? Что случится, если Его имя исчезнет, если Его, как и все остальное, поглотит тьма?
Горстка огней, затем тьма, а за ней — пустыня, ожидающая, когда город умрет. Айше содрогнулась. Что-то надвигалось, она чувствовала это в воздухе. Что-то ужасное и проклятое.
* * *
Осторожен ли ты, любовь моя? Молишься ли ты на ночь? Язнаю, что ты неверующий, но думаю, что все равно должен молиться. Ябы молилась твоей Деве, если бы верила, что она станет меня слушать, что кто-нибудь станет меня слушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59