Одна с
оливковой кожей и черными волосами, стянутыми в пучок на затылке. Не
тело, а динамитная шашка, на вид лет двадцать пять. Другая помоложе,
возможно, еще не достигшая совершеннолетия, одна из панковитых
потаскух с волосами, покрашенными в два цвета. Левое ухо младшей
скрывала большая повязка. Она была одета в психоделической расцветки
майку без рукавов, и на левом бицепсе Норман разглядел татуировку. С
такого расстояния трудно было судить, что именно изображено на ней,
однако он достаточно долго проработал в полиции, чтобы предположить
либо название модной рок-группы, либо неумело выполненный рисунок
марихуаны.
Неожиданно Норман увидел себя, перебегающего улицу, несмотря на
следящие за ним камеры; он представил, как хватает маленькую горячую
штучку с прической рок-звезды, как сжимает ее тонкую шею своей мощной
рукой, продвигаясь все выше, пока рука не упирается в нижнюю челюсть.
"Роуз Дэниелс, - говорит он второй шлюхе, красотке с темными волосами
и обалденной фигурой. - Тащи ее сюда, иначе я сверну этой соске шею,
как курице".
Это было бы замечательно, но он почти не сомневался, что Роуз в
борделе нет. В результате библиотечных изысканий он выяснил, что с
тысяча девятьсот семьдесят четвертого года, когда Лео и Джессика
Стивенсон основали "Дочерей и сестер", услугами борделя
воспользовалось более трех тысяч женщин, и средний срок их пребывания
там не превышал четырех недель. Их довольно быстро вышвыривали на
улицу, где женщины вливались в толпы уже существующих источников или
переносчиков заразы, присоединялись к стаям мелких мошек. Может по
окончании срока обучения им даже вручали пластмассовые пенисы вместо
дипломов.
Нет, его Роуз почти наверняка покинула эту обитель лесбиянок и
пыхтит сейчас на какой-нибудь поганой работенке, которую подыскали для
нее подружки из борделя, и по ночам возвращается с работы в замшелую
конуру с клопами, которую нашли для нее они же. Хотя сучки из здания
напротив должны знать, где она, - адрес Роуз наверняка записан в
амбарной книге Стивенсон, а те две ковыряющиеся в огороде шлюхи,
возможно, даже заглядывали в тараканью ловушку, где ютится Роуз на
чашку чая и бисквитное печенье. Те, кто побывали у Роуз, наверняка
рассказали о визите тем, кто еще не успел навестить бывшую
сожительницу, потому что женщины так устроены. Легче убить их, чем
заставить замолчать.
Младшая из копавшихся в огороде лесбиянок, та, чьи волосы
напоминали флаг какой-то африканской страны, напугала Нормана - она
подняла голову, увидела его... и помахала рукой. На мгновение ему
показалось, что она смеется над ним, что они {все} смеются над ним,
что они выстроились у окон внутри Замка лесбиянок и хохочут над ним,
инспектором Норманом Дэниелсом, разоблачившим около десятка
преступников, но тем не менее не сумевшим предотвратить хищение
собственной кредитной карточки. И кто ее украл? Его собственная жена!
Руки Нормана сами сжались в кулаки. "Спокойнее, спокойнее! -
закричал в Нормане Дэниелсе мужской двойник миссис
Практичность-Благоразумие. - Она, наверное, машет всем, кого видит!
Она, наверное, приветствует даже блохастых бродячих собак! Такие дуры,
как она, всегда так делают!"
Ну да. Ну да, конечно, так оно и есть. Норман с усилием разжал
кулаки, поднял руку и разрубил ею воздух в коротком ответном взмахе.
Он даже выдавил слабую улыбку, от которой снова вспыхнула боль в
мышцах, сухожилиях - даже в кости - по всей нижней части лица. Но в
тот же миг, когда миссис Горячая штучка вернулась к своему занятию,
улыбка исчезла, и он торопливо пошел дальше, вздрагивая при каждом
ударе сердца.
Он попытался сосредоточиться на текущей проблеме - как найти
способ изолировать одну из этих сучек (предпочтительно самую главную
сучку; в этом случае он не рискует нарваться на кого-то, кто не
располагает нужными сведениями) и заставить ее говорить, однако его
способность к осмысленным действиям, казалось, исчезла, во всяком
случае на некоторое время.
Он поднял руки к лицу и принялся массировать точки соединения
верхней и нижней челюстей. Он и раньше неоднократно доводил себя до
подобного состояния, но ни разу челюсти не болели так сильно - что же
он сделал с Тампером? В газете ничего не говорилось по этому поводу,
но боль в челюстях, - а также в зубах, да-да, именно в зубах, -
доказывала, что он, пожалуй, дал себе волю.
"Если меня поймают, неприятностей не оберешься, - сказал он себе.
- У них будут фотографии отметин, которые я на нем оставил. У них
будут анализы моей слюны и... ну... других жидкостей, которые,
возможно, остались на нем. Современная полиция использует широкий
набор диковинных тестов и анализов, они проверяют {все}, а я даже не
знаю, чего мне опасаться".
Да, все верно, но они его не поймают. Не выйдет. Он
зарегистрировался в отеле "Уайтстоун" как мистер Элвин Додд из
Нью-Хейвена, и, если его прижмут к стенке, он даже может удостоверить
свою личность водительскими правами - {фотокопией} водительских прав -
с его фамилией. Если здешние полицейские позвонят тамошним
полицейским, им ответят, что Норман Дэниелс находится за тысячу миль
от Среднего Запада, прогуливается по национальному заповеднику Зион в
штате Юта, наслаждаясь заслуженным отпуском. Они даже могут сказать
здешним копам, чтобы те не валяли дурака, что Норман Дэниелс сегодня
золотой мальчик во плоти. Разумеется, они не станут пересказывать им
историю Уэнди Ярроу... так ведь? Нет, скорее всего, нет. Но рано или
поздно... Однако суть в том, что "поздно" его уже не трогало. В
последние дни его волнует только "рано". Только Роуз и последующая
серьезная беседа с ней. Он скажет, что приготовил для нее подарок. Не
что иное, как свою банковскую карточку. Причем карточку никогда больше
не обнаружат ни в мусорном ящике, ни в бумажнике какого-нибудь
маленького грязного педика. Он позаботится о том, чтобы она никогда
больше не потеряла и не выбросила ее. Поместит свою карточку в
надежное место. И если после... как бы выразиться поточнее... после
{вручения} последнего подарка его ждет темнота - что ж, возможно, это
даже к лучшему.
Мысли Нормана, наткнувшись на кредитную карточку, завертелись
вокруг нее, как случалось почти всегда в последние дни, и во сне, и
наяву. Словно маленький кусочек пластика превратился в сумасшедшую
зеленую реку (Мерчентс, а не Миссисипи), а ход его рассуждений являлся
впадающим в нее притоком. Все мысли текли теперь вниз, повторяя
складки местности, и постепенно теряли индивидуальность, перемешиваясь
с зеленым потоком его одержимости. Огромной важности безответный
вопрос снова поднялся на поверхность рассудка: {как} она посмела? Как
она {посмела} взять ее? То, что она сбежала, покинула мужа - это он
еще способен понять, хотя о примирении с ее бегством не может быть и
речи; бегство объяснимо, хотя он знал: она должна умереть за то, что
оставила его в полных дураках, за то, что так умело прятала
предательство в своем паршивом женском сердце. Но то, что она
набралась наглости и захватила с собой его банковскую карточку,
посягнула на предмет, принадлежащий {ему}, как мальчик из сказки,
забравшийся по бобовому стеблю на небо и укравший золотую курицу у
спящего великана...
Не осознавая, что делает, Норман сунул указательный палец левой
руки в рот и принялся грызть его. Возникла боль - и очень сильная - но
в этот раз он не ощутил ее, погруженный с головой в водоворот мыслей.
Привычка кусать пальцы в моменты максимального напряжения зародилась в
далеком детстве, и на указательных пальцах обеих рук образовались
толстые мозолистые подушечки. Сначала омертвевшая кожа выдерживала
укусы, но он продолжал представлять банковскую карточку, и ее зеленый
цвет становился все гуще и гуще, пока не превратился в почти черный
цвет еловой хвои в сумерках (даже отдаленно не напоминающий
первоначальный лимонный цвет банковской карточки), и в конце концов
каллюс прорвался, и кровь потекла по руке и губам. Он впился зубами в
палец, наслаждаясь болью, вгрызаясь в плоть, пробуя вкус собственной
крови, такой соленой и такой густой, похожей на кровь Тампера,
хлынувшую после того, как он перекусил артерию у основания...
- Мама, что этот дядя делает с рукой?
- Не обращай внимания, идем скорее. Это привело его в чувство. Он
ошалело оглянулся через плечо, как человек, пробуждающийся от
непродолжительного, но очень глубокого сна, и увидел молодую женщину с
мальчиком лет трех, наверное, которые поспешно удалялись от него - она
волокла за собой ребенка с такой скоростью, что тот едва поспевал за
ней, и, когда женщина, в свою очередь, оглянулась, Норман заметил на
ее лице выражение ужаса.
Что же, черт возьми, привело ее в такое состояние? Он опустил
взгляд на свой палец и увидел на нем глубокие кровоточащие полукруглые
раны. Когда-нибудь он откусит его совсем, откусит собственный палец и
проглотит. И это будет не первый раз, когда он что-то откусывает.
Откусывает и глотает.
Впрочем, так он зайдет слишком далеко. Достав из заднего кармана
носовой платок, он перевязал им прокушенный палец. Затем поднял голову
и огляделся. С удивлением отметил, что уже вечереет - в некоторых
окнах зажегся свет. Как далеко он забрался? Где он?
Прищурившись, Норман взглянул на табличку с указанием улицы на
угловом здании у очередного перекрестка и прочел слова
"ДИЭРБОРН-АВЕНЮ". Справа находилась маленькая семейная булочная с
поручнем для велосипедов у входа. Вывеска в окне приглашала
попробовать "СВЕЖИЕ, ГОРЯЧИЕ БУЛОЧКИ". В желудке Нормана раздалось
жадное урчание. Он понял, что по-настоящему проголодался в первый раз
с тех пор, как сошел с подножки автобуса "Континентал экспресс" и
перекусил холодной овсяной кашей в кафетерии автовокзала, потому что
Роуз взяла бы именно это блюдо.
Несколько булочек - это как раз то, что ему надо... но не
{просто} булочек. Ему захотелось {свежих, горячих} булочек вроде тех,
какие пекла его мать - жирная как свинья, никогда не прекращавшая
кричать, но готовить она умела, этого у нее не отнимешь. Мало кто мог
с ней тягаться. Она же являлась и главным потребителем собственных
кулинарных изделий.
"Упаси Бог, если они окажутся черствыми, - думал Норман,
поднимаясь по ступенькам. Внутри он увидел торчащего за прилавком
старика. - Не дай Бог им оказаться холодными, иначе я тебе, старик, не
завидую".
Он протянул руку к двери, когда один из плакатов в витрине
привлек его внимание. Плакат - вернее, большая листовка - был желтого
цвета, и хотя Норман не знал и не мог знать, что Рози наклеила его
своими руками, внутри, тем не менее, что-то шевельнулось даже прежде,
чем он рассмотрел слова "Дочери и сестры".
Он склонился поближе к плакату, и глаза его вдруг стали очень
маленькими, а взгляд - до предела напряженным; ритм сердца ускорялся,
как стук колес набирающего ход поезда.
ПРИХОДИТЕ ОТДОХНУТЬ С НАМИ В КРАСИВЕЙШЕМ
ЭТТИНГЕР-ПИЕРС НА ПРАЗДНИКЕ ЧИСТОГО НЕБА И ТЕПЛЫХ ДНЕЙ
{НА ДЕВЯТОМ ЕЖЕГОДНОМ ПИКНИКЕ И КОНЦЕРТЕ}
"ДОЧЕРЕЙ И СЕСТЕР" "ШАГНИ В ЛЕТО"!
СУББОТА, 4 ИЮНЯ
* ТОРГОВЫЕ ПАЛАТКИ * ПОДЕЛКИ * ПРИЗЫ
* ИГРЫ * РЭП-ДИ-ДЖЕЙ ДЛЯ ДЕТЕЙ
! ! ! ПЛЮС ! ! !
ЖИВОЙ КОНЦЕРТ "ИНДИГО ГЕРЛС", 20.00
ОДИНОКИЕ РОДИТЕЛИ, НЕ БЕСПОКОЙТЕСЬ!
ЗА ВАШИМИ ДЕТЬМИ ПРИСМОТРЯТ
ПУСТЬ ПРИХОДИТ КАЖДЫЙ, ПУСТЬ ПРИХОДЯТ ВСЕ!
ВСЕ ДОХОДЫ ПОЙДУТ НА БЛАГО "ДОЧЕРЯМ И СЕСТРАМ",
КОТОРЫЕ НАПОМИНАЮТ, ЧТО НАСИЛИЕ НАД {ОДНОЙ} ЖЕНЩИНОЙ
ЕСТЬ ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ {ВСЕХ} ЖЕНЩИН
Четвертого июня, в субботу. В {эту} субботу. А она, его бродячая
Роза, будет там? Ну конечно же, куда она денется, она придет, она и
все ее подружки-лесбиянки. Шлюха шлюху видит издалека.
Прокушенным пальцем Норман провел но пятой строке снизу. Яркая,
как мак, кровь уже просочилась через носовой платок.
"Пусть приходит каждый, пусть приходят все". Вот что было сказано
в этой строке, и Норман пообещал себе, что непременно воспользуется
приглашением.

8

Четверг, почти половина двенадцатого утра. Рози отпила глоток
воды "Эвиан", чтобы смочить рот и горло, и снова взялась за листы с
текстом.
- "Она приближалась, это точно; в этот раз слух его не обманул.
Петерсон услышал стаккато ее высоких каблучков по коридору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88