А, ладно, я дома, думал Дэвид, теперь уже безо всякого почтения. И где же мои подданные? Почему меня никто не встречает?
Со ступеней, ведущих к дверям вокзала, он оглядел рыночную площадь. Если это были его подданные, то они и виду не подали, что заметили возвращение короля. Меж дюжины прилавков, расставленных в глубине площади, лениво бродили покупатели — большинство весьма преклонных лет. Площадь замыкал ряд викторианских зданий: библиотека, полдюжины магазинчиков, какое-то заведение под названием «Купальни». Надо всем этим возвышался «Городской герб» — четырехэтажное чудовище в псевдоготическом стиле с остроконечными башнями по углам. Над его крышей на ломте синюшного неба, как на жердочке, примостилась темная с прозеленью туча. По туче скользила черная птица: ворон поднялся так высоко, что казался не более чем темным пятнышком.
Дэвид окинул взглядом сборище разномастных зданий. Полковник Леппингтон, может, и принес городу процветание в виде живодерни и консервного завода, но не привил ему стиля.
Позади Дэвида вокзал подпирала бойня. Пути заканчивались у бескрайней кирпичной стены этой громадины, чья тень раз и навсегда зависла не только над вокзалом, но и над значительной частью города. Перед самыми перронами от путей ответвлялась колея, огибавшая здание вокзала и исчезающая в гигантских воротах во внешней стене скотобоен. Очевидно, сюда подгоняли товарные поезда, чтобы загружать их десятками тысяч ящиков с бараньими и говяжьими консервами для последующей отправки в самые отдаленные уголки страны. Кто знает, сколько тысяч коров и овец отправились здесь в мясорубку.
— Никогда нет такси, когда оно нужно, как по-вашему? Это был тот самый старик, чью физиономию едва не расквасил громила в поезде. — Знаете, — продолжал старик, — когда такси не нужно, машины выстраиваются в очередь по всей площади. Сегодня? Ни одного. Ни единого. Не говоря уже об автобусах. Грязные колымаги. И водят их наглые невежды.
О боже. У Дэвида Леппингтона упало сердце. Пойман за петлицу городским занудой. С каждой минутой город нравился ему все меньше.
— Вам далеко? — осведомился старик, оглядывая Дэвида с головы до ног.
— Нет. Всего до той гостиницы.
— А, «Городской герб»? Недурно, недурно. Хотя теперь он и не так хорош, как в былые времена, когда им заправлял Билл Чарнвуд. Его дочка делает, что может, с тех пор как... Но сами знаете, каковы девицы в наше время. Разучилась работать молодежь. Они понятия не имеют, что значит работать до седьмого пота. Я что-то не припоминаю вашего лица, молодой человек. Вы в гости?
— А... да. — Не говори, ему ничего, не то он будет стоять тут и допрашивать тебя весь день. — Ненадолго с визитом, — добавил Дэвид.
— Семейные дела?
— Да. — Дэвид подхватил сумку, намереваясь двинуться к гостинице. Собирался дождь. Хорошая мысль, подумал он, ухватившись за идею. — Гм, похоже, дождь собирается, — сказал он в надежде, что старик согласится и отправится на поиски такси.
— А, вы о нашем старом ворчуне? — Старик кивнул в сторону тучи. — В это время года он всегда клубится над крышами. Впрочем, никогда не проливается.
Черт, этот путь к спасению был закрыт.
— Знаете, вы мне кого-то напоминаете. — Старик потеребил нижнюю губу большим и указательным пальцами. — Давайте посмотрим.
Арнольда Шварценеггера? Денца Уошингтона? Шэрон Стоун? Искушение сказать что-нибудь столь легкомысленное, что граничило бы с грубостью, становилось все сильнее.
Старик внимательно всматривался в лицо Дэвида.
— Да.. да. У вас очень знакомое лицо, молодой человек. Думаю, дело в глазах. И ваш рост. Весьма представительная внешность для молодого человека. Служите в полиции?
— Нет... я врач.
— Врач? Чертовски хорошая профессия.
Да гори ты синем пламенем. Дэвид едва удерживал на лице вежливую улыбку. Старикан намеревался простоять здесь весь день, пока не выжмет из него все подробности его личной жизни.
(Я бреюсь безопасной бритвой с лезвиями «Bic», мои любимые фильмы — «Полет Феникса» (Джимми Стюарт — просто уникум), «Жажда жизни» и «Эд Вуд» Тима Бертона; нет, я ненавижу «мыльные оперы» о больнице: все врачи там всегда кажутся ненастоящими; я люблю еду, которая мне вредна, — ватрушки, индийскую кухню, шоколад, а когда я отправляюсь в постель, на мне нет ничего, кроме презерватива, шерсти на груди и распутной ухмылки. Хм, господи, оставьте свои фривольные комментарии, док).
Продолжая фальшиво улыбаться, Дэвид вдруг сообразил, что пропустил вопрос.
— Мое имя?
— Да, я не совсем его расслышал? — допытывался старик.
— Леппингтон.
Внезапно старик удивленно сморгнул. И впервые за все это время не нашелся что сказать. А ведь его не лишила дара речи даже вероятность того, что головорез в поезде измочалит его в лепешку.
Теперь старик, открыв рот, отступил на шаг назад, затем снова удивленно сморгнул.
О черт, подумал Дэвид. Прокололся. Наверное, сболтнул-таки что-нибудь. Может, о том, что сплю в презервативе и шерсти... это научит тебя, мой мальчик.
— Хм... простите. Я не уверен, что правильно вас расслышал. Мне показалось, вы сказали... хм... Леппингтон?
— Да, — бодро отозвался Дэвид. — Леппингтон. Так же, как город. Полагаю, это...
Закончить ему не пришлось. Старик пробормотал несколько слов, одно из которых могло быть и «такси», и поспешно зашагал прочь в город. Время от времени он оборачивался, чтобы бросить на Дэвида чуть ли не враждебный взгляд.
Ты уверен, что не сболтнул чего-нибудь легкомысленного, Дэвид?
Что бы это ни было, свое дело оно сделало: зануда ушел. В вышине огромный черный ворон издал пронзительный крик. Расправив неподвижные теперь крылья, он парил прямо над головой. И вновь у Давида возникло сильнейшее ощущение, что за ним наблюдают.
2
Время близилось к полудню, говорливый старик ушел, и Дэвид сообразил, что голоден. Заказывая номер в гостинице, он узнал, что время заезда в ней час дня. У него в запасе был еще час, и Дэвид направился к двери в здании вокзала, на которой висела табличка «ПРИВОКЗАЛЬНАЯ ЧАЙНАЯ».
Мысль о том, что он напугал старика, просто назвав ему свое имя, казалась забавной.
Продолжай в том же духе, подумал он, зайди в чайную и объяви во всеуслышание: «Моя фамилия — Леппингтон». Посмотрим, сработает ли этот трюк дважды. Улыбаясь, он подошел к двери, представляя себе, как от одного только упоминания его имени пожилые леди в чайной со всех ног бросаются к двери, повизгивая от страха.
Запирайте дочерей, Леппингтон вернулся в город.
Усмехаясь, Дэвид вошел в пустое кафе. Усилием подавил усмешку, заказал сандвич с сырным салатом, бейкуэльский пирог с клубничным вареньем, кофе и уселся за поздний завтрак.

Глава 3
Все небо — в коричневых и зеленых синяках. Грязные дома. Один — большой, с остроконечными башнями по углам, вроде замка. Город ничего для него не значил. Он его ненавидел. Он ненавидел старого козла в поезде, который жаловался, как последнее дерьмо. Он всего-то хотел по-быстрому перекурить, заслужил ведь.
Никто не указывает ему, что делать.
Никто не указывает ему, что говорить.
Никто не указывает ему, что есть.
Он этого в кутузке нахлебался. Двенадцать месяцев за то, что пырнул одного шныря, который на него настучал. Шныря и латали-то в приемном покое, не пришлось даже тащить его отвислую задницу на больничную койку. Но копы только и ждали, чтобы он оступился, сволочи лживые. Пусть только выйдет какой-нибудь мелкий не в меру любопытный коп из кафе при вокзале. Как он его — шмяк! Шмяк! Шмяк! Коп вмажется в стену, сблевывая кровь с резиновых губ.
Аста ля виста, бэби.
Он подумал, не подождать ли ему старого гомика, что скулил из-за сигареты. Подождать у вокзала.
Шмяк! Шмяк! Шмяк!
Интересно поглядеть, как старикан, хрипя, упадет наземь и как куски вставной челюсти вывалятся точно разломанное печенье. А потом ШШШМЯК! И сапогом его в мягкий, как дерьмо, живот.
Наше вам с кисточкой, дедуля.
Что он вообще делает в этом богом забытом городишке? Леппингтон. Он и не слышал о нем до прошлой недели. Он плыл по течению с тех пор, как вышел из тюрьмы. Стянул дюжину бумажников у пьянчуг в каком-то общественном сортире. Свалил из лары супермаркетов — ха, круче меня только яйца — с бутылкой водки в каждой руке. В Халле пришлось врезать охраннику бутылкой. Шмяк. Бах. Дзинь. Так и оставил ублюдка валяться в луже крови и водки.
Потом он услышал название «Леппингтон». Слово застряло у него в голове.
Леппингтон. Леппингтон. Леппингтон. Леппингтон. Леппингтон.
Треклятое слово без конца крутилось в голове, жужжало, будто муха застряла у него в черепушке. Леппингтон. Леппингтон. Леппингтон.
Он не мог спать.
Леппингтон. Леппингтон.
В писсуаре в Гуле он увидел мышь. И затоптал мелкую гадину.
«Леппингтон! Леппингтон! Лепп...» — пропищала она, прежде чем его сапог с хрустом раздавил ей череп.
Так почему Леппингтон?
Почему к нему привязалось это название?
Зачем он здесь?
Черт его знает.
Это просто место. А ему ведь надо где-то быть, так? Нельзя же просто взять и выпрыгнуть из этой чертовой вселенной, оставив за собой чертову дыру. Леппингтон — город, так что он вполне может пересидеть здесь какое-то время.
Он зашагал прочь от станции, через площадь и мимо рыночных лотков, отмахиваясь от дамочек, как от мошек. Но он не просто шел, он выступал. Когда он шел так, ему казалось, он может подойти к стене и пройти прямо сквозь нее, будто танк; кирпичи и известка полетят во все стороны, а он будет двигаться вперед — неостановимый танк. Он велик, он великолепен; у него и в плевке сила. Его голова обрита наголо, чтобы выставить напоказ всему миру шрамы, которые он коллекционировал все двадцать два года. Первый, который он приобрел, тот, что шел от угла левого глаза к мочке уха и выглядел как нарисованный красным фломастером, тот, что появился у него, когда ему была неделя от роду (он же был еще засранным младенцем), был самым лучшим. Он заставлял людей взглянуть на него дважды; перед вами монстр Франкенштейна, черт побери, прекрасный и ужасный в своих шрамах. Так что прочь с дороги, или я раздавлю вас в лепешку.
О'кей... вот он, Леппингтон.
Надо же с чего-то начинать. Он завладеет этим блядским городом. Город станет этаким большим жирным выменем, которое он будет сосать и сосать. Он выдоит его досуха, а затем... Затем, как он делал и раньше, он двинет дальше, оставив вымя сухим и пустым.
— Вымя! — выплюнул он в лицо старику в кепке. Старик взглянул на него ошарашенно.
— Вымя!
Это что, тот самый педик, который ворчал на него в поезде?
Может, шмякнуть его по-быстрому? Пусть облюет и описает свои обвислые стариковские штаны посреди улицы.
Не-е-е!
Ему предстоит работа. Он начал с пабов, где разыскивал нужных людей. Он не семенил застенчиво. Он входил в бары вразвалочку, оглядывался — смотрел людям прямо в глаза. Осознав, что это не те, кого он ищет, он выходил... нет, выступал...
...настанет день, и я не пойду через сраную дверь, я пойду через сраную стену...
...он оглядывал кафе, перекрестки. Он искал не каких-то известных ему людей, он искал известный тип. Когда он их найдет, то узнает, как узнают своих крокодилы.
Он обнаружил их на пустыре позади церкви. Четверка неудачников гоняла консервную банку. Они порядком забалдели — вероятно, от клея или растворителя — и улюлюкали дурацкими голосами.
...как педерасты в блоке "С". Он однажды застал одного такого в душе. Глаза у педика загорелись. Хосю почмокать гориллу в татmy , у которого мускулы под кожей, как у жеребца.
Хосю, ты просчитался, мальчонка. Он с такой силой швырнул педика о стену, что расколол с десяток плиток. Вода с шипением падала из душа, разбавляя кровь на полу, так что сгустки ее резались красными розами, от которых расходились чудно-чудные дымно-розовые лепестки. Потом, медленно-медленно, великолепные красные цветы расцвели на полу у его босых ног, и он оказался в луже воды, затуманенной розовым, малиново-красным и алым. Цветы выглядели потрясающе — как что-то из сна.
Сейчас в Леппингтоне он пристально смотрел на мальчишек, гоняющих банку. Им, наверное, было лет по восемнадцать-девятнадцать.
— На кого ты, черт побери, пялишься?
Они сказали это — или что-то подобное с той же целью, — когда он пошел на них. Первый упал, зажимая расквашенный нос, второй рухнул как подкошенный — апперкот едва не сломал ему шею, третий попытался замахнуться... но он двигался как в замедленной съемке. Почему люди всегда движутся, как в замедленной съемке?
Шмяк! Шмяк!
Выкашливая сердце, сложился третий.
Четвертый вытащил нож. Дерьмо, его не спас бы и автомат. Удар головой свалил мальчишку наземь.
Хорошо бы добавить ему пинок в лицо, но он проделал свой путь в Леппингтон не для того, чтобы убивать.
Нет. Он здесь, чтобы учить.
Глава 4
1
Бернис Мочарди завтракала на кухне фермы, где она работала. Хотя сегодня завтрак состоял всего из одного тоста и чашки чая «эрл грей».
Она притворялась перед самой собой, что слишком частые обеды в «Садах Пекина», единственном китайском ресторане Леп-пингтона, начали сказываться на ее талии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66