Подойдя к ящику, он постучал по крышке:
- Мисс Илит!
- Что вам? - послышался приглушенный голос.
- Давайте забудем то небольшое недоразумение, которое меж
нами произошло. Я хочу договориться по-хорошему. Я готов
выпустить вас, если только мне гарантируют личную
безопасность. Неприкосновенность, так сказать. Мои условия
таковы: я освобождаю вас, а вы тотчас же покидаете мой дом и
не имеете ко мне никаких претензий в будущем.
- Нет, - коротко ответила Илит.
- Но почему? Что вы имеете в виду? Чего хотите?
- Отмщения. Вы жестоко ошибаетесь, любезнейший, если
считаете, что все это так просто сойдет вам с рук.
- Но что вы собираетесь делать, если я выпущу вас из этого
ящика?
- Говоря по правде, я еще точно не знаю.
- Но, по крайней мере, вы не убьете меня?
- Вот за это я поручиться никак не могу. Мне кажется, я
вполне могла бы вас убить.
Переговоры зашли в тупик.

Глава 8
Пьетро Аретино был удивлен, когда увидел рыжеволосого демона
на пороге своего дома поздним весенним вечером 1524 года.
Однако его удивление было не настолько сильно, чтобы забыть
обычаи гостеприимства. В 1524 году гости из вышних сфер
нередко посещали дома смертных. И Пьетро, взявший за жизненное
правило ничем не выдавать своих чувств, улыбнулся своему
гостю.
Пьетро был довольно крупным мужчиной. Спутанные пряди рыжих
волос падали на высокий лоб. Ему было тридцать два года, и по
крайней мере половину из них он провел так, как обычно
проводят свою жизнь поэты. К тридцати двум годам он
прославился как поэт и драматург. Его стихи, полные
непристойностей, однако носившие печать высокого поэтического
мастерства благодаря выдающемуся чувству гармонии и ритма их
автора, были положены на музыку бродячими певцами. Эти песенки
распевали в трактирах по всей Европе. Ни у кого не было столь
острого языка, столь живого и проницательного ума и столь
опытного глаза, подмечающего все людские пороки, как у Пьетро
Аретино.
Маэстро Пьетро мог бы жить припеваючи только на щедрые
подарки от сильных мира сего - герцогов, прелатов, знатных
вельмож, охотно расстававшихся с десятком-другим золотых монет
в качестве выкупа за свою репутацию. "Пожалуйста, возьмите
это, Аретино, будьте добры. Я восхищен вашим гением. Мы все
пленники вашего таланта, но если вы задумаете написать новый
пасквиль, то - сами понимаете - мне бы не хотелось, чтобы мое
имя хоть как-то упоминалось в нем. В моем лице вы можете
обрести надежного друга и покровителя", - такие неискренние
излияния Пьетро приходилось выслушивать достаточно часто,
чтобы они успели ему порядком надоесть.
Открывая дверь, Аретино подумал, что вот еще один посланец
от какой-нибудь важной персоны стучится к нему. В тот день он
рано отпустил слугу, отпросившегося на свадьбу к племяннице, и
остался дома один - а значит, и дверь Пьетро пришлось
открывать самому. Спускаясь по лестнице, он ухмылялся,
представляя себе того, кто сейчас переминается с ноги на ногу
у его порога. Однако он был весьма озадачен, увидев вместо
склонившегося в почтительном поклоне слуги высокого
рыжеволосого господина с горящими, словно угли, глазами.
Человек ненаблюдательный мог бы принять этого высокого
незнакомца за обычного смертного, но Пьетро Аретино был не
таков. С детства его воображение пленяли образы созданий Света
и Тьмы, и сейчас в этой длинной и тонкой фигуре, появившейся
на его пороге в закатный час, Пьетро внутренним чутьем угадал
одно из тех существ, о которых он много слышал, но до сих пор
не встречал.
- Добрый вечер, сударь, - приветливо обратился к незваному
гостю Пьетро. Он решил быть вежливым с незнакомцем - по
крайней мере до тех пор, пока окончательно не выяснит, с кем
имеет дело. - Что привело вас ко мне? Должен признаться, ваше
лицо мне незнакомо...
- Неудивительно, - ответил ему Аззи с улыбкой, - что мое
лицо вам незнакомо. Ведь вы видите меня впервые. А вот у меня
такое чувство, как будто я уже давно знаю вас, и тому виною
ваши замечательные стихи. В них мораль отлично уживается со
смехом, что придает им особую, чарующую прелесть.
- Вы это хорошо сказали, сударь, - Пьетро был весьма
польщен. - Однако большинство людей, их читавших, говорят, что
мои стихи не имеют ничего общего с моралью.
- Все они заблуждаются или лукавят, - сказал Аззи. -
Насмехаться над человеческими слабостями и показывать вещи в
их истинном свете, как вы, несомненно, делаете, дорогой
мастер, - это значит навлечь на себя немилость святош. Ведь
они всячески стараются показать в столь невыигрышном свете то,
чему вы отдаете должное.
- О! Сударь, вы столь явно высказываетесь в защиту того, что
люди обычно называют злом или пороком - смотря по тому,
насколько широко они мыслят...
- Ах, во всем мире люди идут на преступления и нарушают
десять заповедей с не меньшей готовностью, чем они восходят на
костры во имя Истины. Это ли не доказывает, какой силой над их
умами обладает Зло? Семь смертных грехов давно стали
спутниками человека. Смертные предаются Лени куда чаще и
охотнее, чем вступают на тернистый путь, ведущий к
благочестию.
- Я полностью с вами согласен, сударь! - воскликнул
Аретино. - Но позвольте, что ж мы стоим здесь, на крыльце,
перешептываясь, словно две старые сплетницы? Зайдите в мой
дом, прошу вас. И разрешите мне угостить вас великолепным
тосканским вином, которое я недавно привез из тех мест, где
его готовят.
И Аззи переступил порог дома Аретино. Этот дом - или, вернее
сказать, небольшой дворец - был роскошно обставлен. Пол
устилали толстые восточные ковры, присланные поэту самим
венецианским дожем.{*5} В серебряных подсвечниках горели
высокие восковые свечи; колеблющееся пламя бросало причудливые
тени на гладкую кремовую поверхность стен. Аретино провел Аззи
в небольшую гостиную, украшенную коврами и гобеленами по моде
того времени. Маленькая курильница, поставленная в углу,
быстро наполнила воздух ароматом сжигаемых на ней благовоний.
Хозяин жестом пригласил Аззи устраиваться поудобнее, и поднес
ему кубок превосходного красного вина.
- А теперь, сударь, - сказал Аретино после того, как они
осушили кубки за здоровье друг друга, - разрешите спросить,
чем я могу быть вам полезен.
- Точнее, - улыбнулся Аззи, - чем я могу быть полезен вам,
мой друг. Ведь вы - первый поэт в Европе, в то время как я -
всего лишь скромный почитатель вашего таланта, в некотором
роде меценат, покровительствующий тем, кто отдал свою жизнь
служению прекрасному. Я должен открыть вам свой секрет: я
задумал одну вещь, имеющую прямое отношение к театру...
- Вы не могли бы рассказать подробнее, сударь? Какого рода
вещь вы задумали?
- Ну, мне бы хотелось поставить пьесу.
- Прекрасная идея! - воскликнул Пьетро. - У меня как раз
готово несколько новых безделок, которыми я забавлялся на
досуге. Все они как нельзя лучше подойдут для вашего театра.
Хотите, я покажу вам их? Черт, куда только запропастились эти
рукописи...
Но Аззи остановил его:
- Мой дорогой мастер, я не сомневаюсь, что те пьесы, которые
вы хотите показать мне, - шедевры, достойные того, чтобы быть
представленными самой взыскательной публике. Но мне от вас
нужно совсем другое. Мне хочется, чтобы вы написали совершенно
новую пьесу, в основу которой легла бы идея, давно
вынашиваемая мной.
- Понятно, - Аретино был разочарован. На своем веку он
повидал немало господ, желающих воплотить свой замысел в
художественном произведении. Однако большинству таких
непризнанных гениев не хватало таланта и трудолюбия, чтобы
самим написать хоть несколько строк. Они предпочитали взвалить
всю скучную работу на других - профессиональных поэтов,
писателей, драматургов. Они пользовались плодами чужого труда,
делая заказы на пьесы прославленным мастерам так же легко, как
если бы речь шла, например, о паре новых башмаков,
заказываемых сапожнику, или о модном платье, пошитом у
портного. Однако он не стал показывать свое недовольство
гостю, а просто прибавил вслух: - В таком случае, не
расскажете ли вы мне, сударь, несколько подробнее о своем
замысле?
- В основу моей пьесы я хочу положить простую жизненную
правду, - сказал Аззи, - правду, которой, однако, постоянно
пренебрегали все известные мне драматурги. Большинство из них
не поднимается выше обыкновенных банальностей, превращая
драматическое произведение в скучный урок, где мораль, уже
успевшая порядком надоесть зрителю, подносится в готовом виде
на неизменном фарфоровом блюдечке с золотой каемкой. Вот и
проповедуют, что, мол, всякий порок в итоге будет наказан, а
добродетель вознаграждена: под лежачий камень вода не течет,
жадность до добра не доводит, с милым рай и в шалаше, терпенье
и труд все перетрут, и тому подобное. Так повелось со времен
Аристотеля, и теперь множество писателей и поэтов идет по
проторенной дорожке. Чтобы хоть как-то привлечь внимание
зрителя, они пускаются на всевозможные хитрости, соревнуясь
друг с другом в том, кто ловчее надует аудиторию, всегда
готовую простодушно проглотить приманку. И нужно сказать, что
до сих пор они неплохо справлялись с этим делом. Многие их
крылатые фразы стали пословицами и поговорками, на которых
держится народная мудрость, чаще именуемая у нас общественным
мнением. Однако люди наблюдательные и не лишенные здравого
смысла прекрасно знают, что в жизни редко бывает так, как
написано в книгах или показано на сцене. Помимо художественной
правды существует еще одна правда - правда жизни, но вот об
этом вся пишущая братия как раз предпочитает помалкивать.
- Так значит, сударь, вы хотите опровергнуть законы морали?
- Ну да, конечно! Хоть смертные и держатся за них крепко,
как утопающий за соломинку, я хочу найти способ освободить их
от глупейших предрассудков. Я хочу показать им жизненную
правду. Задуманная мною пьеса сильно отличается от детского
лепета так называемых добродетельных людей. По моему замыслу,
семь смертных грехов не только не станут препятствием на пути
к блаженству, но как раз наоборот - если не помогут его
достичь, то уж, во всяком случае, никак не помешают. Одним
словом, Аретино, я собираюсь ставить Безнравственную Пьесу.
- Что за благородный замысел! - воскликнул Аретино. - Меня
восхищает ваша попытка противостоять потокам сладенькой
водички, льющейся на нас с небес, всей этой дешевой
пропаганде, цель которой - наставить нас на тот путь, что
объявляется истинным. Но позвольте вам заметить, сударь, что
если мы попробуем разыграть такую пьесу, лицемерный гнев
государства и церкви падет на наши головы. И потом, где мы
найдем труппу, способную сыграть такую пьесу? И как мы
укроемся от всевидящего ока церкви, легко проникающего за
кулисы?
- Не беспокойтесь, дорогой мастер, - улыбнулся Аззи. - Для
постановки моей пьесы не нужна сцена, не нужны актеры. И
зрительный зал и публика тоже не нужны. Моя пьеса пойдет как
бы сама собой. Действие будет разворачиваться в привычных
условиях, а актерами будут самые обыкновенные люди, мыслящие и
чувствующие, а не изображающие чувства. Мы ничего не будем
придумывать заранее. Мы дадим своим актерам только самые общие
указания и предоставим им позаботиться о деталях, а уж как они
поведут себя в той или иной ситуации, будет зависеть только от
них самих.
- Но как же быть с моралью вашей Безнравственной Пьесы? -
удивился Аретино. - Ведь для того, чтобы вывести подобающую
мораль, нужно заранее знать, чем все закончится.
- У меня есть несколько идей на сей счет, - сказал Аззи, - и
я непременно поделюсь с вами своими планами после того, как мы
договоримся. Пока же я ограничусь только намеком. Видите ли, я
до известной степени могу управлять сложной механикой
причинно-следственных связей в Подлунном мире.
- Однако для того, чтобы сделать подобное утверждение,
сударь, необходимо быть посланцем Небес или Ада - одним
словом, принадлежать к миру сверхъестественного, - заметил
Аретино.
- Сядьте ближе, - сказал Аззи, - и слушайте меня
внимательно.
Аретино, немного смущенный повелительным тоном Аззи,
придвинул свое кресло поближе к креслу гостя.
- Я, кажется, забыл представиться, - продолжал Аззи, - и
хочу исправить свою ошибку. Я Аззи Эльбуб, демон благородного
происхождения, и я к вашим услугам, Аретино.
Тут Аззи сделал небрежный жест рукой, и тотчас вокруг
кончиков его пальцев заплясала голубоватая молния, извиваясь,
словно змея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46