Раскрашенные зеленым и красным, или черным с ярко-белым, они шли
по полю, подняв полы одежды, их обручи из зеркальных капель сверкали при
свете ламп. Время от времени лампы разгорались или начинали шипеть и
трещать, и тогда казалось, что нимбы святого или несвятого света играют
над головами танцоров, начисто убивая смысл событий и давая зрителям
минутное ощущение, что они сами иллюзорны, а единственно-реальны в мире
лишь рослые фигуры в циклопическом танце.
Танец должен был продолжаться до восхода солнца. Но перед зарей один
из носящих шафрановую мантию пришел со стороны города, пробился через
толпу и сказал что-то на ухо Просветленному.
Будда встал, как бы для того, чтобы лучше обдумать услышанное, и
снова сел. Он дал поручение монаху, тот кивнул и ушел с фестивального
поля.
Будда, выглядевший невозмутимым, снова перенес свое внимание на
представление. Монах, сидевший неподалеку, заметил, что Будда барабанит
пальцами по земле, и решил, что Просветленный держит такт с барабанами,
поскольку было общеизвестно, что он выше таких вещей, как нетерпение.
Когда представление кончилось и Сурья-солнце окрасило в розовый цвет
полы Неба над восточным краем мира, казалось, будто ночь и в самом деле
держала толпу пленников в напряженном и страшном сне, от которого они
сейчас освободились, усталые, тяжело входящие в день.
Будда и его последователи немедленно пошли к городу. Они не
останавливались отдохнуть и прошли через Алондил быстрой, но достойной
походкой.
Когда они снова очутились в пурпурной роще, Просветленный велел
монахам отдыхать, а сам пошел к маленькому павильону, стоявшему в глубине
леса.
В павильоне сидел монах, принесший сообщение во время представления.
Он заботился о больном лихорадкой путешественнике, которого он нашел в
болотах, куда часто ходил размышлять о скверных условиях, в которых,
возможно, окажется его тело после смерти.
Татагатха внимательно оглядел человека, лежавшего на спальном мате:
тонкие бледные губы, высокий лоб, высокие скулы, тронутые инеем брови,
острые уши; Татагатха догадывался, что глаза должны быть бледно-голубые
или серые. Было что-то как бы просвечивающее - хрупкое, возможно, - в его
бессознательном теле - в какой-то мере это могло быть результатом
лихорадки, мучившей это тело, но дело было не только в болезни. Не похоже
было, чтобы этот маленький человек носил вещь, которую Татагатха сейчас
держал в руках. На первый взгляд человек казался очень странным, но потом
становилось ясно, что седые волосы и хрупкий костяк еще не означают
преклонного возраста, и что во внешности этого человека есть что-то
детское. Глядя на его комплекцию Татагатха сомневался, чтобы этому
человеку приходилось часто бриться. Возможно, между щеками и углами рта
были скрытые сейчас чуточку озорные морщинки. А может, и нет.
Будда держал малиновый удушающий шнур, который могли носить только
священные палачи богини Кали. Он провел пальцами по его шелковистой длине,
и шнур обвился вокруг его руки, слегка прилипнув к ней. Будда не
сомневался более, что шнур должен был таким манером обвиться вокруг его
горла. Он почти бессознательно держал его и непроизвольно дергал рукой.
Затем он взглянул на вытаращившего глаза монаха, улыбнулся своей
невозмутимой улыбкой и отложил шнур. Монах вытер сырой тканью потный лоб
больного.
Человек на спальном мате вздрогнул от прикосновения и открыл глаза. В
них было безумие лихорадки, они по-настоящему не видели, но Татагатха
почувствовал внезапный удар от встречи их взглядов.
Глаза были темные, почти агатовые, нельзя было отличить зрачок от
радужной оболочки. Было какое-то удивительное несоответствие между глазами
такой силы и хрупким, слабым телом.
Будда наклонился и слегка ударил руку человека; можно было подумать,
что он коснулся стали, холодной и нечувствительной. Он резко провел
ногтями по тыльной стороне правой руки. Ни царапины, ни даже следа на
коже, ноготь скользнул по ней, как по стеклу. Будда сжал ноготь большого
пальца человека и отпустил. Ни малейшего изменения цвета. Словно это были
мертвые или механические руки.
Будда продолжал осмотр. Феномен кончался где-то возле запястья и
снова появлялся в других местах. Руки, грудь, живот, шея и часть спины
были омыты в ванне смерти, что и дало эту особую несгибаемую силу.
Смачивание всего тела, конечно, оказалось бы роковым; а тут человек вроде
бы обменял часть своей осязательной чувствительности на эквивалент
невидимых перчаток и стальной брони, прикрывающей шею, грудь и спину. Он
действительно был одним из избранных убийц страшной богини.
- Кто еще знает об этом человеке? - спросил Будда.
- Монах Симха, который помог мне принести его сюда.
- Он видел это? - Татагатха указал глазами на малиновый шнур.
Монах кивнул.
- Найди его и приведи сейчас же ко мне. Никому не говори об этом,
скажи только, что пилигрим заболел, и мы здесь о нем заботимся. Я сам
займусь его лечением и наблюдением за его болезнью.
- Слушаю, Прославленный. - И монах поспешно вышел из павильона.
Татагатха сел рядом со спальным матом и ждал.
Прошло два дня, прежде чем лихорадка спала и разум вернулся в темные
глаза. Но в течение этих двух дней проходившие мимо павильона слышали
голос Просветленного, бубнящий снова и снова, как если бы он обращался к
своему спящему подопечному. Время от времени человек громко бормотал, как
в бреду.
На второй день человек открыл глаза, посмотрел вверх, нахмурился и
повернул голову.
- Доброе утро, Ральд, - сказал Татагатха.
- Кто ты? - спросил тот неожиданным баритоном.
- Тот, кто учит путям освобождения, - ответил Татагатха.
- Будда?
- Так меня называли.
- Татагатха?
- Я носил и это имя.
Человек хотел подняться, но не смог. Глаза его сохраняли мирное
выражение.
- Откуда ты знаешь мое имя? - спросил он наконец.
- Ты много говорил в бреду.
- Да, я был очень болен и, без сомнения, болтал. Я простудился на
этом проклятом болоте.
Татагатха улыбнулся.
- Одно из неудобств одиночного путешествия: если упадешь, тебе некому
помочь.
- Истинно так, - согласился человек. Глаза его снова закрылись,
дыхание стало глубже.
Татагатха сидел в позе лотоса и ждал.
Когда Ральд снова проснулся, был уже вечер.
- Пить, - сказал он.
Татагатха дал ему воды.
- Голоден? - спросил он.
- Пока не надо. Желудок возмутится. - Он приподнялся на локтях и
пристально посмотрел на ухаживающего за ним, а затем снова упал на мат. -
Ты Будда, - утвердительно сказал он.
- Да.
- Что ты собираешься делать?
- Накормить тебя, когда ты скажешь, что голоден.
- Я хотел сказать - после этого.
- Следить, как ты спишь, чтобы ты снова не впал в горячку.
- Я не это имел в виду.
- Я знаю.
- Что будет после того, как я поем, отдохну и снова обрету свою силу?
Татагатха улыбнулся и вытянул шелковый шнур откуда-то из-под одежды.
- Ничего, - ответил он. - Совершенно ничего. - Он набросил шнур на
плечо Ральда и отдернул руку.
Ральд качнул головой и откинулся назад. Затем потянулся и ощупал
шнур, накрутил его на пальцы и затем на запястье. Он погладил его.
- Это священный, - сказал он через некоторое время.
- Похоже на то.
- Ты знаешь его употребление и его цель?
- Конечно.
- Почему же ты не хочешь ничего делать?
- У меня нет нужды ходить или действовать. Все приходит ко мне. Если
что-то должно быть сделано, это сделаешь ты.
- Я не понял.
- Это я тоже знаю.
Человек уставился в темноту наверху.
- Я попробую поесть теперь, - объяснил он.
Татагатха дал ему хлеба и масла. Затем человек выпил еще воды. Когда
он закончил еду, дыхание его стало тяжелым.
- Ты оскорбил Небо, - сказал он.
- Это я знаю.
- И ты уменьшил славу богини, чья верховная власть здесь никогда не
оспаривалась.
- Знаю.
- Но я обязан тебе жизнью, я ел твой хлеб...
Ответа не последовало.
- И поэтому я должен нарушить самый священный обет, - закончил Ральд.
- Я не могу убить тебя, Татагатха.
- Значит, я обязан тебе жизнью, потому что ты обязан мне своей. Давай
посчитаем, что эти долги сбалансированы.
Ральд хмыкнул.
- Так и будет.
- Что ты станешь делать, раз ты отказался от выполнения своей миссии?
- Не знаю. Мой грех слишком велик, чтобы я мог вернуться. Теперь я
тоже оскорбил Небо, и богиня отвернет свое лицо от моих молитв. Я обманул
ее ожидания.
- В таком случае, оставайся здесь. По крайней мере, будешь иметь
компанию по проклятию.
- Прекрасно, - согласился Ральд. - Мне больше ничего не остается.
Он снова уснул, а Будда улыбался.
В последующие дни фестиваль продолжался. Просветленный проповедовал
толпам, проходившим через пурпурную рощу. Он говорил о единстве всех
вещей, больших и малых, о законе причинности, о появлении и умирании, об
иллюзорности мира, об искре АТМАНА, о пути спасения через самоотречение и
объединение со всем; он говорил о понимании и просветленности, о
бессмысленности браминских ритуалов и сравнивал их формы с пустыми
сосудами. Слушали многие, слышали немногие, кое-кто оставался в пурпурной
роще, чтобы надеть шафрановую одежду искателя.
И каждый раз, когда он проповедовал, Ральд в своей темной одежде
садился поблизости, и его черные глаза всегда были устремлены на
Просветленного.
Через две недели после выздоровления Ральд подошел к Учителю, идущему
по роще в медитации, упал ниц перед ним и через некоторое время сказал:
- Просветленный, я слушал твои поучения, и слушал хорошо. Я много
думал о твоих словах.
Будда кивнул.
- Я всегда был религиозным, - продолжал Ральд, - иначе меня не
избрали бы на тот пост, который я занимал. Когда я не смог выполнить свою
миссию, я почувствовал великую пустоту. Я изменил своей богине, и жизнь не
имела для меня смысла.
Будда молча слушал.
- Но я слышал твои слова, и они наполнили меня радостью. Они показали
мне другой путь спасения, который, как я чувствую, выше того, которому я
следовал до сих пор.
Будда изучал лицо Ральда, пока тот говорил.
- Твой путь отречения поразил меня, и я чувствую, что он правилен.
Поэтому я прошу позволения войти в твою общину искателей и следовать
твоему пути.
- Уверен ли ты, - спросил Просветленный, - что не ищешь просто
наказания за то, что ты в своем сознании считаешь падением, грехом?
- В этом я уверен, - сказал Ральд. - Я задержал в себе твои слова и
чувствовал истину, содержащуюся в них. На службе богини я убил больше
людей, чем пурпурных листьев на молодых ветвях. Это не считая женщин и
детей. Так что я нелегко поддаюсь словам - слишком много я слышал слов
умоляющих, убеждающих, проклинающих. Но твои слова подействовали на меня,
они выше учения браминов. Я с радостью стал бы палачом на твоей службе,
убивал бы твоих врагов шафрановым шнуром, или клинком, или пикой, или
голыми руками - потому что я знаток всякого оружия и потратил три срока
жизни на изучение его - но я знаю, что это не твой путь. Жизнь и смерть -
одно для тебя, и ты не ищешь уничтожения своих врагов. И я прошу
разрешения войти в твой орден. Для меня это не так трудно, как было бы для
другого. Кто-то должен отказаться от дома и семьи, родины и собственности,
у меня же ничего этого нет. Кто-то должен отказаться от собственной воли,
а я это уже сделал. Единственное, что мне нужно теперь - это желтая
одежда.
- Она твоя, - сказал Татагатха, - вместе с моим благословением.
Ральд получил платье буддийского монаха и стал укрепляться в
медитации. Через неделю, когда фестиваль близился к концу, он пошел в
город со своей чашкой для подаяния вместе с другими монахами. Однако он не
вернулся с ними. День перешел в вечер, вечер в ночь. Рога Храма уже
пропели последнюю ноту НАГАСВАРАМ, и многие путешественники начали
разъезжаться с фестиваля.
Долгое время Просветленный ходил по лесу, размышляя. Затем он тоже
исчез.
Вниз от рощи с болотами за ней, к городу Алондилу, над которым
возвышались каменистые холмы, а вокруг лежали сине-зеленые поля, в город
Алондил, все еще бурлящий путешественниками, многие из которых еще
пировали, по улицам Алондила, к холму с Храмом, шел Будда.
Он вошел в первый двор; там была тишина. Собаки, дети и нищие ушли.
Жрецы спали. Один дремлющий служитель сидел на скамье на базаре. Многие
гробницы были теперь пусты, статуи унесены в Храм. Перед несколькими
другими стояли на коленях почитатели в поздней молитве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
по полю, подняв полы одежды, их обручи из зеркальных капель сверкали при
свете ламп. Время от времени лампы разгорались или начинали шипеть и
трещать, и тогда казалось, что нимбы святого или несвятого света играют
над головами танцоров, начисто убивая смысл событий и давая зрителям
минутное ощущение, что они сами иллюзорны, а единственно-реальны в мире
лишь рослые фигуры в циклопическом танце.
Танец должен был продолжаться до восхода солнца. Но перед зарей один
из носящих шафрановую мантию пришел со стороны города, пробился через
толпу и сказал что-то на ухо Просветленному.
Будда встал, как бы для того, чтобы лучше обдумать услышанное, и
снова сел. Он дал поручение монаху, тот кивнул и ушел с фестивального
поля.
Будда, выглядевший невозмутимым, снова перенес свое внимание на
представление. Монах, сидевший неподалеку, заметил, что Будда барабанит
пальцами по земле, и решил, что Просветленный держит такт с барабанами,
поскольку было общеизвестно, что он выше таких вещей, как нетерпение.
Когда представление кончилось и Сурья-солнце окрасило в розовый цвет
полы Неба над восточным краем мира, казалось, будто ночь и в самом деле
держала толпу пленников в напряженном и страшном сне, от которого они
сейчас освободились, усталые, тяжело входящие в день.
Будда и его последователи немедленно пошли к городу. Они не
останавливались отдохнуть и прошли через Алондил быстрой, но достойной
походкой.
Когда они снова очутились в пурпурной роще, Просветленный велел
монахам отдыхать, а сам пошел к маленькому павильону, стоявшему в глубине
леса.
В павильоне сидел монах, принесший сообщение во время представления.
Он заботился о больном лихорадкой путешественнике, которого он нашел в
болотах, куда часто ходил размышлять о скверных условиях, в которых,
возможно, окажется его тело после смерти.
Татагатха внимательно оглядел человека, лежавшего на спальном мате:
тонкие бледные губы, высокий лоб, высокие скулы, тронутые инеем брови,
острые уши; Татагатха догадывался, что глаза должны быть бледно-голубые
или серые. Было что-то как бы просвечивающее - хрупкое, возможно, - в его
бессознательном теле - в какой-то мере это могло быть результатом
лихорадки, мучившей это тело, но дело было не только в болезни. Не похоже
было, чтобы этот маленький человек носил вещь, которую Татагатха сейчас
держал в руках. На первый взгляд человек казался очень странным, но потом
становилось ясно, что седые волосы и хрупкий костяк еще не означают
преклонного возраста, и что во внешности этого человека есть что-то
детское. Глядя на его комплекцию Татагатха сомневался, чтобы этому
человеку приходилось часто бриться. Возможно, между щеками и углами рта
были скрытые сейчас чуточку озорные морщинки. А может, и нет.
Будда держал малиновый удушающий шнур, который могли носить только
священные палачи богини Кали. Он провел пальцами по его шелковистой длине,
и шнур обвился вокруг его руки, слегка прилипнув к ней. Будда не
сомневался более, что шнур должен был таким манером обвиться вокруг его
горла. Он почти бессознательно держал его и непроизвольно дергал рукой.
Затем он взглянул на вытаращившего глаза монаха, улыбнулся своей
невозмутимой улыбкой и отложил шнур. Монах вытер сырой тканью потный лоб
больного.
Человек на спальном мате вздрогнул от прикосновения и открыл глаза. В
них было безумие лихорадки, они по-настоящему не видели, но Татагатха
почувствовал внезапный удар от встречи их взглядов.
Глаза были темные, почти агатовые, нельзя было отличить зрачок от
радужной оболочки. Было какое-то удивительное несоответствие между глазами
такой силы и хрупким, слабым телом.
Будда наклонился и слегка ударил руку человека; можно было подумать,
что он коснулся стали, холодной и нечувствительной. Он резко провел
ногтями по тыльной стороне правой руки. Ни царапины, ни даже следа на
коже, ноготь скользнул по ней, как по стеклу. Будда сжал ноготь большого
пальца человека и отпустил. Ни малейшего изменения цвета. Словно это были
мертвые или механические руки.
Будда продолжал осмотр. Феномен кончался где-то возле запястья и
снова появлялся в других местах. Руки, грудь, живот, шея и часть спины
были омыты в ванне смерти, что и дало эту особую несгибаемую силу.
Смачивание всего тела, конечно, оказалось бы роковым; а тут человек вроде
бы обменял часть своей осязательной чувствительности на эквивалент
невидимых перчаток и стальной брони, прикрывающей шею, грудь и спину. Он
действительно был одним из избранных убийц страшной богини.
- Кто еще знает об этом человеке? - спросил Будда.
- Монах Симха, который помог мне принести его сюда.
- Он видел это? - Татагатха указал глазами на малиновый шнур.
Монах кивнул.
- Найди его и приведи сейчас же ко мне. Никому не говори об этом,
скажи только, что пилигрим заболел, и мы здесь о нем заботимся. Я сам
займусь его лечением и наблюдением за его болезнью.
- Слушаю, Прославленный. - И монах поспешно вышел из павильона.
Татагатха сел рядом со спальным матом и ждал.
Прошло два дня, прежде чем лихорадка спала и разум вернулся в темные
глаза. Но в течение этих двух дней проходившие мимо павильона слышали
голос Просветленного, бубнящий снова и снова, как если бы он обращался к
своему спящему подопечному. Время от времени человек громко бормотал, как
в бреду.
На второй день человек открыл глаза, посмотрел вверх, нахмурился и
повернул голову.
- Доброе утро, Ральд, - сказал Татагатха.
- Кто ты? - спросил тот неожиданным баритоном.
- Тот, кто учит путям освобождения, - ответил Татагатха.
- Будда?
- Так меня называли.
- Татагатха?
- Я носил и это имя.
Человек хотел подняться, но не смог. Глаза его сохраняли мирное
выражение.
- Откуда ты знаешь мое имя? - спросил он наконец.
- Ты много говорил в бреду.
- Да, я был очень болен и, без сомнения, болтал. Я простудился на
этом проклятом болоте.
Татагатха улыбнулся.
- Одно из неудобств одиночного путешествия: если упадешь, тебе некому
помочь.
- Истинно так, - согласился человек. Глаза его снова закрылись,
дыхание стало глубже.
Татагатха сидел в позе лотоса и ждал.
Когда Ральд снова проснулся, был уже вечер.
- Пить, - сказал он.
Татагатха дал ему воды.
- Голоден? - спросил он.
- Пока не надо. Желудок возмутится. - Он приподнялся на локтях и
пристально посмотрел на ухаживающего за ним, а затем снова упал на мат. -
Ты Будда, - утвердительно сказал он.
- Да.
- Что ты собираешься делать?
- Накормить тебя, когда ты скажешь, что голоден.
- Я хотел сказать - после этого.
- Следить, как ты спишь, чтобы ты снова не впал в горячку.
- Я не это имел в виду.
- Я знаю.
- Что будет после того, как я поем, отдохну и снова обрету свою силу?
Татагатха улыбнулся и вытянул шелковый шнур откуда-то из-под одежды.
- Ничего, - ответил он. - Совершенно ничего. - Он набросил шнур на
плечо Ральда и отдернул руку.
Ральд качнул головой и откинулся назад. Затем потянулся и ощупал
шнур, накрутил его на пальцы и затем на запястье. Он погладил его.
- Это священный, - сказал он через некоторое время.
- Похоже на то.
- Ты знаешь его употребление и его цель?
- Конечно.
- Почему же ты не хочешь ничего делать?
- У меня нет нужды ходить или действовать. Все приходит ко мне. Если
что-то должно быть сделано, это сделаешь ты.
- Я не понял.
- Это я тоже знаю.
Человек уставился в темноту наверху.
- Я попробую поесть теперь, - объяснил он.
Татагатха дал ему хлеба и масла. Затем человек выпил еще воды. Когда
он закончил еду, дыхание его стало тяжелым.
- Ты оскорбил Небо, - сказал он.
- Это я знаю.
- И ты уменьшил славу богини, чья верховная власть здесь никогда не
оспаривалась.
- Знаю.
- Но я обязан тебе жизнью, я ел твой хлеб...
Ответа не последовало.
- И поэтому я должен нарушить самый священный обет, - закончил Ральд.
- Я не могу убить тебя, Татагатха.
- Значит, я обязан тебе жизнью, потому что ты обязан мне своей. Давай
посчитаем, что эти долги сбалансированы.
Ральд хмыкнул.
- Так и будет.
- Что ты станешь делать, раз ты отказался от выполнения своей миссии?
- Не знаю. Мой грех слишком велик, чтобы я мог вернуться. Теперь я
тоже оскорбил Небо, и богиня отвернет свое лицо от моих молитв. Я обманул
ее ожидания.
- В таком случае, оставайся здесь. По крайней мере, будешь иметь
компанию по проклятию.
- Прекрасно, - согласился Ральд. - Мне больше ничего не остается.
Он снова уснул, а Будда улыбался.
В последующие дни фестиваль продолжался. Просветленный проповедовал
толпам, проходившим через пурпурную рощу. Он говорил о единстве всех
вещей, больших и малых, о законе причинности, о появлении и умирании, об
иллюзорности мира, об искре АТМАНА, о пути спасения через самоотречение и
объединение со всем; он говорил о понимании и просветленности, о
бессмысленности браминских ритуалов и сравнивал их формы с пустыми
сосудами. Слушали многие, слышали немногие, кое-кто оставался в пурпурной
роще, чтобы надеть шафрановую одежду искателя.
И каждый раз, когда он проповедовал, Ральд в своей темной одежде
садился поблизости, и его черные глаза всегда были устремлены на
Просветленного.
Через две недели после выздоровления Ральд подошел к Учителю, идущему
по роще в медитации, упал ниц перед ним и через некоторое время сказал:
- Просветленный, я слушал твои поучения, и слушал хорошо. Я много
думал о твоих словах.
Будда кивнул.
- Я всегда был религиозным, - продолжал Ральд, - иначе меня не
избрали бы на тот пост, который я занимал. Когда я не смог выполнить свою
миссию, я почувствовал великую пустоту. Я изменил своей богине, и жизнь не
имела для меня смысла.
Будда молча слушал.
- Но я слышал твои слова, и они наполнили меня радостью. Они показали
мне другой путь спасения, который, как я чувствую, выше того, которому я
следовал до сих пор.
Будда изучал лицо Ральда, пока тот говорил.
- Твой путь отречения поразил меня, и я чувствую, что он правилен.
Поэтому я прошу позволения войти в твою общину искателей и следовать
твоему пути.
- Уверен ли ты, - спросил Просветленный, - что не ищешь просто
наказания за то, что ты в своем сознании считаешь падением, грехом?
- В этом я уверен, - сказал Ральд. - Я задержал в себе твои слова и
чувствовал истину, содержащуюся в них. На службе богини я убил больше
людей, чем пурпурных листьев на молодых ветвях. Это не считая женщин и
детей. Так что я нелегко поддаюсь словам - слишком много я слышал слов
умоляющих, убеждающих, проклинающих. Но твои слова подействовали на меня,
они выше учения браминов. Я с радостью стал бы палачом на твоей службе,
убивал бы твоих врагов шафрановым шнуром, или клинком, или пикой, или
голыми руками - потому что я знаток всякого оружия и потратил три срока
жизни на изучение его - но я знаю, что это не твой путь. Жизнь и смерть -
одно для тебя, и ты не ищешь уничтожения своих врагов. И я прошу
разрешения войти в твой орден. Для меня это не так трудно, как было бы для
другого. Кто-то должен отказаться от дома и семьи, родины и собственности,
у меня же ничего этого нет. Кто-то должен отказаться от собственной воли,
а я это уже сделал. Единственное, что мне нужно теперь - это желтая
одежда.
- Она твоя, - сказал Татагатха, - вместе с моим благословением.
Ральд получил платье буддийского монаха и стал укрепляться в
медитации. Через неделю, когда фестиваль близился к концу, он пошел в
город со своей чашкой для подаяния вместе с другими монахами. Однако он не
вернулся с ними. День перешел в вечер, вечер в ночь. Рога Храма уже
пропели последнюю ноту НАГАСВАРАМ, и многие путешественники начали
разъезжаться с фестиваля.
Долгое время Просветленный ходил по лесу, размышляя. Затем он тоже
исчез.
Вниз от рощи с болотами за ней, к городу Алондилу, над которым
возвышались каменистые холмы, а вокруг лежали сине-зеленые поля, в город
Алондил, все еще бурлящий путешественниками, многие из которых еще
пировали, по улицам Алондила, к холму с Храмом, шел Будда.
Он вошел в первый двор; там была тишина. Собаки, дети и нищие ушли.
Жрецы спали. Один дремлющий служитель сидел на скамье на базаре. Многие
гробницы были теперь пусты, статуи унесены в Храм. Перед несколькими
другими стояли на коленях почитатели в поздней молитве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39