- сказал Минтон. Рендер допил свой
пунш. Ему не понравилось подчеркнутое слово "значительные".
- А пока, - сказал он после паузы, - мы лечим то, что МОЖЕМ, и лучшим
способом, какой знаем, а нейротерапия - лучшее из того, что мы знаем.
- Кое-кто утверждает, что вы в действительности не лечите неврозы, а
угождаете им - удовлетворяете пациентов, давая им маленькие миры, в
которых их собственные неврозы свободны от реальности, миры, где они
командуют как помощники Бога.
- Не тот случай, - сказал Рендер. - То, что случается в этих
маленьких мирах, не обязательно приятно пациенту. И он почти ничем не
командует; командует Творец - или, как вы сказали, Бог. Вы познаете
радость и познаете боль. В основном в этих случаях больше боли, чем
радости. - Он закурил и получил вторую чашу пунша. - Так что я не считаю
эту критику ценной, - закончил он.
- А она широко распространяется.
Рендер пожал плечами.
Он прослушал рождественский гимн и встал.
- Большущее спасибо, Хейделл, - сказал он, - мне пора.
- Что вы торопитесь? - спросил Хейделл. - Оставайтесь подольше.
- Рад бы, но у меня наверху люди, так что я должен вернуться.
- Да? Много?
- Двое.
- Давайте их сюда. Я тут устроил буфет, и всего более чем достаточно.
Накормлю и напою их.
- Идет, - сказал Рендер. - Ну и прекрасно. Почему бы вам не позвонить
им отсюда?
Рендер так и сделал.
- Лодыжка Питера в порядке, - сообщил он.
- Замечательно. А как насчет моего манто? - спросила Джил.
- Забудь пока о нам, я займусь им позднее.
- Я попробовала теплой водой, но оно все еще розоватое...
- Положи его обратно в коробку и больше не морочь мне голову! Я же
СКАЗАЛ, что займусь им.
- Ладно, ладно. Мы через минуту спустимся. Бинни принесла подарок для
Питера и кое-что для тебя. Она собирается к сестре, но сказала, что не
спешит.
- Прекрасно. Тащи ее вниз. Она знает Хейделла.
- Отлично. - Она выключила связь.

Канун Рождества.
В противоположность Новому Году:
Это скорее личное время, чем общественное; время сосредоточиться на
себе и семье, а не на обществе; это время многих вещей: время получать и
время терять; время хранить и время выбрасывать; время насаждать и время
вырывать посаженное...
Они ели в буфете. Большинство пило горячий ренрико с корицей и
гвоздикой, фруктовый коктейль и пахнущий имбирем пунш. Разговаривали об
искусственных легких, о компьютерной диагностике, о бесценных свойствах
пенициллина. Питер сидел, сложив руки на коленях, слушал и наблюдал. Его
костыли лежали у ног. Комната была полна музыки.
Джил тоже сидела и слушала.
Когда говорил Рендер, слушали все. Бинни улыбалась, взяв еще
стаканчик. Рендер говорил как диктор и с иезуитской логикой. Ее босс -
человек известный. А кто знает Минтона? Только другие врачи. Творцы
знамениты, а она секретарша Творца. О Творцах знает всякий. Подумаешь -
быть специалистом по сердцу или по костям, анестезиологом или по
внутренним болезням! А ее босс был мерилом славы. Девушки вечно спрашивали
ее о нем, о его магической машине...
"Электронный Свенгали", так назвал их "Тайм", и Рендеру было отведено
три столбца - на два больше, чем другим (не считая Бартельметца, конечно).
Музыка сменилась легкой классической, балетом. Бинни почувствовала
ностальгию, ей вновь хотелось танцевать, как она танцевала в давние
времена. Время года, компания вкупе с музыкой, пуншем и декорацией
заставили ее ноги медленно притоптывать, а мозг - вспоминать свет, сцену,
полную цвета и движения, и себя. Она прислушалась к разговору.
- ...если вы можете передавать им и воспринимать их, значит, можете и
записывать? - спрашивал Минтон.
- Да, - ответил Рендер.
- Я вот что подумал: почему не напишут больше об этих ангельских
вещах?
- Лет через пять - десять, а может и раньше - напишут. Но сейчас
использование прямой записи ограничено - только для квалифицированного
персонала.
- Почему?
- Видите ли... - Рендер сделал паузу, чтобы закурить - если быть
полностью откровенным, то вся эта область под контролем, пока мы не узнаем
о ней побольше. Если это дело широко обнародовать, его могут использовать
в коммерческих целях... и, возможно, с катастрофическими последствиями.
- Что вы имеете в виду?
- Я имею в виду, что мог бы взять вполне стабильную личность и
построить в ее мозгу любой вид сна, какой вы могли бы назвать, и множество
таких, что вы назвать не сможете - сон с градацией от насилия и секса до
садизма и извращений, сон о заговоре с полным участием истории или
ограниченный самим безумием; сон о немедленном выполнении любого желания.
Я даже мог ввести визуальное искусство, от экспрессионизма до сюрреализма,
если хотите. Сон о насилии в кубистической постановке - нравится?
Прекрасно. Можете даже стать лошадью Герники. Я мог бы записать все это и
проиграть вам или кому угодно множество раз.
- Вы Бог!
- Да, Бог. Я мог бы сделать Богом и вас тоже, если бы вы захотели,
мог бы сделать вас Создателем и оставить вас на полные семь дней. Я
управляю чувством времени, внутренними часами и могу растянуть реальную
минуту в субъективные часы.
- Рано или поздно такие вещи произойдут, не так ли?
- Да.
- И каковы будут результаты?
- Никто не знает.
- Босс, - тихо сказала Бинни, - вы могли бы снова вернуть к жизни
воспоминания? Могли бы воскресить что-то из прошлого и дать ему жизнь в
мозгу человека, и чтобы все это было бы реальным?
Рендер прикусил губу и как-то странно поглядел на нее.
- Да, - сказал он после долгой паузы, - но это не было бы добрым
делом. Это поощряло бы жизнь в прошлом, которое теперь не существует. Это
нанесло бы ущерб умственному здоровью. Это регресс, атавизм, невротический
уход в прошлое.
Комната наполнилась звуками "Лебединого озера".
- И все-таки, - сказала Бинни, - я хотела бы снова стать лебедем.
Она медленно встала и сделала несколько неуклюжих па - отяжелевший,
подвыпивший лебедь в красновато-коричневой одежде. Затем она покраснела и
поспешно села, но засмеялась, и все засмеялись с ней.
- А куда вы хотели бы вернуться? - спросил Минтон Хейделла.
Маленький доктор улыбнулся. - В один летний уикэнд моего третьего
года в медицинской школе, - сказал он. - Да, я истрепал бы эту ленту за
неделю. А как насчет тебя, сынок? - спросил он Питера.
- Я слишком мал, чтобы иметь какие-то хорошие воспоминания, - ответил
Пит. - А вы, Джил?
- Не знаю... Я думаю, я хотела бы снова стать маленькой девочкой, и
чтобы папа - я имею в виду моего отца - читал мне воскресными зимними
вечерами. - Она взглянула на Рендера. - А ты, Чарли? Если бы ты не был в
данный момент профессионалом, в каком времени ты хотел бы быть?
- В этом самом, - с улыбкой ответил он. - Я счастлив как раз там, где
я есть, в настоящем, которому принадлежу.
- Ты и в самом деле счастлив?
- Да, - сказал он и взял еще бокал пунша. - Я и в самом деле
счастлив. - Он засмеялся.
Позади него послышалось тихое посапывание. Бинни задремала.
А музыка кружилась и кружилась, и Джил смотрела на Рендеров - то на
отца, то на сына. Лодыжка Питера снова была в гипсе. Сейчас мальчик зевал.
Она смотрела на него. Кем он будет через десять-пятнадцать лет?
Вспыхнувшим гением? Мастером какой-нибудь еще неисследованной величины?
Она смотрела на Питера, а он следил за отцом.
- ...но это могло быть подлинной формой искусства, - говорил Минтон,
- и я не понимаю, чего ради цензура...
Она посмотрела на Рендера.
- Человек не имеет права быть безумным, - сказал Рендер, - и никто
больше не имеет права на самоубийство...
Она коснулась его руки. Он вздрогнул, как бы проснувшись, и отдернул
руку.
- Я устала, - сказала она. - Ты не отвезешь меня домой?
- Чуть позже, - ответил он. - Дай Бинни еще немножко подремать. - И
он снова повернулся к Минтону.
Питер повернулся к Джил и улыбнулся.
Она внезапно почувствовала, что и в самом деле очень устала. А ведь
раньше она очень любила Рождество.
Бинни продолжала похрапывать; время от времени слабая улыбка мелькала
на ее лице. Видимо, она танцевала.

Где-то человек по имени Пьер кричал, вероятно, потому, что он больше
не был человеком по имени Пьер.

Я? Я жизненный, как говорит ваш еженедельник Тайм. Подхожу к удару по
морде, Чарли. Нет, не по ТВОЕЙ морде! По моей! Понятно? Вот так. Такое
выражение всегда приходит к человеку, когда он смотрит на заголовок, уже
прочтя статью от начала до конца. Но тогда уже поздно. Да, конечно, они
желают добра, но ведь понятно...
Пришли мальчика с кувшином воды и тазиком, ладно? "Смерть Биту", как
это называют. Говорят, что человек может работать с тем же битом много
лет, обходя кругом обширную и сложную социологическую структуру, известную
как "контур", и роняя этот бит в новые девственные уши при всяком удобном
случае. О, живущая смерть! Когда-то мировые телекоммуникации толкали это
инвалидное кресло по склону бесчисленных выборов. Теперь оно прыгает по
камням Лимбо. Мы входим в новую, счастливую и энергичную эру... Так вот,
все твои люди отправились в Хельсинки и Тиерра дель Фуэго, скажи, слышал
ли ты такую штуку: речь идет об одном старинном комике, которого называли
"бит". Однажды вечером он участвовал в радиопостановке и, по своему
обыкновению, выдал бит. Хороший был бит, солидный и к месту, полный
смысла, равновесия и антитезиса. К сожалению, после этого он лишился
работы, потому что этот бит дошел до каждого. В отчаянии он взобрался на
перила моста и уже собирался броситься вниз, как его остановил голос: "Не
бросайся вниз, в темный текучий символ смерти и слезай с перил".
Обернувшись, он увидел странное создание, к слову сказать, безобразное,
все в белом, смотревшее на него и улыбавшееся беззубым ртом. "Кто ты,
странное улыбающееся создание в белом?" - спросил он. "Я Ангел Света", -
ответило создание. - "Я пришла, чтобы остановить тебя от самоубийства". Он
покачал головой. "Увы, - сказал он, - я должен покончить с собой, потому
что мой бит полностью устарел". Она подняла руку и сказала: "Не
отчаивайся, мы, Ангелы Света, способны творить чудеса. Я могу дать бито
втрое больше того, чем может быть использовано за короткий слабый виток
существования смертных". "Тогда, умоляю, скажи, что я должен сделать для
этого". "Спать со мной", - ответила она. "Но в этом что-то неправильное,
неангельское". "Ничуть, - возразила Ангел, - почитай внимательно Старый
Завет и узнаешь об ангельских отношениях". "Ладно", - согласился он, и они
ушли. Он сделал свой бит, несмотря на тот факт, что она едва ли была самой
привлекательной из Дочерей Света. На следующее утро он встал и закричал:
"Проснись! Проснись! Пора уже отдать мне вечный запас битов". "Давно ли ты
занимаешься битами?" - спросила она. "Тридцать лет". "А сколько лет тебе?"
"Сорок пять". "Не многовато ли, чтобы верить в Ангелов Света?"засмеялась
она. Он ушел и, конечно, сделал еще бит. А теперь дай мне немного
спокойной музыки. Вот хорошо. Вообще-то она заставляет морщиться, и знаешь
почему? Где ты в наше время слышишь спокойную музыку? В кабинете дантиста,
в банке, в магазине и тому подобных местах, где всегда приходится долго
ждать обслуживания. Ты слышишь успокаивающую музыку, когда подвергаешься
всевозможным массивным травмам. И что в результате? Успокаивающая музыка
становится самой беспокоящей вещью в мире. И она всегда вызывает у меня
голод, потому что ее играют в тех ресторанах, где медленно обслуживают. Ты
ждешь еды, а тебе играют эту проклятую музыку. Да... Ну, где мальчик с
кувшином и тазиком? Я хочу вымыть руки...
Ты слышал насчет пилота, который был на Центавре? Он обнаружил там
расу гуманоидов и стал изучать их обычаи, нравы, табу. Наконец, он
коснулся воспроизводства. Изящная молодая девица взяла его за руку и
отвела на завод, где собирали центаврийцев. Да, именно собирали - торсы
шли по конвейеру, к ним привинчивали суставы, в черепа бросали мозги,
внутрь тела заталкивали органы, приделывали к пальцам ногти и т.д. Он
выразил изумление, и она спросила: "Почему? А как это делают на земле?" Он
взял ее за нежную ручку и сказал: "Пойдем за холмы, и я продемонстрирую".
Во время демонстрации она вдруг истерически захохотала. "В чем дело? -
спросил он. - Почему ты смеешься?" "Потому что, - ответила она, - таким
способом мы делаем кары"... Выключи меня, Бэби, и продай немного зубной
пасты!

"... Эй! Это я, Орфей, должен бы разорванным на куски такими, как вы!
Но в одном смысле это, пожалуй, подходяще. Что ж, приходите, корибанты, и
творите свою волю над певцом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19