И он начал подозревать, что ее вступление в медицинскую школу
базировалось не только на ее академических знаниях, но и на солидном
доходе выбранного ею колледжа. Но может, это и не так, упрекнул он себя.
- Да, - сказал он, - вы могли бы сделать диссертацию на собачьих
неврозах. Этот сын овчарки-самки когда-нибудь упоминал о своем отце?
- Он никогда не видел своего отца, - ответила она спокойно. - Он
вырос вдали от других собак. Его поведение вряд ли можно назвать типичным.
Не думаю, что вы когда-нибудь изучали функциональную психологию
собаки-мутанта.
- Вы правы, - согласился он. - Еще кофе?
- Нет, спасибо.
Решив, что пора продолжить беседу, он сказал:
- Итак, вы хотите стать Творцом...
- Да.
- Терпеть не могу разрушать чьи-то высокие стремления. Ненавижу. Если
же они вовсе не имеют реальной основы, тогда я безжалостен. Таким образом
- честно, откровенно и со всей искренностью - я не вижу, как это можно
устроить. Может быть, вы и хороший психиатр, но, по моему мнению, для вас
физически и умственно невозможно стать нейросоучастником. По моим
понятиям...
- Подождите, - сказала она, - давайте не здесь. Я устала от этого
душного помещения. Увезите меня куда-нибудь, где можно поговорить. Я
думаю, что смогла бы убедить вас.
- Почему бы и не поехать? У меня уйма времени. Но, конечно, выбираете
вы. Куда?
- Слепой виток?
Он подавил смешок при этом выражении, она засмеялась открыто.
- Прекрасно, - сказал он, - но мне хочется пить.
Тут же выросла бутылка шампанского в пестрой корзинке с надписью
"Пейте, пока едите в машине". Он подписал счет, несмотря на протесты мисс
Шалотт, и они встали. Она была высокой, но он выше.
Слепой виток. Одно название для множества мест, вокруг которых идет
машина с автоуправлением. Пронестись по стране в надежных руках невидимого
шофера, с затемненными окнами, в темной ночи, под высоким небом, атакуя
дорогу под похожими на четырех призраков жужжащими пилами, начать со
стартовой черты, закончить в том же месте, так и не узнав, куда вы едете и
где были - это, вероятно, возбуждает чувство индивидуальности в самом
холодном черепе, дает познание себя через добродетель отстранения от
всего, кроме чувства движения, потому что движение сквозь тьму есть высшая
абстракция самой жизни - по крайней мере, так сказал один из главных
комедиантов, и все смеялись.
И в самом деле, феномен под названием "слепой виток" первым стал
превалирующим (как можно было предполагать) среди некоторых молодых членов
общества, когда управляемые дороги лишили их возможности пользоваться
своими автомобилями какими-нибудь более индивидуалистическими способами,
которые заставляли хмуриться начальство контроля национального движения.
Надо было что-то делать.
И сделали.
Сначала гибельная реакция вызвала инженерный подвиг отключения
радиоконтроля машины после того, как она вышла на управляемое шоссе. Это
кончилось тем, что кар исчезал из поля зрения монитора и переходил обратно
под управление пассажиров кара. Монитор, ревнивый, как бог, не мог терпеть
отрицания его запрограммированного всеведения и метал громы и молнии на
контрольную станцию, ближайшую к точке последнего контакта, чтобы выслали
крылатых серафимов на поиски ускользнувшей машины.
Но часто серафимы прибывали слишком поздно, потому что дороги имели
хорошее покрытие и удрать от преследования было сравнительно просто.
Зато другие машины вынужденно вели себя так, словно бунтарей вообще
не существовало.
Запертый на медленно идущей секции шоссе, нарушитель подвергался
немедленной аннигиляции в случае превышения скорости или сдвига с
правильной схемы движения, даже при теоретически свободном положении,
потому что в ранние дни мониторного контроля это вызывало частые аварии.
Позднее мониторные приборы стали более искушенными и механизировали
обгон, уменьшив аварийные инциденты, следующие за таким действием. Но
вмятины и ушибы оставались.
Следующая реакция была основана на очевидности. Мониторы пропускали
людей туда, куда те желали, только потому, что люди говорили, куда они
хотят ехать. Человек, наугад нажимающий кнопки координат, не сообразуясь с
картой, либо оставался на стоянке, где вспыхивало табло: ПРОВЕРЬТЕ ВАШИ
КООРДИНАТЫ, либо оказывался внезапно отогнанным в любом направлении.
Позднее люди нашли некое романтическое очарование в том, что предлагало
скорость, неожиданные зрелища и свободные руки. Таким образом, все
узаконилось. Стало возможным проехать так по двум континентам, если
достаточно денег и избыток выносливости.
Как и всегда в таких делах, практика распространялась вверх по
возрастным группам. Школьные учителя, ездившие только по воскресеньям,
пользовались дурной репутацией как отстаивающие преимущества подержанных
машин. Таков путь к концу мира, говорил комик.
Конец это или нет, но кар, предназначенный для движения по
управляемым дорогам, был эффективной единицей движения, укомплектованной
туалетом, шкафом, холодильным отделением и откидным столиком. В нем также
можно было спать - двоим свободно, четверым в некоторой тесноте.
Случалось, впрочем, что и троим было тесно.
Рендер вывел машину из купола в крайнее крыло и остановился.
- Хотите натыкать какие-нибудь координаты? - спросил он.
- Вы уж сами. Мои пальцы знают слишком много.
Рендер нажал кнопки наобум. Спиннер двинулся на скоростную дорогу.
Рендер потребовал увеличить скорость, и машина пошла на линию высокого
ускорения.
Фары спиннера прожигали дыры в темноте. Город быстро уходил назад; по
обеим сторонам дороги горели дымные костры, раздуваемые случайными
порывами ветра, прячущиеся в белых клубах, затемняемые ровным падением
серого пепла. Рендер знал, что его скорость составляет лишь 60 процентов
той, какая могла быть в ясную, сухую ночь.
Он не стал затемнять окна, а откинулся назад и смотрел в них. Эйлин
"смотрела" перед собой. Минут десять-пятнадцать они ехали молча.
Город съеживался до квартала, когда они мчались по нему. Через
некоторое время стали появляться короткие секции открытой дороги.
- Что вы видите снаружи? - спросила Эйлин.
- Почему вы не просили меня описать ваш обед или рыцарские доспехи
возле вашего столика?
- Потому что первый я ела, а вторые ощупала. А тут совсем другое
дело.
- Снаружи все еще идет снег. Уберите его - и слева от вас чернота.
- А еще что?
- Слякоть на дороге. Когда она начнет замерзать, скорость упадет до
черепашьей, пока мы не минуем полосу снегопада. Слякоть похожа на старый
черный сироп, начавший засахариваться.
- Больше ничего?
- Нет, леди.
- Снегопад сильнее, чем был, когда мы вышли из клуба?
- Сильнее, по-моему.
- У вас есть что-нибудь выпить?
- Конечно.
Они повернули сиденья внутрь кара. Рендер поднял столик, достал из
шкафчика два стакана и налил.
- Ваше здоровье.
- Оно зависит от вас.
Рендер опустил свой стакан и ждал следующего ее замечания. Он знал,
что двое не могут играть в Сократа, и рассчитывал, что будут еще вопросы,
прежде чем она скажет то, что хотела сказать.
- Что самое прекрасное из того, что вы видели? - спросила она.
Да, - подумал он, - я правильно угадал. И вслух сказал:
- Погружение Атлантиды.
- Я серьезно.
- И я тоже.
- Вы стараетесь усложнять?
- Я лично утопил Атлантиду. Это было года три назад. О, боже, как она
была красива! Башни из слоновой кости, золотые минареты, серебряные
балконы, опаловые мосты, малиновые знамена, молочно-белая река между
лимонно-желтыми берегами. Там были янтарные шпили, старые как мир деревья,
задевающие брюхо облаков, корабли в громадной гавани Ксанду,
сконструированные так изящно, как музыкальные инструменты. Двенадцать
принцев королевства собрались в двенадцатиколонном Колизее Зодиака, чтобы
слушать играющего на закате грека тенор-саксофониста. Грек, конечно, был
моим пациентом-параноиком. Этиология дела довольно сложная, но именно это
я ввел в его мозг. Я дал ему на некоторое время свободное правление, а
затем расщепил Атлантиду пополам и всю погрузил на пять фатомов. Он снова
заиграл, и вы, без сомнения, слушали бы его, если вообще любите такие
звуки. Он здоров. Я периодически вижу его, но он уже больше не последний
потомок величайшего менестреля Атлантиды. Он просто хороший саксофонист
конца ХХ-го столетия.
Но иногда, оглядываясь назад, на тот апокалипсис, который я сработал
в его видении величия, я испытываю чувство потери красоты - потому что на
один момент его ненормальная интенсивность чувств была моей, а он
чувствовал, что его сон был самой прекрасной вещью в мире.
Он снова наполнил стаканы.
- Это не совсем то, что имела в виду, - сказала она.
- Я знаю.
- Я имела в виду нечто реальное.
- Это было более реально, чем сама реальность, уверяю вас.
- Я не сомневаюсь, но...
- Но я разрушил основание, которое вы положили для вашего аргумента.
О'кей, я прошу прощенья. Беру свои слова назад. Есть кое-что, что могло бы
стать реальным.
Мы идем по краю большой чаши из песка. В нее нападал снег. Весной он
растает, вода впитается в землю или испарится от солнечного жара. И
останется только песок. В песке ничего не вырастет, разве что случайный
кактус. В песке никто не живет, кроме змей, немногих птиц, насекомых и
пары бродячих койотов. В послеполуденные часы все эти существа будут
искать тени. В любом месте, где есть старая изгородь, камень, череп или
кактус, могущие укрыть от солнца, вы увидите жизнь, съежившуюся от страха
перед стихиями. Но цвета невероятны, и стихии более красивы, чем существа,
которые они уничтожают.
- Поблизости такого места нет, - сказала она.
- Если я говорю, значит есть. Я видел его.
- Да... вы правы.
- И не имеет значения, лежит ли это прямо за нашим окном или
нарисовано женщиной по имени О'Киф, если я это видел?
- Подтверждаю истинность диагноза, - сказала Эйлин. - Вы хотите
говорить со мной о нем?
- Нет, пойдем дальше. - Он снова наполнил стаканчики.
- У меня ущербны глаза, но не мозг, - сказала она.
Он зажег ей сигарету и закурил сам.
- Я увижу чужими глазами, если войду в чужой мозг?
- Нейросоучастие основано на факте, что две нервные системы могут
разделить тот же импульс, те же фантазии... контролируемые фантазии.
- Я могла бы производить терапию и в то же время испытывать подлинные
визуальные впечатления.
- Нет, - сказал Рендер. - вы не знаете, что значит быть отрезанной от
всей области раздражителя! Знать, что монголоидный идиот может испытывать
нечто такое, чего вы никогда не узнаете, и что он не может оценить это,
поскольку он, как и вы, еще до рождения осужден судом биологической
случайности - это не правосудие, а чистый случай. Вселенная не изобретает
справедливость. Человек - да. Но, к несчастью, человек должен жить во
вселенной.
- Я не прошу вселенную помочь мне; я прошу ВАС.
- Мне очень жаль.
- Почему вы не хотите помочь мне?
- Сейчас вы демонстрируете мою главную причину.
- А именно?
- Эмоции. Это дело очень много значит для вас. Когда врач в фазе с
пациентом, он нарко-электрически отгоняет большую часть собственных
телесных ощущений. Это необходимо, потому что его мозг должен полностью
погрузиться в данную задачу. Необходимо также, чтобы его эмоции
подверглись такой же временной отставке. Полностью убрать их, конечно,
невозможно. Но эмоции врача возгоняются в общее ощущение хорошего
настроения, или, как у меня, в артистическую мечтательность. А у вас будет
слишком много "видения". И вы будете в постоянной опасности утратить
контроль над сном.
- Не согласна с вами.
- Ясное дело, не согласны. Но факт, что вы постоянно будете иметь
дело с ненормальностью. О силе невроза не имеет понятия девяносто девять,
запятая и так далее процентов населения, потому что мы не можем адекватно
судить об интенсивности собственного невроза - мы отличаем один от другого
только когда смотрим со стороны. Вот почему не-нейросоучастник никогда не
возьмется лечить полного психа. Немногие пионеры в этой области сегодня
сами все на излечении. Это вроде втягивания в водоворот. Если врач теряет
высший контроль в интенсивной работе, он становится творимым, а не
творящим. Синапсы действуют вроде атомной реакции, когда нервные импульсы
искусственно увеличены. Эффект передачи почти мгновенен.
Пять лет назад у меня была клаустрофобия;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
базировалось не только на ее академических знаниях, но и на солидном
доходе выбранного ею колледжа. Но может, это и не так, упрекнул он себя.
- Да, - сказал он, - вы могли бы сделать диссертацию на собачьих
неврозах. Этот сын овчарки-самки когда-нибудь упоминал о своем отце?
- Он никогда не видел своего отца, - ответила она спокойно. - Он
вырос вдали от других собак. Его поведение вряд ли можно назвать типичным.
Не думаю, что вы когда-нибудь изучали функциональную психологию
собаки-мутанта.
- Вы правы, - согласился он. - Еще кофе?
- Нет, спасибо.
Решив, что пора продолжить беседу, он сказал:
- Итак, вы хотите стать Творцом...
- Да.
- Терпеть не могу разрушать чьи-то высокие стремления. Ненавижу. Если
же они вовсе не имеют реальной основы, тогда я безжалостен. Таким образом
- честно, откровенно и со всей искренностью - я не вижу, как это можно
устроить. Может быть, вы и хороший психиатр, но, по моему мнению, для вас
физически и умственно невозможно стать нейросоучастником. По моим
понятиям...
- Подождите, - сказала она, - давайте не здесь. Я устала от этого
душного помещения. Увезите меня куда-нибудь, где можно поговорить. Я
думаю, что смогла бы убедить вас.
- Почему бы и не поехать? У меня уйма времени. Но, конечно, выбираете
вы. Куда?
- Слепой виток?
Он подавил смешок при этом выражении, она засмеялась открыто.
- Прекрасно, - сказал он, - но мне хочется пить.
Тут же выросла бутылка шампанского в пестрой корзинке с надписью
"Пейте, пока едите в машине". Он подписал счет, несмотря на протесты мисс
Шалотт, и они встали. Она была высокой, но он выше.
Слепой виток. Одно название для множества мест, вокруг которых идет
машина с автоуправлением. Пронестись по стране в надежных руках невидимого
шофера, с затемненными окнами, в темной ночи, под высоким небом, атакуя
дорогу под похожими на четырех призраков жужжащими пилами, начать со
стартовой черты, закончить в том же месте, так и не узнав, куда вы едете и
где были - это, вероятно, возбуждает чувство индивидуальности в самом
холодном черепе, дает познание себя через добродетель отстранения от
всего, кроме чувства движения, потому что движение сквозь тьму есть высшая
абстракция самой жизни - по крайней мере, так сказал один из главных
комедиантов, и все смеялись.
И в самом деле, феномен под названием "слепой виток" первым стал
превалирующим (как можно было предполагать) среди некоторых молодых членов
общества, когда управляемые дороги лишили их возможности пользоваться
своими автомобилями какими-нибудь более индивидуалистическими способами,
которые заставляли хмуриться начальство контроля национального движения.
Надо было что-то делать.
И сделали.
Сначала гибельная реакция вызвала инженерный подвиг отключения
радиоконтроля машины после того, как она вышла на управляемое шоссе. Это
кончилось тем, что кар исчезал из поля зрения монитора и переходил обратно
под управление пассажиров кара. Монитор, ревнивый, как бог, не мог терпеть
отрицания его запрограммированного всеведения и метал громы и молнии на
контрольную станцию, ближайшую к точке последнего контакта, чтобы выслали
крылатых серафимов на поиски ускользнувшей машины.
Но часто серафимы прибывали слишком поздно, потому что дороги имели
хорошее покрытие и удрать от преследования было сравнительно просто.
Зато другие машины вынужденно вели себя так, словно бунтарей вообще
не существовало.
Запертый на медленно идущей секции шоссе, нарушитель подвергался
немедленной аннигиляции в случае превышения скорости или сдвига с
правильной схемы движения, даже при теоретически свободном положении,
потому что в ранние дни мониторного контроля это вызывало частые аварии.
Позднее мониторные приборы стали более искушенными и механизировали
обгон, уменьшив аварийные инциденты, следующие за таким действием. Но
вмятины и ушибы оставались.
Следующая реакция была основана на очевидности. Мониторы пропускали
людей туда, куда те желали, только потому, что люди говорили, куда они
хотят ехать. Человек, наугад нажимающий кнопки координат, не сообразуясь с
картой, либо оставался на стоянке, где вспыхивало табло: ПРОВЕРЬТЕ ВАШИ
КООРДИНАТЫ, либо оказывался внезапно отогнанным в любом направлении.
Позднее люди нашли некое романтическое очарование в том, что предлагало
скорость, неожиданные зрелища и свободные руки. Таким образом, все
узаконилось. Стало возможным проехать так по двум континентам, если
достаточно денег и избыток выносливости.
Как и всегда в таких делах, практика распространялась вверх по
возрастным группам. Школьные учителя, ездившие только по воскресеньям,
пользовались дурной репутацией как отстаивающие преимущества подержанных
машин. Таков путь к концу мира, говорил комик.
Конец это или нет, но кар, предназначенный для движения по
управляемым дорогам, был эффективной единицей движения, укомплектованной
туалетом, шкафом, холодильным отделением и откидным столиком. В нем также
можно было спать - двоим свободно, четверым в некоторой тесноте.
Случалось, впрочем, что и троим было тесно.
Рендер вывел машину из купола в крайнее крыло и остановился.
- Хотите натыкать какие-нибудь координаты? - спросил он.
- Вы уж сами. Мои пальцы знают слишком много.
Рендер нажал кнопки наобум. Спиннер двинулся на скоростную дорогу.
Рендер потребовал увеличить скорость, и машина пошла на линию высокого
ускорения.
Фары спиннера прожигали дыры в темноте. Город быстро уходил назад; по
обеим сторонам дороги горели дымные костры, раздуваемые случайными
порывами ветра, прячущиеся в белых клубах, затемняемые ровным падением
серого пепла. Рендер знал, что его скорость составляет лишь 60 процентов
той, какая могла быть в ясную, сухую ночь.
Он не стал затемнять окна, а откинулся назад и смотрел в них. Эйлин
"смотрела" перед собой. Минут десять-пятнадцать они ехали молча.
Город съеживался до квартала, когда они мчались по нему. Через
некоторое время стали появляться короткие секции открытой дороги.
- Что вы видите снаружи? - спросила Эйлин.
- Почему вы не просили меня описать ваш обед или рыцарские доспехи
возле вашего столика?
- Потому что первый я ела, а вторые ощупала. А тут совсем другое
дело.
- Снаружи все еще идет снег. Уберите его - и слева от вас чернота.
- А еще что?
- Слякоть на дороге. Когда она начнет замерзать, скорость упадет до
черепашьей, пока мы не минуем полосу снегопада. Слякоть похожа на старый
черный сироп, начавший засахариваться.
- Больше ничего?
- Нет, леди.
- Снегопад сильнее, чем был, когда мы вышли из клуба?
- Сильнее, по-моему.
- У вас есть что-нибудь выпить?
- Конечно.
Они повернули сиденья внутрь кара. Рендер поднял столик, достал из
шкафчика два стакана и налил.
- Ваше здоровье.
- Оно зависит от вас.
Рендер опустил свой стакан и ждал следующего ее замечания. Он знал,
что двое не могут играть в Сократа, и рассчитывал, что будут еще вопросы,
прежде чем она скажет то, что хотела сказать.
- Что самое прекрасное из того, что вы видели? - спросила она.
Да, - подумал он, - я правильно угадал. И вслух сказал:
- Погружение Атлантиды.
- Я серьезно.
- И я тоже.
- Вы стараетесь усложнять?
- Я лично утопил Атлантиду. Это было года три назад. О, боже, как она
была красива! Башни из слоновой кости, золотые минареты, серебряные
балконы, опаловые мосты, малиновые знамена, молочно-белая река между
лимонно-желтыми берегами. Там были янтарные шпили, старые как мир деревья,
задевающие брюхо облаков, корабли в громадной гавани Ксанду,
сконструированные так изящно, как музыкальные инструменты. Двенадцать
принцев королевства собрались в двенадцатиколонном Колизее Зодиака, чтобы
слушать играющего на закате грека тенор-саксофониста. Грек, конечно, был
моим пациентом-параноиком. Этиология дела довольно сложная, но именно это
я ввел в его мозг. Я дал ему на некоторое время свободное правление, а
затем расщепил Атлантиду пополам и всю погрузил на пять фатомов. Он снова
заиграл, и вы, без сомнения, слушали бы его, если вообще любите такие
звуки. Он здоров. Я периодически вижу его, но он уже больше не последний
потомок величайшего менестреля Атлантиды. Он просто хороший саксофонист
конца ХХ-го столетия.
Но иногда, оглядываясь назад, на тот апокалипсис, который я сработал
в его видении величия, я испытываю чувство потери красоты - потому что на
один момент его ненормальная интенсивность чувств была моей, а он
чувствовал, что его сон был самой прекрасной вещью в мире.
Он снова наполнил стаканы.
- Это не совсем то, что имела в виду, - сказала она.
- Я знаю.
- Я имела в виду нечто реальное.
- Это было более реально, чем сама реальность, уверяю вас.
- Я не сомневаюсь, но...
- Но я разрушил основание, которое вы положили для вашего аргумента.
О'кей, я прошу прощенья. Беру свои слова назад. Есть кое-что, что могло бы
стать реальным.
Мы идем по краю большой чаши из песка. В нее нападал снег. Весной он
растает, вода впитается в землю или испарится от солнечного жара. И
останется только песок. В песке ничего не вырастет, разве что случайный
кактус. В песке никто не живет, кроме змей, немногих птиц, насекомых и
пары бродячих койотов. В послеполуденные часы все эти существа будут
искать тени. В любом месте, где есть старая изгородь, камень, череп или
кактус, могущие укрыть от солнца, вы увидите жизнь, съежившуюся от страха
перед стихиями. Но цвета невероятны, и стихии более красивы, чем существа,
которые они уничтожают.
- Поблизости такого места нет, - сказала она.
- Если я говорю, значит есть. Я видел его.
- Да... вы правы.
- И не имеет значения, лежит ли это прямо за нашим окном или
нарисовано женщиной по имени О'Киф, если я это видел?
- Подтверждаю истинность диагноза, - сказала Эйлин. - Вы хотите
говорить со мной о нем?
- Нет, пойдем дальше. - Он снова наполнил стаканчики.
- У меня ущербны глаза, но не мозг, - сказала она.
Он зажег ей сигарету и закурил сам.
- Я увижу чужими глазами, если войду в чужой мозг?
- Нейросоучастие основано на факте, что две нервные системы могут
разделить тот же импульс, те же фантазии... контролируемые фантазии.
- Я могла бы производить терапию и в то же время испытывать подлинные
визуальные впечатления.
- Нет, - сказал Рендер. - вы не знаете, что значит быть отрезанной от
всей области раздражителя! Знать, что монголоидный идиот может испытывать
нечто такое, чего вы никогда не узнаете, и что он не может оценить это,
поскольку он, как и вы, еще до рождения осужден судом биологической
случайности - это не правосудие, а чистый случай. Вселенная не изобретает
справедливость. Человек - да. Но, к несчастью, человек должен жить во
вселенной.
- Я не прошу вселенную помочь мне; я прошу ВАС.
- Мне очень жаль.
- Почему вы не хотите помочь мне?
- Сейчас вы демонстрируете мою главную причину.
- А именно?
- Эмоции. Это дело очень много значит для вас. Когда врач в фазе с
пациентом, он нарко-электрически отгоняет большую часть собственных
телесных ощущений. Это необходимо, потому что его мозг должен полностью
погрузиться в данную задачу. Необходимо также, чтобы его эмоции
подверглись такой же временной отставке. Полностью убрать их, конечно,
невозможно. Но эмоции врача возгоняются в общее ощущение хорошего
настроения, или, как у меня, в артистическую мечтательность. А у вас будет
слишком много "видения". И вы будете в постоянной опасности утратить
контроль над сном.
- Не согласна с вами.
- Ясное дело, не согласны. Но факт, что вы постоянно будете иметь
дело с ненормальностью. О силе невроза не имеет понятия девяносто девять,
запятая и так далее процентов населения, потому что мы не можем адекватно
судить об интенсивности собственного невроза - мы отличаем один от другого
только когда смотрим со стороны. Вот почему не-нейросоучастник никогда не
возьмется лечить полного психа. Немногие пионеры в этой области сегодня
сами все на излечении. Это вроде втягивания в водоворот. Если врач теряет
высший контроль в интенсивной работе, он становится творимым, а не
творящим. Синапсы действуют вроде атомной реакции, когда нервные импульсы
искусственно увеличены. Эффект передачи почти мгновенен.
Пять лет назад у меня была клаустрофобия;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19