- Нет!
- Врете, - просто сказал Бартельметц.
Рендер закурил и улыбнулся.
- Старый отец, старый мастер, возраст не уменьшил вашей
проницательности. Я мог бы соврать любому но не вам. Да, правильно, ее
очень трудно держать под контролем. Она не удовлетворяется тем, что видит.
Она хочет Творить. Это вполне понятно - и мне, и ей - но сознательное
понимание и эмоциональное восприятие, кажется, никогда не совпадают. В
некоторых случаях она начинает доминировать, но мне удается почти
немедленно снова брать контроль. В конце концов, над клавиатурой-то я
хозяин.
- Хм... Вы знакомы с буддийским текстом "Катехизис Шанкары"?
- Боюсь, что нет.
- Тогда я расскажу вам о нем. Он основан - отнюдь не для
терапевтических целей - на истинном эго и мнимом эго. Истинное эго -
бессмертная часть человека и должна отправиться в Нирвану - так сказать,
душа. Мнимое же эго - нормальный мозг, опутанный иллюзиями - сознанием
вас, меня и всех, кого мы когда-либо знали профессионально. Ясно? Ясно.
Дальше: ткань этого мнимого эго составлена из скандх, как они называют.
Сюда включаются ощущения, восприятия, способности, самосознание и даже
физическая форма. Крайне ненаучно. Да. Но все это не то же самое, что
неврозы, мнимые жизни мистера Ибсена или галлюцинации - нет.
Каждая из пяти скандх есть часть оригинальности, которую мы называем
личностью, а затем наверх выступают неврозы и все прочие неприятности,
следующие за ними и дающие нам работу. О'кей? О'кей. Я прочел вам эту
лекцию, потому что нуждаюсь в драматическом ограничении того, что сейчас
скажу, а я хочу сказать кое-что драматическое.
Посмотрим на скандхи, как они лежат на дне водоема; неврозы рябят на
поверхности воды; "истинное эго", если оно есть, закопано глубоко в песке
на дне. Так. Рябь заполняет пространство между объектом и субъектом.
Скандхи - часть субъекта, основная, единственная ткань его существа. Итак,
вы согласны со мной?
- Со многими оговорками.
- Хорошо. Теперь, когда я установил свою границу, я буду ею
пользоваться. Вы играете со скандхами, а не с простыми неврозами. Вы
пытаетесь выправить у этой женщины всеобъемлющую концепцию ее самой и
мира. Для этого вы пользуетесь Яйцом. Это то же самое, что играть с
психотиками или с обезьяной. Все вроде бы идет хорошо, но... в какой-то
момент вы можете сделать что-то, показать ей какое-то зрелище или какой-то
способ видеть - что переломится в ее личности, сломает скандху и - пфф! -
словно пробито дно водоема. В результате - водоворот, который унесет
вас... куда? Я не хочу иметь вас в качестве пациента, молодой человек,
молодой мастер, поэтому я советую вам не продолжать этот эксперимент. Яйцо
нельзя использовать в такой манере.
Рендер швырнул сигарету в огонь и начал загибать пальцы:
- Во-первых, вы делаете мистическую гору из мелких камешков. Я всего
лишь направляю ее сознание на прием дополнительной области восприятия. Во
многом это простая передача работы других чувств.
Во-вторых, ее эмоции были крайне интенсивны вначале, потому что это
была действительно травма, но мы уже прошли эту стадию. Теперь это для нее
просто новинка. Скоро станет привычным.
В-третьих, Эйлин сама психиатр, она опытна во всех этих делах и
прекрасно знает деликатную природу того, что мы делаем.
В-четвертых, ее чувство личности и ее желания, или ее скандхи, или
как вы их там зовете, тверды, как Гибралтарская Скала. Вы же понимаете,
какая напряженность требовалась от слепой, чтобы получить образование,
какое она получила? Нужна была стальная воля, эмоциональный контроль и
аскетизм тоже...
- ...А если что-то из этих сил сломается в безвременный момент
тревоги - Бартельметц грустно улыбнулся - пусть тени Зигмунда Фрейда и
Карла Юнга будут рядом с вами в долине мрака...
- И в-пятых, - неожиданно добавил он, глядя в глаза Рендеру, - она
привлекательна?
Рендер отвернулся к камину.
- Весьма разумно, - вздохнул Бартельметц. Я не могу сказать, то ли вы
покраснели, то ли на вашем лице отблеск пламени. Боюсь, однако, что вы
покраснели, и это означает, что вы сознаете, что сами можете стать
источником возбуждающего стимулятора. Вечером я зажгу свечу перед
портретом Адлера и буду молиться, чтобы он дал вам силы успешно
соревноваться с пациенткой в вашей дуэли.
Рендер посмотрел на Джил, которая все еще спала, протянул руку и
поправил ее локоны.
- Во всяком случае, - сказал Бартельметц, - если вы будете продолжать
и все пойдет хорошо, я с великим интересом прочитаю о вашей работе. Я
говорил вам когда-нибудь, что я лечил нескольких буддистов, но так и не
обнаружил "истинного эго"?
Оба мужчины рассмеялись.

Оно похоже и не похоже на меня, это существо на поводке, маленькое,
серое, невидящее, пахнущее страхом. Рыкни - и оно задохнется в своем
ошейнике. Голова его пуста как отверстие, из которого появляется обед,
когда Она нажмет кнопку. Говори с ним - оно ничего не понимает, хотя и
похоже на меня. В один прекрасный день я убью его... Зачем?... Тут
поворот.
- Три ступеньки. Вверх. Стеклянные двери. Ручка справа.
Зачем? Вперед. Лифт. Внизу сады. Там приятно пахнет. Трава, сырая
земля и чистый воздух. Я вижу. Птицы - правда, запись. Я вижу все. Я.
- Лифт. Четыре ступеньки.
Вниз. Да. Хочется сделать громкий шум в горле - глупое чувство.
Чисто, спокойно, много деревьев. Богиня сидит на скамье, жует листья,
пахнущие свежестью. Не может видеть их, как я. Может, теперь что-нибудь?..
Нет.
- Следи за ступеньками.
Вперед. Направо, налево, направо, налево деревья и трава. Зигмунд
видит. Гуляет... Доктор с Машиной дает ей свои глаза. Рыкни - он не
задохнется. Запаха страха нет.
Выкопать в земле глубокую яму, похоронить глаза. Богиня слепа. Чтобы
видеть, есть Зигмунд. Теперь ее глаза наполнены, и он боится зубов.
Заставит ее видеть и возьмет ее высоко в небо, глядеть оттуда. Оставит
меня здесь, оставит Зигмунда одного, невидящего... Я выкопаю в земле
глубокую яму...

Джил проснулась утром после десяти. Она не повернула головы, чтобы
узнать, встал ли уже Рендер. Он всегда встает рано. Она протерла глаза,
потянулась, повернулась на бок и приподнялась на локте. Посмотрела на часы
на ночном столике и потянулась за сигаретой и зажигалкой.
Закурив, она увидела, что пепельницы нет. Без сомнения, Рендер унес
ее, потому что не одобрял куренья в постели. Вздохнув, она вылезла из
постели и потянулась за халатом.
Она терпеть не могла процесса вставания, но, уже встав, позволяла дню
начаться и продолжать без пропусков регулярный процесс событий.
- Черт бы его взял, - улыбнулась она. Ей хотелось бы позавтракать в
постели, но было уже слишком поздно.
Размышляя, что ей надеть, она заметила в углу пару чужих лыж. На одну
из них был насажен листок бумаги.
"Присоединишься ко мне?" - спрашивали каракули.
Она отрицательно затрясла головой и почувствовала печаль. Она дважды
в жизни вставала на лыжи и боялась их. Она сознавала, что следовало бы
попробовать снова, что это разумно хороший спорт, но ей тяжело было даже
вспоминать об отвратительном рывке вниз, рывке, который в обоих случаях
быстро переносил ее в сугроб, и не хотелось снова ощутить головокружение,
охватывавшее ее при тех двух попытках.
Так что она приняла душ, оделась и пошла вниз завтракать.
Все девять каминов уже ревели, когда она, проходя мимо большого
холла, заглянула туда. Несколько краснолицых лыжников уже подносили руки к
пламени центрального камина. Народу было немного. На подставках стояло
лишь несколько пар мокрых ботинок, на вешалках висели яркие шапочки, возле
двери стояли на своем месте влажные лыжи. Несколько человек сидели в
креслах в центре холла, читали газеты, курили, болтали. Она не увидела
никого из знакомых и прошла дальше, в столовую.
Когда она шла мимо регистрационного стола, ее окликнул старик,
работавший там. Она улыбнулась и подошла.
- Письмо, - сказал он и протянул ей конверт. - Выглядит важным.
Это был объемистый коричневый конверт, пересылавшийся три раза, как
она заметила, и обратный адрес был адресом ее поверенного.
- Спасибо.
Она села у большого окна и посмотрела на заснеженный сад и на
винтовую тропу вдали, усеянную фигурами с лыжами на плечах. Затем она
разорвала конверт.
Да, это был финал. Письмо адвоката сопровождалось копией решения суда
о разводе. Она только недавно решила положить конец законной связи с
мистером Фотлоком, чье имя она перестала носить пять лет назад, когда они
расстались. Теперь она имела вещь, с которой не вполне знала, что делать.
Ее дорогой Ренди, наверное, чертовски удивится. Надо будет придумать
какой-нибудь невинный способ довести до него эту информацию. Ну, для этого
еще будет время. Хотя надолго откладывать не стоит... Ее тридцатый день
рождения висел, как черная туча над апрелем, а апрель через четыре месяца.
Ладно... Она тронула губы помадой, сильнее напудрила родинку и закрыла
"косметичку".
В столовой она увидела д-ра Бартельметца, сидевшего перед огромной
горой яичницы, цепочек сосисок, тостов и полупустой бутылкой апельсинового
сока. На спиртовке стояла кастрюля с кофе. Он слегка наклонился вперед и
работал вилкой, как ветряная мельница лопастью.
- Доброе утро, - сказала Джил.
Он поднял глаза.
- Мисс Де Вилл... Джил... доброе утро. - Он кивнул на стул напротив
себя. - Присоединяйтесь, пожалуйста.
Она села и сказала подошедшему официанту:
- Мне то же самое, но на 90% меньше. - И снова повернулась к
Бартельметцу: - Вы видели сегодня Чарльза?
- Увы, нет, а я хотел продолжить нашу дискуссию, пока его мозг еще на
ранней стадии пробуждения и, Значит, более уступчивый. К несчастью, он из
тех, кто входит в день где-то в середине второго акта.
- А я обычно прихожу в антракте и спрашиваю краткое содержание, -
сказала Джил, - так что почему бы не продолжить дискуссию со мной? Я
всегда уступчива, и мои скандхи в хорошем состоянии.
Глаза их встретились.
- Ага, - сказал он медленно, - так я и думал. Что ж - хорошо. Что вы
знаете о работе Рендера?
- М-м-м... Он особый специалист в высокоспециальной области, мне
трудно оценить некоторые вещи и говорить о них. Я хотела бы иногда
заглядывать в мозг других людей, посмотреть, что они думают - обо МНЕ,
конечно, но не думаю, чтобы я оставалась там надолго. Особенно - она
шутливо поежилась - в чьем-то мозгу с проблемами. Наверное, я либо слишком
сочувствовала бы, либо боялась, либо еще что-нибудь, и тогда, в
соответствии с прочитанным, возникло бы нечто вроде симпатической магии, и
это могло бы стать МОИМИ проблемами. Но у Чарльза проблем не бывает, во
всяком случае, он никогда не говорил мне об этом. Но позднее я задумалась.
Эта слепая девушка и ее собака-поводырь, кажется, слишком сильно занимают
его.
- Собака-поводырь?
- Да, собака, служащая ей глазами, одна из хирургических мутантов.
- Как интересно... Вы когда-нибудь встречались с этой женщиной?
- Никогда.
- Так. - Он задумался. - Иногда врач сталкивается с пациентом, чьи
проблемы так родственны его собственным, что сеанс становится чрезвычайно
острым. Так всегда бывало со мной, когда я лечил коллегу-психиатра.
Возможно, Чарльз видит в этой ситуации параллель чему-то, тревожащему его
лично. Я не смотрел его личный анализ, не знаю всех путей его мозга, хотя
он долгое время был моим учеником. Он всегда был замкнутым, о чем-то
умалчивал; при случае мог быть весьма авторитетным. Что еще его занимает в
последнее время?
- Как всегда, его сын Питер. Он переводил мальчика из школы в школу
пять раз за пять лет. - Ей подали завтрак, и она придвинулась к столу. - И
он читает обо все случаях самоубийства и без конца говорит о них.
- С какой целью?
Она пожала плечами и принялась за еду.
- Он никогда не упоминал - почему, - сказала он, снова взглянув на
Бартельметца. - Может, он пишет что-нибудь...
Бартельметц покончил с яичницей и налил себе кофе.
- Вы боитесь этой его пациентки?
- Нет... Да, боюсь.
- Почему?
- Боюсь симпатической магии, - сказала она, слегка краснея.
- Под это определение может подходить очень многое.
- Это верно, - признала она. - Мы с вами объединились ради его
благополучия и пришли к согласию в том, что именно представляет угрозу. Не
могу ли я просить вас об одолжении?
- Можете.
- Поговорите с ним еще раз. Убедите его бросить это дело.
Он смял салфетку.
- Я намерен это сделать после обеда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19