Откуда такое горе, Алисия. Будет и подружка Саймону, маленькая приятельница. Ну а что касается того, что я делаю здесь, куда же еще можно было отвезти дитя Эллы? Она, безусловно, должна находиться там, где должна быть… Да, кстати. А ты привезла сюда моего восхитительного сына? Ты такая преданная, такая самоотверженная мать! Почему бы тебе не сходить за Саймоном, чтобы он мог познакомиться со своей новой… кем же считать? Дай-ка подумать. Она внучка Элизабет, а значит, кузина Саймона? Или сестра?
— Это девочка? — Глаза Алисии остры, хотя на щеках ее слезы. — Элла родила девочку?
— Это ребенок Эллы и мой.
Она отступает от него.
— Только не надо повторять этого слова, Питер. С меня довольно. Ты никогда не делал этого с Эллой. Она-то мне рассказывала о твоих приставаниях! Элла… Элла была моей лучшей подругой. У нас не было секретов друг от друга. Я слыхала о ваших конфиденциальных вечеринках, они с Джейми посмеивались над ними.
— И ничего хорошего это им не принесло. Кстати, забыл. Элизабет плохо, быть может, ей потребуется скорая помощь.
— Элизабет? Где она? Что с ней случилось?
Он идет к телефону и осторожно набирает номер, держа младенца изгибом руки.
— Я хочу сообщить о несчастном случае. Возле Эппингского шоссе к югу, в окрестностях Уэйк-Армс. Да, правильно, да. — Он кладет трубку, подходит к столу и, отодвигая кресло, садится. — Ну, женушка, не предложишь ли выпить отцу твоего дитяти?
— Я не твоя жена! Не твоя, и слава за это Богу! Потом, почему ты решил вести себя здесь как дома? — Она, как всегда, в ярости. Наконец ее глаза замечают на лестничной площадке крохотную фигурку — черноволосого малыша, вцепившегося в балюстраду ладошками. Взволнованное личико его видно между столбиками. — Сайми, почему ты не в постели?
Ребенок не отвечает, только смотрит на них большими темными глазами.
Алисия подходит к лестнице.
— Ну что там, малыш? Почему ты встал?
— Мамочка, а зачем ты кричишь? — Детский голосок чуточку дрожит.
Она вздыхает.
— Ничего. Ступай в постель, Саймон. Тебе давно пора спать.
— В моей комнате гадко пахнет. — Нижняя губа ребенка дрожит. — Мне не нравится этот шум. Он разбудил меня.
— Прости, я больше не буду кричать.
— Нет, это колеса, — шепчет он. — Это колеса.
— Ты спал. — Она поднимается на верх и берет сына на руки, а потом смотрит сверху вниз на Питера Лайтоулера и на ребенка Эллы. — Ты знаешь, что не можешь остаться здесь, — говорит она спокойно.
— Предлагаю сделку. Подумай, Алисия. Я спас жизнь дочери Эллы. Доставил ее домой. Я уже сыграл важную роль в ее жизни, я ее хранитель, защитник, и если она останется здесь, то вместе со мной.
— Нет, этого не может быть. Лучше отдай ребенка Маргарет и ступай.
Иссохшая и морщинистая Маргарет резко высовывается из кухни и вопросительно поднимает голову.
— Он принес сюда ребенка Эллы, — громко говорит Алисия. — Объясню потом. Возьми у него ребенка.
Маргарет не колеблется. Она всегда ненавидела Питера Лайтоулера. Она делает шаг в его сторону… Настанет день, и он еще свернет ей голову словно птице, схватит за сухую морщинистую шею и скрутит как старый сырой коврик.
Маргарет протягивает руки к младенцу, но Питер небрежно, будто не замечая, отталкивает ее.
Она говорит:
— Питер, тебе ребенок не нужен. За ним надо ухаживать, его надо кормить.
— Девица еще потерпит. — Но дитя уже отчаянно кричит, разражаясь ритмичным для новорожденных уа-уа.
— Питер Лайтоулер, это не твой ребенок! Отдай его мне! — И голос Маргарет звучит сильнее, чем ему следует быть.
— Но и не твой! Это не плоть твоего чрева, не жизнь, воспрявшая из твоих чресел, Маргарет! Почему ты думаешь, сушеная слива, взять на себя ребенка?
И он встает, чувствуя перемену в атмосфере.
Алисия все еще наверху лестницы. Она держит Саймона на руках.
Вместе с Маргарет к нему приближается нечто непонятное. Вонючее дыхание обжигает его лицо, и он видит кровавые контуры, проступившие в воздухе. Он отступает. Наверху хлопает дверь, и в коридоре шелестят колеса. Саймон теперь тоже кричит, добавляя свою крепкую жалобу к плачу младенца.
Алисия кричит:
— Убирайся, Питер! Пока ты еще можешь!
Кровавый силуэт от Маргарет вдруг бросается к нему.
Рукав его распорот зубами, и он знает, что в следующий раз они возьмут кровь…
Звякает дверь лифта, и запах аммиака наполняет воздух, окутывая Питера желтыми клубами, проникая в рот, нос и легкие.
Их слишком много. Он не может справиться со всеми сразу. Не выпуская ребенка, он отступает к двери, и тут Маргарет бросается к нему — или это была клыкастая тварь? — и младенца вырывают из его рук; крики девочки делаются невероятно громкими.
Он вываливается из двери наружу — в холодную черную ночь.
Вдали раздаются сирены.
42
Молодой человек, хмурясь, последовал за медсестрой по коридору в сторону последней комнаты. Весьма бледный, он слегка прихрамывал. Медсестра стучала каблуками по полированному полу впереди него.
Она остановилась у двери и повернулась к нему.
— Мы написали племяннику миссис Банньер еще несколько месяцев назад (он у нее единственный живой родственник), но он так и не приехал. Старую леди не посещали много лет, но она, похоже, не жалуется.
— А разве Алисия Лайтоулер не бывала здесь?
— Кто? О, жена мистера Лайтоулера… нет, она давно не заезжала сюда. По-моему, ей неизвестно, что миссис Банньер теперь намного лучше. Мы всегда полагали, что племянник миссис Банньер известит всю семью. Но никто не приехал.
Она подождала ответа, но глаза юноши остались пустыми. Этот молодой человек кажется ей очень усталым, словно он не спал всю ночь. Губы его на мгновение напряглись. Она вновь спрашивает себя, что он делает здесь. Решил повидать старую леди, которой много лет никто не интересовался.
Под ее присмотром он постучал в дверь.
Ответа нет.
— Входите, — говорит она. — Она часто забывается и не слышит. Возможно, она и не сразу поймет, кто вы такой.
Коротко кивнув, он распахнул дверь.
Комната залита ярким солнечным светом, на миг ослепившим его. Белые стены, белая постель. Заметив фигуру, сидевшую у окна, Том замер на месте. Какое-то мгновение он не мог шевельнуться, не мог шагнуть дальше.
Это была Элизабет Банньер.
Медсестра, кашлянув, напомнила ему:
— Я буду на посту, если вам что-нибудь потребуется.
— Благодарю вас. — Ум его был занят чем-то иным.
Должно быть, лицо его что-то выразило, потому что она отступила назад, быстро повернулась и торопливо направилась по коридору.
Элизабет Банньер никогда не видела меня прежде, подумал он, и не имеет обо мне даже малейшего представления. Потом, как мне открыть ей все эти новости. Немыслимость затеянного им предприятия заново поразила Тома. Она не была ему кровной родственницей и не имела причин верить в то, что он хотел сказать.
Да и знает ли она вообще Рут?
Все это время он разглядывал старую женщину, сидевшую у окна: хрупкую тень, вычерченную на светлом фоне… птичьи черты, голову, глубоко ушедшую в плечи.
Том шагнул вперед. Бесцветная кожа показалась ему почти прозрачной — как папиросная бумага. Он отметил надувшиеся узлы вен на руках и запястьях.
— Миссис Банньер?.. — Слова нарушили выбеленное молчание. Бумажные веки порхнули, сухая черепашья голова дрогнула, неровно поднялась и опала грудь. — Элизабет, как вы себя чувствуете? — Руки ее больше не покоились на коленях. Узловатые суставы согнулись, чуточку дрогнули.
Более ничего не свидетельствовало, что она слыхала его.
— Элизабет, у меня есть для вас кое-какие новости от Алисии. Вы помните Алисию?
Она посмотрела на него, напряженная морщинка залегла между полинявшими глазами. Голос ее треснул, как старая грампластинка, — проглоченный и почти не слышный.
— Кто вы? Я не знаю вас. — Взгляд ее безразлично скользнул по нему. — Неужели пора пить чай?
Тому хотелось повторять имя Элизабет Банньер снова и снова, чтобы доказать себе, что она существует, и наперекор всем обстоятельствам владелица Голубого поместья еще жива.
Он подошел к креслу и присел перед ней на корточки. Белое лицо исчертили морщинки. Потом он вспомнил, что некогда Элизабет была красавицей, широко посаженные глаза еще сохранили отблески знаменитой синевы. Но теперь ему нужно было что-то сказать ей, что-то спросить.
— Элизабет, Алисия рассказала мне, где вы живете. Алисия велела попросить вас вернуться домой. Она хочет, чтобы вы приехали в Голубое поместье.
Он солгал, но другого способа вернуть ее домой Том придумать не мог.
Старуха ничего не ответила, руки ее разъединились, слабые и пустые. Она как будто даже ничего не заметила.
Он не мог говорить с ней о худшем, приходилось молчать о Рут, по крайней мере теперь. Он попытался снова.
— Вы понимаете меня, Элизабет? Поместье ждет вас. Я немедленно еду туда. И хочу взять вас с собой. Вы можете вернуться домой.
Взгляд бледных глаз вновь скользнул по нему.
— Ступайте прочь. Я не Элизабет. Вы перепутали. И ко мне это не имеет никакого отношения. Я не понимаю, что вы говорите. — Утомленная долгой речью, она умолкла. — Я хочу чашку чая. Ведь уже пора пить чай, так?
Этого следовало ожидать. Том хотел взять ее за руки, попытаться уговорить. Он попытается снова. Том встал и нагнулся к Элизабет, без стеснения поцеловав ее в макушку.
— Я принесу вам чаю. Скоро.
Ее неторопливый взгляд проводил его до двери.
Мальчишка исчез. Она знала, что он вернется, в его голосе решимость смешивалась с упрямством. Такой не сдается. Ее маленькая ложь ничего не исправит. Он знает ее. Он молод, а молодым так легко дается целеустремленность. Они живут надеждой, обещанием перемен и прогресса.
Впрочем, он выглядит по-другому. В его лице она заметила что-то тяжелое, что-то очень темное. Конечно же, он из поместья. Знакомый отпечаток.
Элизабет вздохнула. Она считала, что находится здесь в безопасности. Эти ужасные визиты Алисии давным-давно прекратились. Приближаясь к концу жизни, она надеялась, что случившееся в поместье не будет столь тяжко давить на нее.
Но бремя не исчезало. Власть дома не слабела. Она была заметна в его лице, голосе. И это было важнее всего. Ведь в ее мире — а может, и в других — осталось одно только поместье. Кирпичи и известка существуют вне зависимости от воли их обитателей.
Дом ждет, сказал ей мальчишка.
Конечно, он скользит по поверхности. Дом ждал всегда.
В этом забытом уголке ей не о чем было думать, никакие действительно важные события не могли отметить последние пустынные дни. Старуха, которая некогда действительно была Элизабет Банньер, хотя только что пыталась отрицать это, сидела одна в тот солнечный полдень и глядела через окно на чистое небо.
Время вышло теперь за пределы ее власти, превратившись в смесь воспоминаний и знаний, не имеющих ни последовательности, ни порядка. Настоящее представляло собой скучный зал ожидания. А в будущем — ведь ей уже девяносто пять лет — увы, трудно было сомневаться.
Все загадки остались в прошлом. Она не могла припомнить, что носила вчера и что ела за ленчем, но почему-то ее это не волновало. Подобные вещи всегда не были для нее существенными. Время сделалось теперь для нее ненадежным якорем; она плыла, не умея ухватиться за него… время всегда оставалось за пределами ее власти.
Поколения смешались в ее памяти, даже люди, которых она любила. Она прожила слишком долго. Там был мальчишка, когда-то, не Родди, кто-то другой…
Но дом все еще ждал. Мальчишка напомнил ей о том, что это такое. Больше она не сумеет думать о чем-то другом. Дверь открылась.
Она откинулась назад в кресле и вздохнула. Очень хорошо, подумала она. Я здесь — и рукой отодвинула эту мысль.
Это дом. Память ее уверенно и спокойно вступила в поместье, хотя она не была там сорок лет. Сорок лет она прожила неизвестно где. Пустые годы, подумала Элизабет. Как мало осталось от них в памяти… Он предлагал отвезти ее домой, этот мальчишка, голосом которого говорила смерть, вернуть ее в Голубое поместье.
Туда, где ей положено быть.
43
Через два часа Элизабет ожидала Тома в холле. Медсестра подготовила для нее сумку, уложив несколько вещей. Врачи рассчитывали, что старуха скоро вернется.
Элизабет неуверенно моргнула сестре. Она знала, что они больше не встретятся, и пыталась понять, нужно ли ей что-нибудь говорить. Но женщина заторопилась прочь, и она опоздала. Элизабет вздохнула. Она сидела в высоком кресле, руки были спокойно сложены на коленях, сумка стояла на паркете возле нее.
На решение потребовалось немного времени. К тому моменту, когда Том вернулся с чаем, она уже сделала свой выбор: надо хотя бы повидать дом последний раз перед смертью.
Она поняла, что страх оставил ее. Наверное, помог возраст, решила она. Чего бояться, когда смерть и без того рядом? Что еще может ранить ее теперь ? Все чувства давным-давно отгорели, сделались гладкими и безликими в этом долгом сне. У нее не осталось любимых, некого даже оплакать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Это девочка? — Глаза Алисии остры, хотя на щеках ее слезы. — Элла родила девочку?
— Это ребенок Эллы и мой.
Она отступает от него.
— Только не надо повторять этого слова, Питер. С меня довольно. Ты никогда не делал этого с Эллой. Она-то мне рассказывала о твоих приставаниях! Элла… Элла была моей лучшей подругой. У нас не было секретов друг от друга. Я слыхала о ваших конфиденциальных вечеринках, они с Джейми посмеивались над ними.
— И ничего хорошего это им не принесло. Кстати, забыл. Элизабет плохо, быть может, ей потребуется скорая помощь.
— Элизабет? Где она? Что с ней случилось?
Он идет к телефону и осторожно набирает номер, держа младенца изгибом руки.
— Я хочу сообщить о несчастном случае. Возле Эппингского шоссе к югу, в окрестностях Уэйк-Армс. Да, правильно, да. — Он кладет трубку, подходит к столу и, отодвигая кресло, садится. — Ну, женушка, не предложишь ли выпить отцу твоего дитяти?
— Я не твоя жена! Не твоя, и слава за это Богу! Потом, почему ты решил вести себя здесь как дома? — Она, как всегда, в ярости. Наконец ее глаза замечают на лестничной площадке крохотную фигурку — черноволосого малыша, вцепившегося в балюстраду ладошками. Взволнованное личико его видно между столбиками. — Сайми, почему ты не в постели?
Ребенок не отвечает, только смотрит на них большими темными глазами.
Алисия подходит к лестнице.
— Ну что там, малыш? Почему ты встал?
— Мамочка, а зачем ты кричишь? — Детский голосок чуточку дрожит.
Она вздыхает.
— Ничего. Ступай в постель, Саймон. Тебе давно пора спать.
— В моей комнате гадко пахнет. — Нижняя губа ребенка дрожит. — Мне не нравится этот шум. Он разбудил меня.
— Прости, я больше не буду кричать.
— Нет, это колеса, — шепчет он. — Это колеса.
— Ты спал. — Она поднимается на верх и берет сына на руки, а потом смотрит сверху вниз на Питера Лайтоулера и на ребенка Эллы. — Ты знаешь, что не можешь остаться здесь, — говорит она спокойно.
— Предлагаю сделку. Подумай, Алисия. Я спас жизнь дочери Эллы. Доставил ее домой. Я уже сыграл важную роль в ее жизни, я ее хранитель, защитник, и если она останется здесь, то вместе со мной.
— Нет, этого не может быть. Лучше отдай ребенка Маргарет и ступай.
Иссохшая и морщинистая Маргарет резко высовывается из кухни и вопросительно поднимает голову.
— Он принес сюда ребенка Эллы, — громко говорит Алисия. — Объясню потом. Возьми у него ребенка.
Маргарет не колеблется. Она всегда ненавидела Питера Лайтоулера. Она делает шаг в его сторону… Настанет день, и он еще свернет ей голову словно птице, схватит за сухую морщинистую шею и скрутит как старый сырой коврик.
Маргарет протягивает руки к младенцу, но Питер небрежно, будто не замечая, отталкивает ее.
Она говорит:
— Питер, тебе ребенок не нужен. За ним надо ухаживать, его надо кормить.
— Девица еще потерпит. — Но дитя уже отчаянно кричит, разражаясь ритмичным для новорожденных уа-уа.
— Питер Лайтоулер, это не твой ребенок! Отдай его мне! — И голос Маргарет звучит сильнее, чем ему следует быть.
— Но и не твой! Это не плоть твоего чрева, не жизнь, воспрявшая из твоих чресел, Маргарет! Почему ты думаешь, сушеная слива, взять на себя ребенка?
И он встает, чувствуя перемену в атмосфере.
Алисия все еще наверху лестницы. Она держит Саймона на руках.
Вместе с Маргарет к нему приближается нечто непонятное. Вонючее дыхание обжигает его лицо, и он видит кровавые контуры, проступившие в воздухе. Он отступает. Наверху хлопает дверь, и в коридоре шелестят колеса. Саймон теперь тоже кричит, добавляя свою крепкую жалобу к плачу младенца.
Алисия кричит:
— Убирайся, Питер! Пока ты еще можешь!
Кровавый силуэт от Маргарет вдруг бросается к нему.
Рукав его распорот зубами, и он знает, что в следующий раз они возьмут кровь…
Звякает дверь лифта, и запах аммиака наполняет воздух, окутывая Питера желтыми клубами, проникая в рот, нос и легкие.
Их слишком много. Он не может справиться со всеми сразу. Не выпуская ребенка, он отступает к двери, и тут Маргарет бросается к нему — или это была клыкастая тварь? — и младенца вырывают из его рук; крики девочки делаются невероятно громкими.
Он вываливается из двери наружу — в холодную черную ночь.
Вдали раздаются сирены.
42
Молодой человек, хмурясь, последовал за медсестрой по коридору в сторону последней комнаты. Весьма бледный, он слегка прихрамывал. Медсестра стучала каблуками по полированному полу впереди него.
Она остановилась у двери и повернулась к нему.
— Мы написали племяннику миссис Банньер еще несколько месяцев назад (он у нее единственный живой родственник), но он так и не приехал. Старую леди не посещали много лет, но она, похоже, не жалуется.
— А разве Алисия Лайтоулер не бывала здесь?
— Кто? О, жена мистера Лайтоулера… нет, она давно не заезжала сюда. По-моему, ей неизвестно, что миссис Банньер теперь намного лучше. Мы всегда полагали, что племянник миссис Банньер известит всю семью. Но никто не приехал.
Она подождала ответа, но глаза юноши остались пустыми. Этот молодой человек кажется ей очень усталым, словно он не спал всю ночь. Губы его на мгновение напряглись. Она вновь спрашивает себя, что он делает здесь. Решил повидать старую леди, которой много лет никто не интересовался.
Под ее присмотром он постучал в дверь.
Ответа нет.
— Входите, — говорит она. — Она часто забывается и не слышит. Возможно, она и не сразу поймет, кто вы такой.
Коротко кивнув, он распахнул дверь.
Комната залита ярким солнечным светом, на миг ослепившим его. Белые стены, белая постель. Заметив фигуру, сидевшую у окна, Том замер на месте. Какое-то мгновение он не мог шевельнуться, не мог шагнуть дальше.
Это была Элизабет Банньер.
Медсестра, кашлянув, напомнила ему:
— Я буду на посту, если вам что-нибудь потребуется.
— Благодарю вас. — Ум его был занят чем-то иным.
Должно быть, лицо его что-то выразило, потому что она отступила назад, быстро повернулась и торопливо направилась по коридору.
Элизабет Банньер никогда не видела меня прежде, подумал он, и не имеет обо мне даже малейшего представления. Потом, как мне открыть ей все эти новости. Немыслимость затеянного им предприятия заново поразила Тома. Она не была ему кровной родственницей и не имела причин верить в то, что он хотел сказать.
Да и знает ли она вообще Рут?
Все это время он разглядывал старую женщину, сидевшую у окна: хрупкую тень, вычерченную на светлом фоне… птичьи черты, голову, глубоко ушедшую в плечи.
Том шагнул вперед. Бесцветная кожа показалась ему почти прозрачной — как папиросная бумага. Он отметил надувшиеся узлы вен на руках и запястьях.
— Миссис Банньер?.. — Слова нарушили выбеленное молчание. Бумажные веки порхнули, сухая черепашья голова дрогнула, неровно поднялась и опала грудь. — Элизабет, как вы себя чувствуете? — Руки ее больше не покоились на коленях. Узловатые суставы согнулись, чуточку дрогнули.
Более ничего не свидетельствовало, что она слыхала его.
— Элизабет, у меня есть для вас кое-какие новости от Алисии. Вы помните Алисию?
Она посмотрела на него, напряженная морщинка залегла между полинявшими глазами. Голос ее треснул, как старая грампластинка, — проглоченный и почти не слышный.
— Кто вы? Я не знаю вас. — Взгляд ее безразлично скользнул по нему. — Неужели пора пить чай?
Тому хотелось повторять имя Элизабет Банньер снова и снова, чтобы доказать себе, что она существует, и наперекор всем обстоятельствам владелица Голубого поместья еще жива.
Он подошел к креслу и присел перед ней на корточки. Белое лицо исчертили морщинки. Потом он вспомнил, что некогда Элизабет была красавицей, широко посаженные глаза еще сохранили отблески знаменитой синевы. Но теперь ему нужно было что-то сказать ей, что-то спросить.
— Элизабет, Алисия рассказала мне, где вы живете. Алисия велела попросить вас вернуться домой. Она хочет, чтобы вы приехали в Голубое поместье.
Он солгал, но другого способа вернуть ее домой Том придумать не мог.
Старуха ничего не ответила, руки ее разъединились, слабые и пустые. Она как будто даже ничего не заметила.
Он не мог говорить с ней о худшем, приходилось молчать о Рут, по крайней мере теперь. Он попытался снова.
— Вы понимаете меня, Элизабет? Поместье ждет вас. Я немедленно еду туда. И хочу взять вас с собой. Вы можете вернуться домой.
Взгляд бледных глаз вновь скользнул по нему.
— Ступайте прочь. Я не Элизабет. Вы перепутали. И ко мне это не имеет никакого отношения. Я не понимаю, что вы говорите. — Утомленная долгой речью, она умолкла. — Я хочу чашку чая. Ведь уже пора пить чай, так?
Этого следовало ожидать. Том хотел взять ее за руки, попытаться уговорить. Он попытается снова. Том встал и нагнулся к Элизабет, без стеснения поцеловав ее в макушку.
— Я принесу вам чаю. Скоро.
Ее неторопливый взгляд проводил его до двери.
Мальчишка исчез. Она знала, что он вернется, в его голосе решимость смешивалась с упрямством. Такой не сдается. Ее маленькая ложь ничего не исправит. Он знает ее. Он молод, а молодым так легко дается целеустремленность. Они живут надеждой, обещанием перемен и прогресса.
Впрочем, он выглядит по-другому. В его лице она заметила что-то тяжелое, что-то очень темное. Конечно же, он из поместья. Знакомый отпечаток.
Элизабет вздохнула. Она считала, что находится здесь в безопасности. Эти ужасные визиты Алисии давным-давно прекратились. Приближаясь к концу жизни, она надеялась, что случившееся в поместье не будет столь тяжко давить на нее.
Но бремя не исчезало. Власть дома не слабела. Она была заметна в его лице, голосе. И это было важнее всего. Ведь в ее мире — а может, и в других — осталось одно только поместье. Кирпичи и известка существуют вне зависимости от воли их обитателей.
Дом ждет, сказал ей мальчишка.
Конечно, он скользит по поверхности. Дом ждал всегда.
В этом забытом уголке ей не о чем было думать, никакие действительно важные события не могли отметить последние пустынные дни. Старуха, которая некогда действительно была Элизабет Банньер, хотя только что пыталась отрицать это, сидела одна в тот солнечный полдень и глядела через окно на чистое небо.
Время вышло теперь за пределы ее власти, превратившись в смесь воспоминаний и знаний, не имеющих ни последовательности, ни порядка. Настоящее представляло собой скучный зал ожидания. А в будущем — ведь ей уже девяносто пять лет — увы, трудно было сомневаться.
Все загадки остались в прошлом. Она не могла припомнить, что носила вчера и что ела за ленчем, но почему-то ее это не волновало. Подобные вещи всегда не были для нее существенными. Время сделалось теперь для нее ненадежным якорем; она плыла, не умея ухватиться за него… время всегда оставалось за пределами ее власти.
Поколения смешались в ее памяти, даже люди, которых она любила. Она прожила слишком долго. Там был мальчишка, когда-то, не Родди, кто-то другой…
Но дом все еще ждал. Мальчишка напомнил ей о том, что это такое. Больше она не сумеет думать о чем-то другом. Дверь открылась.
Она откинулась назад в кресле и вздохнула. Очень хорошо, подумала она. Я здесь — и рукой отодвинула эту мысль.
Это дом. Память ее уверенно и спокойно вступила в поместье, хотя она не была там сорок лет. Сорок лет она прожила неизвестно где. Пустые годы, подумала Элизабет. Как мало осталось от них в памяти… Он предлагал отвезти ее домой, этот мальчишка, голосом которого говорила смерть, вернуть ее в Голубое поместье.
Туда, где ей положено быть.
43
Через два часа Элизабет ожидала Тома в холле. Медсестра подготовила для нее сумку, уложив несколько вещей. Врачи рассчитывали, что старуха скоро вернется.
Элизабет неуверенно моргнула сестре. Она знала, что они больше не встретятся, и пыталась понять, нужно ли ей что-нибудь говорить. Но женщина заторопилась прочь, и она опоздала. Элизабет вздохнула. Она сидела в высоком кресле, руки были спокойно сложены на коленях, сумка стояла на паркете возле нее.
На решение потребовалось немного времени. К тому моменту, когда Том вернулся с чаем, она уже сделала свой выбор: надо хотя бы повидать дом последний раз перед смертью.
Она поняла, что страх оставил ее. Наверное, помог возраст, решила она. Чего бояться, когда смерть и без того рядом? Что еще может ранить ее теперь ? Все чувства давным-давно отгорели, сделались гладкими и безликими в этом долгом сне. У нее не осталось любимых, некого даже оплакать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51