Элизабет пока не произнесла ни слова и ничем не подтвердила рассказ Шэдуэлла. Маргарет сидит в галерее возле двери в комнату Элизабет. Сгущается сумрак. И ладони ее нервно двигаются.
Она отправила телеграмму Розамунде, сочинила историю для доктора. Неизвестный вышел из леса… конечно же, доктор Шоу не стал оспаривать эту ложь. Версию Шэдуэлла надо замять. Она немыслима.
И все же, где Родди? Куда он исчез?
Именно отсутствие Родди придает словам Шэдуэлла их ужасную достоверность: Маргарет уже почти верит им… почти верит в то, что Родерик действительно изнасиловал свою сестру. Все это время она прислушивается, надеясь наконец услышать шаги Родди. Шэдуэлл собрал его вещи, принес их в дом. Они висят в кухне на спинке кресла, и Маргарет не может заставить себя прикоснуться к ним.
Неужели он голым бегает где-то рядом? Неужели он полностью лишился рассудка? Текут часы; лишь образы, порожденные тревогой и воспоминаниями, составляют ее компанию. Она вспоминает деревенские слухи, незаметно исчезнувших кухарок, выражение безумного обвинения на лице одной девушки, явившейся с животом к их двери. Родди уладил дело, он всегда находил способ. Ее усталые мысли скитаются. Похоже, у него всегда есть деньги… откуда он их получает? Она не может поверить в то, что пособие от Розамунды, несмотря на его размеры, можно растянуть на такой срок. Столько вопросов, столько необъяснимых проблем…
Она не может уснуть. Надо дождаться возвращения Родди. Увидеть его лицо, выслушать объяснение.
Этого не может быть, Шэдуэлл ошибся. Этого не может быть…
Передняя дверь стучит и хлопает. В зале раздаются шаги. Она встает, сердце ее колотится.
Внизу на лестнице зажигается свет. Маргарет стоит возле перил, глядя на него сверху вниз. Сначала она думает, что произошла ошибка, что это какой-то незваный гость, дикий человек из леса.
Вошедший стоит с обнаженной головой, на нем тяжелое черное пальто. Волосы растрепаны, лицо испачкано кровью.
— Родди? — Ее голос на удивление вполне ровен.
— С Элизабет все в порядке? — Он поднимается по лестнице, берет Маргарет за руки и с чувством произносит: — Я не сумел поймать его, он убежал… Тетя Маргарет, скажи мне, как Элизабет, что она говорит? Что сказал Шэдуэлл о случившемся?
Она убирает руки.
— Что случилось? Твое лицо… Рассказывай.
— А Элизабет? — В его голосе звучит неподдельная тревога.
— Она спит. Был доктор, с ней все в порядке.
Он все еще ждет, и Маргарет предоставляет ему то, чего он хочет.
— Она ничего не сказала.
Родди вздыхает, обворожительно улыбаясь.
— Какой-то сукин сын — прости, тетя — вывалился из леса, пока мы купались. Я находился на другой стороне озера и сначала не понял, что происходит. Я случайно заметил это. Закричал и бросился за ним, но он побежал в лес…
— Твоя одежда внизу, — перебивает она голосом, звучащим откуда-то издалека. — Шэдуэлл видел, что случилось, правда?
— Он направлялся к озеру. Я крикнул, чтобы он приглядел за Элизабет, и продолжил поиск.
— Почему ты не послал Шэдуэлла? Он был одет, а ты волновался за Элизабет. — Она понимает, что просит его… молит его придумать более складную историю.
Родди делает паузу.
— Яне думал, — говорит он наконец, — Мне показалось естественным броситься за негодяем. — Он прикасается к лицу, и она видит покрытую кровью глубокую ссадину, протянувшуюся от глаза до подбородка. — Я натолкнулся на дерево и заработал вот это. Сейчас, возвращаясь домой. — Голос его внезапно сделался менее уверенным.
— Лучше помажь рану йодом. — Странно, как крепка привычка заботиться. — А теперь ступай в постель, Родди, поговорим утром. — Она так устала, что едва способна думать. Родди наклоняется над ней, целует в лоб.
— Спи спокойно, тетя Мег. С Элизабет все будет в порядке, и мы поймаем этого типа.
— Надеюсь. — Она поворачивается и направляется вдоль галереи. Позади Родди шумно ступает по лестнице, наверное, спускается вниз, чтобы выпить бренди.
Она застывает у своей двери. К лодыжкам прикасается дуновение теплого воздуха, нечто живое.
В смятении она смотрит вниз. Существо мягко ступает по галерее к комнате Элизабет, скребется в дверь. Оцепенев, она не обращает внимания на белую шерсть, багровые кончики ушей, красные глаза, хотя автоматически провожает его взглядом. Подобное создание не может существовать, и ее сознание не признает странную тварь, пытается узнать в ней что-нибудь более приемлемое. Маргарет думает: я должна остаться с Элизабет, она может проснуться. Ей нужна охрана.
Следуя за тварью, Маргарет направляется в комнату племянницы и всю ночь проводит возле ее постели.
В ранний час ее будят послышавшиеся в галерее шаги и теплое шевеление воздуха возле лодыжек. Дверь медленно открывается.
Маргарет сидит, изображая спящую, челюсть ее отвисла.
Родди на минуту замирает на пороге и наблюдает. А потом уходит, и дверь закрывается.
Утром Маргарет спускается вниз раньше него. Она умылась, переоделась, причесалась. Она спокойна и непреклонна.
Она ожидает его возле столовой. По ее требованию Шэдуэлл стоит у двери. Родерик Банньер окидывает их по очереди быстрым взглядом и, молча, бледнеет. Красная рана на лице расширяется.
— По-моему, тебе нужно пойти в армию, Родди. Уезжай — сегодня, немедленно — и записывайся. Недавно объявили войну, сильные молодые люди нужны. Я не хочу снова видеть тебя в этом доме. — Она просто не способна на это.
— Какую чушь наговорил тебе Шэдуэлл? — Глаза его сверкают, губы стиснуты. Она качает головой. — Или это сделала Элизабет? Маленькая сестричка?
— Убирайся отсюда, Родди! Убирайся, прежде чем я позову полицию.
Шэдуэлл делает шаг вперед.
— Мне надо собраться.
— Твои вещи ждут тебя в машине. Шэдуэлл отвезет тебя на станцию.
И вновь его глаза мечутся между ними.
— Вы оба ошиблись, понятно, и еще пожалеете об этом.
Она ничего не отвечает, позволяет ему пройти мимо и видит, как, хлопнув дверью, Родерик покидает поместье.
Она слышит движение наверху.
— Лиззи, дорогая?! Сейчас иду.
Не оглянувшись, она бросается наверх к племяннице. Она даже не слышит, как отъезжает машина.
Родерик Банньер оставил Голубое поместье.»
Том опустил карандаш и подумал: хотелось бы знать, при каких обстоятельствах я сам оставлю это поместье. Сейчас нет никаких войн, внезапный отъезд объяснить будет сложнее…
Но я не сделал ничего плохого, возразил его рассудок, такого, что может заставить меня бежать; я не обесчестил ни дом, ни Кейт.
Итак, его сочинение обратилось к событиям, которые всегда были тайной. Едва ли об этом нужно читать другим; подобные откровения слишком тяжелы, чтобы открывать их даже спустя столько времени.
Сомнений не может быть. Том знал собственное дарование достаточно хорошо, чтобы понимать: он не мог придумать эту скорбную повесть. Она уже существовала. Ее выдыхали стены дома, гнал по коридорам сквозняк, грело пятнышко света на подоконнике.
Книги, которые приходилось ему открывать… слова из песен, застрявшие в его памяти: все это свидетельствовало о том, что эта повесть будет написана и окажется правдой.
Том как достаточно трезвый человек признавал существование двух уровней в природе истины: объективного и поэтического, или интуитивного. Его сочинение удовлетворяло как раз последнему толкованию.
Возможно, он был прав с обеих сторон. Почему иначе были изменены обычные законы наследования? Пусть Розамунда ненавидела мужчин — это еще не основание, чтобы лишить собственного сына даже малой доли наследства. Грех (Том тщательно взвесил слово в уме), соединивший инцест и насилие, безусловно, объяснял случившееся. После короткого союза Родерик и Элизабет прожили жизнь врозь. Интересно, встречались ли еще брат и сестра? Надо бы выяснить это…
Он осадил себя: что такое, с чего это он принимает наваждение за реальность? Наконец-то, вот он и признал: повесть охватывает его как наваждение, использует его творческие способности в собственных целях… но ведь так случается почти всегда? Так появляются на свет все книги. Клише, о котором он всегда предпочитал не вспоминать, предстало перед ним. Произведения существуют в своем собственном измерении, они только заставляют писателя найти себя. Искусство писателя в том и заключается, чтобы описать нечто уже существующее… Какой ужас, что скажет Алисия?! Он представил себе ее насмешки, ее цинизм. Мать Саймона, преподававшая английский в Кембридже, без сомнения, назовет подобные вычурные идеи болтовней.
Он отправился обедать и испытывал неподдельное облегчение вместе с Кейт, смеясь, поддразнивал Рут. Но в глубине души он был удивлен и встревожен. После этого Том переговорил с Саймоном о политике и экономике, находя эти темы столь же чуждыми и неуместными, как «бабушкины сказки».
Интересно, что еще расскажет ему дом?
18
— Позволь мне сегодня ночью остаться с тобой. — Рука Кейт на его плече была теплой и дружелюбной.
— С величайшим удовольствием. — Том обнял ее за талию и привлек поближе. Отобедав, они вышли на площадку. Позади них в холле таяло в сумраке нагромождение из книг и журналов.
Рут с Бирном отправились на террасу — взглянуть на вечерние примулы. Верхняя часть высокого окна у площадки была открыта, и Том слышал их голоса где-то вдалеке. Саймон смотрел телевизор в маленькой каморке напротив кухни; комнату эту здесь называли ночлежкой, и дверь в нее также оставалась открытой. Резкий смех, записанные на ленту аплодисменты, мерцающий сероватый свет вторгались в холл.
Но наверху все было спокойно.
— Пойдем со мной, — сказала Кейт, и Том заметил, как блеснули ее глаза в сумерках. — Я должна тебе кое-что показать, познакомить с тайной…
Она взяла его за руку и повела мимо ванной по длинному коридору. Все двери были закрыты, и ноги их стучали по голым доскам. На стенах не было картин, поблекшие голубые обои местами вздулись и отслоились. Затхлый воздух, словно коридор редко проветривали. Пыль, влага, тлен.
Он был рад, что они держатся за руки, ощущая притекающее тепло ее тела. В конце коридора Кейт остановилась и открыла дверь. Находящаяся за ней узкая лестница вела наверх.
На стене был выключатель, но Кейт не обратила на него внимания. Она прихватила с собой коробку спичек и зажгла первую из свечей, вставленных в бра из кованого железа. Стены покрывала темно-синяя краска, на которой тут же проступили позолоченные звезды и луны.
На чердаке пахло пылью, шариками от моли и лавандовыми мешочками, но ничего мрачного видно не было.
С одного конца располагался занавес из сине-зеленого шелка, отделявший остальную часть чердака. Дальше начиналась страна мечтаний, мир фантазии, странных сочетаний и невероятных контрастов. По коврику, сделанному из креповой травы, скакала лошадь-качалка, между ее зубов была вставлена бумажная роза, фигура, составленная из проволочных плечиков, на ее спине крючилась. В одном углу кто-то подвесил к потолочной балке не одну сотню ниток с бусинами. Они ниспадали цветным дождем, золотые застежки тихо поворачивались в теплом воздухе.
Кейт обходила чердак, зажигая спички.
Семейство старинных кукол устроилось в несколько рядов перед бархатной белкой. Они собрались на свадьбу: мишка и зайка обменивались портьерными кольцами. Дельфин из папье-маше перепрыгивал через спинку шезлонга; обернутый кондитерской бумагой вулкан извергал град желейных куколок на пружинке.
Том шел от одной сценки к другой. Он прикасался к кружевным наносам, меховым подушкам, миниатюрам из резной слоновой кости. На бамбуковой этажерке в глубокой чаше лежали отбитые головки кукол с округлыми застывшими глазами золотой рыбки.
И, конечно же, здесь были книги. В стопках на полу, в картонных коробках, в шатких книжных шкафах: Анжела Брэзил, Фрэнсис Элиза Бернетт, Лорна Хилл.
Зазвенела музыка, колыбельная Брамса. Том обернулся и увидел Кейт, опускавшую серебряный бочонок с крошечной балеринкой, кружившейся на его крышке.
— Ну как, нравится? — спросила она негромко.
— Это все сделала ты ? Ты здесь играла?
Она рассмеялась с легким смущением.
— Нет, это работа бабушки Эллы. Но все мы приходили сюда… приносили новые вещи. Вот и моя работа. — Она протянула Тому небольшую скульптурку женщины, играющей на пианино. Какая-то разновидность пластилина, рассудил Том, медленно поворачивая фигурку, грубо раскрашенную коричневато-желтым, красным и золотым цветом.
— Это Рут, — сказал он с восхищением. — Как умно ! Я никогда не думал, что ты можешь сделать что-то подобное.
Кейт пожала плечами, но Том видел, что ей приятно.
— Нам здесь всегда было одиноко, понимаешь. Мы росли в одиночестве.
— А я думал, что Саймон и Рут росли вместе.
— С восьми лет его отправили в пансион. Он бывал здесь только по праздникам. А бабушка Элла вообще была единственным ребенком.
— А как насчет тебя?
— Мама, как выяснилось, уже не располагала достаточным состоянием, чтобы отослать меня в школу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Она отправила телеграмму Розамунде, сочинила историю для доктора. Неизвестный вышел из леса… конечно же, доктор Шоу не стал оспаривать эту ложь. Версию Шэдуэлла надо замять. Она немыслима.
И все же, где Родди? Куда он исчез?
Именно отсутствие Родди придает словам Шэдуэлла их ужасную достоверность: Маргарет уже почти верит им… почти верит в то, что Родерик действительно изнасиловал свою сестру. Все это время она прислушивается, надеясь наконец услышать шаги Родди. Шэдуэлл собрал его вещи, принес их в дом. Они висят в кухне на спинке кресла, и Маргарет не может заставить себя прикоснуться к ним.
Неужели он голым бегает где-то рядом? Неужели он полностью лишился рассудка? Текут часы; лишь образы, порожденные тревогой и воспоминаниями, составляют ее компанию. Она вспоминает деревенские слухи, незаметно исчезнувших кухарок, выражение безумного обвинения на лице одной девушки, явившейся с животом к их двери. Родди уладил дело, он всегда находил способ. Ее усталые мысли скитаются. Похоже, у него всегда есть деньги… откуда он их получает? Она не может поверить в то, что пособие от Розамунды, несмотря на его размеры, можно растянуть на такой срок. Столько вопросов, столько необъяснимых проблем…
Она не может уснуть. Надо дождаться возвращения Родди. Увидеть его лицо, выслушать объяснение.
Этого не может быть, Шэдуэлл ошибся. Этого не может быть…
Передняя дверь стучит и хлопает. В зале раздаются шаги. Она встает, сердце ее колотится.
Внизу на лестнице зажигается свет. Маргарет стоит возле перил, глядя на него сверху вниз. Сначала она думает, что произошла ошибка, что это какой-то незваный гость, дикий человек из леса.
Вошедший стоит с обнаженной головой, на нем тяжелое черное пальто. Волосы растрепаны, лицо испачкано кровью.
— Родди? — Ее голос на удивление вполне ровен.
— С Элизабет все в порядке? — Он поднимается по лестнице, берет Маргарет за руки и с чувством произносит: — Я не сумел поймать его, он убежал… Тетя Маргарет, скажи мне, как Элизабет, что она говорит? Что сказал Шэдуэлл о случившемся?
Она убирает руки.
— Что случилось? Твое лицо… Рассказывай.
— А Элизабет? — В его голосе звучит неподдельная тревога.
— Она спит. Был доктор, с ней все в порядке.
Он все еще ждет, и Маргарет предоставляет ему то, чего он хочет.
— Она ничего не сказала.
Родди вздыхает, обворожительно улыбаясь.
— Какой-то сукин сын — прости, тетя — вывалился из леса, пока мы купались. Я находился на другой стороне озера и сначала не понял, что происходит. Я случайно заметил это. Закричал и бросился за ним, но он побежал в лес…
— Твоя одежда внизу, — перебивает она голосом, звучащим откуда-то издалека. — Шэдуэлл видел, что случилось, правда?
— Он направлялся к озеру. Я крикнул, чтобы он приглядел за Элизабет, и продолжил поиск.
— Почему ты не послал Шэдуэлла? Он был одет, а ты волновался за Элизабет. — Она понимает, что просит его… молит его придумать более складную историю.
Родди делает паузу.
— Яне думал, — говорит он наконец, — Мне показалось естественным броситься за негодяем. — Он прикасается к лицу, и она видит покрытую кровью глубокую ссадину, протянувшуюся от глаза до подбородка. — Я натолкнулся на дерево и заработал вот это. Сейчас, возвращаясь домой. — Голос его внезапно сделался менее уверенным.
— Лучше помажь рану йодом. — Странно, как крепка привычка заботиться. — А теперь ступай в постель, Родди, поговорим утром. — Она так устала, что едва способна думать. Родди наклоняется над ней, целует в лоб.
— Спи спокойно, тетя Мег. С Элизабет все будет в порядке, и мы поймаем этого типа.
— Надеюсь. — Она поворачивается и направляется вдоль галереи. Позади Родди шумно ступает по лестнице, наверное, спускается вниз, чтобы выпить бренди.
Она застывает у своей двери. К лодыжкам прикасается дуновение теплого воздуха, нечто живое.
В смятении она смотрит вниз. Существо мягко ступает по галерее к комнате Элизабет, скребется в дверь. Оцепенев, она не обращает внимания на белую шерсть, багровые кончики ушей, красные глаза, хотя автоматически провожает его взглядом. Подобное создание не может существовать, и ее сознание не признает странную тварь, пытается узнать в ней что-нибудь более приемлемое. Маргарет думает: я должна остаться с Элизабет, она может проснуться. Ей нужна охрана.
Следуя за тварью, Маргарет направляется в комнату племянницы и всю ночь проводит возле ее постели.
В ранний час ее будят послышавшиеся в галерее шаги и теплое шевеление воздуха возле лодыжек. Дверь медленно открывается.
Маргарет сидит, изображая спящую, челюсть ее отвисла.
Родди на минуту замирает на пороге и наблюдает. А потом уходит, и дверь закрывается.
Утром Маргарет спускается вниз раньше него. Она умылась, переоделась, причесалась. Она спокойна и непреклонна.
Она ожидает его возле столовой. По ее требованию Шэдуэлл стоит у двери. Родерик Банньер окидывает их по очереди быстрым взглядом и, молча, бледнеет. Красная рана на лице расширяется.
— По-моему, тебе нужно пойти в армию, Родди. Уезжай — сегодня, немедленно — и записывайся. Недавно объявили войну, сильные молодые люди нужны. Я не хочу снова видеть тебя в этом доме. — Она просто не способна на это.
— Какую чушь наговорил тебе Шэдуэлл? — Глаза его сверкают, губы стиснуты. Она качает головой. — Или это сделала Элизабет? Маленькая сестричка?
— Убирайся отсюда, Родди! Убирайся, прежде чем я позову полицию.
Шэдуэлл делает шаг вперед.
— Мне надо собраться.
— Твои вещи ждут тебя в машине. Шэдуэлл отвезет тебя на станцию.
И вновь его глаза мечутся между ними.
— Вы оба ошиблись, понятно, и еще пожалеете об этом.
Она ничего не отвечает, позволяет ему пройти мимо и видит, как, хлопнув дверью, Родерик покидает поместье.
Она слышит движение наверху.
— Лиззи, дорогая?! Сейчас иду.
Не оглянувшись, она бросается наверх к племяннице. Она даже не слышит, как отъезжает машина.
Родерик Банньер оставил Голубое поместье.»
Том опустил карандаш и подумал: хотелось бы знать, при каких обстоятельствах я сам оставлю это поместье. Сейчас нет никаких войн, внезапный отъезд объяснить будет сложнее…
Но я не сделал ничего плохого, возразил его рассудок, такого, что может заставить меня бежать; я не обесчестил ни дом, ни Кейт.
Итак, его сочинение обратилось к событиям, которые всегда были тайной. Едва ли об этом нужно читать другим; подобные откровения слишком тяжелы, чтобы открывать их даже спустя столько времени.
Сомнений не может быть. Том знал собственное дарование достаточно хорошо, чтобы понимать: он не мог придумать эту скорбную повесть. Она уже существовала. Ее выдыхали стены дома, гнал по коридорам сквозняк, грело пятнышко света на подоконнике.
Книги, которые приходилось ему открывать… слова из песен, застрявшие в его памяти: все это свидетельствовало о том, что эта повесть будет написана и окажется правдой.
Том как достаточно трезвый человек признавал существование двух уровней в природе истины: объективного и поэтического, или интуитивного. Его сочинение удовлетворяло как раз последнему толкованию.
Возможно, он был прав с обеих сторон. Почему иначе были изменены обычные законы наследования? Пусть Розамунда ненавидела мужчин — это еще не основание, чтобы лишить собственного сына даже малой доли наследства. Грех (Том тщательно взвесил слово в уме), соединивший инцест и насилие, безусловно, объяснял случившееся. После короткого союза Родерик и Элизабет прожили жизнь врозь. Интересно, встречались ли еще брат и сестра? Надо бы выяснить это…
Он осадил себя: что такое, с чего это он принимает наваждение за реальность? Наконец-то, вот он и признал: повесть охватывает его как наваждение, использует его творческие способности в собственных целях… но ведь так случается почти всегда? Так появляются на свет все книги. Клише, о котором он всегда предпочитал не вспоминать, предстало перед ним. Произведения существуют в своем собственном измерении, они только заставляют писателя найти себя. Искусство писателя в том и заключается, чтобы описать нечто уже существующее… Какой ужас, что скажет Алисия?! Он представил себе ее насмешки, ее цинизм. Мать Саймона, преподававшая английский в Кембридже, без сомнения, назовет подобные вычурные идеи болтовней.
Он отправился обедать и испытывал неподдельное облегчение вместе с Кейт, смеясь, поддразнивал Рут. Но в глубине души он был удивлен и встревожен. После этого Том переговорил с Саймоном о политике и экономике, находя эти темы столь же чуждыми и неуместными, как «бабушкины сказки».
Интересно, что еще расскажет ему дом?
18
— Позволь мне сегодня ночью остаться с тобой. — Рука Кейт на его плече была теплой и дружелюбной.
— С величайшим удовольствием. — Том обнял ее за талию и привлек поближе. Отобедав, они вышли на площадку. Позади них в холле таяло в сумраке нагромождение из книг и журналов.
Рут с Бирном отправились на террасу — взглянуть на вечерние примулы. Верхняя часть высокого окна у площадки была открыта, и Том слышал их голоса где-то вдалеке. Саймон смотрел телевизор в маленькой каморке напротив кухни; комнату эту здесь называли ночлежкой, и дверь в нее также оставалась открытой. Резкий смех, записанные на ленту аплодисменты, мерцающий сероватый свет вторгались в холл.
Но наверху все было спокойно.
— Пойдем со мной, — сказала Кейт, и Том заметил, как блеснули ее глаза в сумерках. — Я должна тебе кое-что показать, познакомить с тайной…
Она взяла его за руку и повела мимо ванной по длинному коридору. Все двери были закрыты, и ноги их стучали по голым доскам. На стенах не было картин, поблекшие голубые обои местами вздулись и отслоились. Затхлый воздух, словно коридор редко проветривали. Пыль, влага, тлен.
Он был рад, что они держатся за руки, ощущая притекающее тепло ее тела. В конце коридора Кейт остановилась и открыла дверь. Находящаяся за ней узкая лестница вела наверх.
На стене был выключатель, но Кейт не обратила на него внимания. Она прихватила с собой коробку спичек и зажгла первую из свечей, вставленных в бра из кованого железа. Стены покрывала темно-синяя краска, на которой тут же проступили позолоченные звезды и луны.
На чердаке пахло пылью, шариками от моли и лавандовыми мешочками, но ничего мрачного видно не было.
С одного конца располагался занавес из сине-зеленого шелка, отделявший остальную часть чердака. Дальше начиналась страна мечтаний, мир фантазии, странных сочетаний и невероятных контрастов. По коврику, сделанному из креповой травы, скакала лошадь-качалка, между ее зубов была вставлена бумажная роза, фигура, составленная из проволочных плечиков, на ее спине крючилась. В одном углу кто-то подвесил к потолочной балке не одну сотню ниток с бусинами. Они ниспадали цветным дождем, золотые застежки тихо поворачивались в теплом воздухе.
Кейт обходила чердак, зажигая спички.
Семейство старинных кукол устроилось в несколько рядов перед бархатной белкой. Они собрались на свадьбу: мишка и зайка обменивались портьерными кольцами. Дельфин из папье-маше перепрыгивал через спинку шезлонга; обернутый кондитерской бумагой вулкан извергал град желейных куколок на пружинке.
Том шел от одной сценки к другой. Он прикасался к кружевным наносам, меховым подушкам, миниатюрам из резной слоновой кости. На бамбуковой этажерке в глубокой чаше лежали отбитые головки кукол с округлыми застывшими глазами золотой рыбки.
И, конечно же, здесь были книги. В стопках на полу, в картонных коробках, в шатких книжных шкафах: Анжела Брэзил, Фрэнсис Элиза Бернетт, Лорна Хилл.
Зазвенела музыка, колыбельная Брамса. Том обернулся и увидел Кейт, опускавшую серебряный бочонок с крошечной балеринкой, кружившейся на его крышке.
— Ну как, нравится? — спросила она негромко.
— Это все сделала ты ? Ты здесь играла?
Она рассмеялась с легким смущением.
— Нет, это работа бабушки Эллы. Но все мы приходили сюда… приносили новые вещи. Вот и моя работа. — Она протянула Тому небольшую скульптурку женщины, играющей на пианино. Какая-то разновидность пластилина, рассудил Том, медленно поворачивая фигурку, грубо раскрашенную коричневато-желтым, красным и золотым цветом.
— Это Рут, — сказал он с восхищением. — Как умно ! Я никогда не думал, что ты можешь сделать что-то подобное.
Кейт пожала плечами, но Том видел, что ей приятно.
— Нам здесь всегда было одиноко, понимаешь. Мы росли в одиночестве.
— А я думал, что Саймон и Рут росли вместе.
— С восьми лет его отправили в пансион. Он бывал здесь только по праздникам. А бабушка Элла вообще была единственным ребенком.
— А как насчет тебя?
— Мама, как выяснилось, уже не располагала достаточным состоянием, чтобы отослать меня в школу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51